Читать онлайн «Еврейские хроники XVII столетия. Эпоха «хмельничины»». Страница 2

Но присмотримся к самой большой по размерам и, как мы увидим, самой значительной по содержанию хронике Натана Ганновера, и все предположения о незначительности этих источников отпадут.

В своем «предисловии сочинителя» автор хроники между другими причинами, побудившими его написать и предать печати свой труд, счел нужным особо отметить, что в нем также обозначаются даты наибольших бедствий, дабы каждый смог установить день, в который умер его отец или мать, чтобы приличествующе оплакать их[2]. Сочинитель (или переводчик) другой хроники — «Плача на бедствия святых общин Украины» — поспешил сообщить на заглавном листе, что он свой «Плач» напечатал «размером в одну четвертушку листа для того, чтобы его можно было приложить к молитвеннику»[3].

Значит ли это, что эти авторы видели основное назначение своих работ в возможности их практического использования в религиозно-бытовых целях? Конечно нет.

С первых же строк авторы хроник торжественно заявляют о более высоких целях своих произведений: «Чтобы все сохранилось в памяти будущих поколений»[4] — говорит о назначении своей хроники упомянутый только что Ганновер. Как бы повторяя его, Мейер б. Самуил из Щебржешина со свойственной ему архаичной вычурностью стиля заявляет: «Склоните свое ухо к моему рассказу, дабы знали ваши сыновья и внуки и смогли поведать последующим поколениям обо всем происшедшем с нами»[5].

Но источниковедческая ценность еврейских хроник, конечно, меньше всего определяется намерениями и декларациями самих хронистов. Вопрос должен быть поставлен так: 1) дают ли еврейские хроники исследователю сколько-нибудь интересный и значительный материал для истории классовой борьбы на Украине XVII в. и 2) являются ли они сами по себе памятниками социальной борьбы тех лет.

Совершенно ясно, что эти два вопроса, касаясь двух сторон одной проблемы, не могут быть подвергнуты исследованию изолированно один от другого. Политическая позиция повествователя — его связь с тем или другим из борющихся лагерей — полностью предопределяет характер отбираемых им фактов, метод их интерпретации, литературной подачи и т. д., что в свою очередь явится лучшим материалом для суждения о классовом лице самого хрониста.

Для того чтобы читатель получил возможность судить о политической позиции еврейских хронистов, об их классовом лице, ему необходимо хотя бы в самых общих чертах ознакомиться с социальной структурой еврейского населения Польши и Украины рассматриваемого нами периода.

Еврейская мелкобуржуазная историография создала жалкую фикцию замкнутой «еврейской экономики», что дает ей якобы возможность рассматривать изолированно «еврейский исторический процесс» на «собственном» экономическом базисе. Нужно ли говорить, насколько научно неверной и методологически бесплодной является всякая попытка вырвать явления истории евреев из конкретной социально-исторической среды, в которой они протекали, вполне обусловленные этой средой, в теснейшем переплете с общими событиями. Говоря о еврейском населении Польши, Украины и Белоруссии той поры, более чем уместно вспомнить глубокое и меткое замечание Маркса (оброненное им в случайной связи) о восточно-европейском (по терминологии Маркса «польском») еврействе как о существующем «в порах польского общества»[6]. Вот почему, рассматривая социальную структуру еврейского населения Украины, необходимо будет также наметить и то место, которое каждая из его социальных прослоек занимает в сложной расстановке классовых сил в первой половине XVII в.

В то же время только что цитированное замечание Маркса является важным указанием для понимания места «еврейских моментов» в событиях, развернувшихся на Украине в 1648–1654 гг. А это снова подчеркивает необходимость введения в научный оборот еврейских источников.

Конец XV в., весь XVI и первая половина XVII в. в истории земель, входивших в состав польского государства, характеризуются усилением феодально-крепостнической эксплуатации. На основе углубляющегося общественного разделения труда, развития ремесла и выделения городов быстро развивается внутренний рынок. К концу XV в. Польша, получив в результате колониально-захватнической политики доступ к берегам Балтийского моря, становится крупным экспортером продуктов сельского хозяйства на внешние рынки. Польское панство и растущая многочисленная шляхта жадно захватывают крестьянские и общинные земли. На коренных польских землях становится тесно. Украинские «дикие поля» своими природными богатствами все более и более манят к себе польских феодалов. Один из польских публицистов того времени, ксендз Верещинский, писал:

«Украина может быть житницей других стран, как некогда был Египет. Поля ее так прекрасны, как Елисейские поля у Вергилия…, на Украине такое изобилие скота, зверей, различных птиц, рыб и других вещей, служащих для пропитания людей, что можно подумать, будто бы она была родиной Цереры и Дианы… Но к чему тратить напыщенные слова, когда можно одним словом определить, что Украина — это все равно, что та обетованная земля, текущая молоком и медом, которую Господь Бог обещал народу Израилеву»[7].

После Люблинской унии (1569), закрепившей гегемонию польского панства в белорусско-литовских и украинских землях, процессу колониально-феодального освоения Украины был дан особенно мощный толчок. Тогда начинается широкое наступление польского магнатского землевладения на земли Украины. Сюда жадной толпой устремляются важные польские магнаты и средняя шляхта, ищущие здесь богатств и почестей. С начала XVII в. магнаты проникают и на левый берег Днепра.

Беспредельные земельные угодья оказываются в руках феодалов-крепостников. По их племенной и религиозной принадлежности они вовсе не исключительно только поляки и католики; среди них были и «единоверные» и «единоплеменные» со своими хлопами украинские паны.

Магнатство добивалось максимальной товаризации своего хозяйства, расширяло свои громадные латифундии, заводило подсобные предприятия (мельницы, гуральни, «будные ямы» и т. д.). Вместе с тем росла эксплуатация крестьянской массы, создавалась запутанная система поборов, пошлин, взимаемых по самым разнообразным поводам; всякие «очковые» (с пчельников), «опасные» (на право пасти скот), «ставщины» (на право ловить рыбу) и т. д. При таких условиях организация хозяйства и эксплуатация всех его многочисленных и зачастую произвольно устанавливаемых доходных статей требовала большого и разветвленного аппарата.

Наступление магнатского землевладения все время вызывало острое противодействие со стороны украинских хлопов, не желавших идти под ярмо. Украина XVI и первой половины XVII века знает не одно восстание украинских крестьян против магнатского землевладения, разгромленное силами польской государственности.

Особенностью острой классовой борьбы середины XVII века на Украине, отличающей ее от прежних, чисто крестьянских восстаний, является сложный переплет национальной и классовой борьбы.

Против польско-магнатского господства поднимается, с одной стороны, казацкая старшина во главе с Хмельницким и союзник старшины — украинское мещанство, стремившееся к свержению господства Польши и к созданию независимой украинской государственности, как формы, наиболее обеспечивающей их классовые интересы, а с другой стороны, украинское крестьянство, борющееся против феодального гнета.

Общность врага, против которого была направлена война, создала союз между ними. Различие социальных целей должно было рано или поздно привести к срыву этого союза, к предательству интересов хлопов со стороны казацкой старшины, которая вовсе не стремилась к ликвидации феодального гнета, а только к тому, чтобы самой занять место польских магнатов.

Украинский хлоп оказался обманутым казацкой старшиной, ибо последняя была экономически сильнее, отчетливо знала свои цели и лучше была организована в сравнении с хлопами, не имевшими ни ясной цели, ни самостоятельной организации. Господствующая верхушка тогдашнего еврейства Украины в этой борьбе оказалась в лагере господствующих классов польского феодализма.

Известно (правда, при современном состоянии исследования только в весьма общих чертах), какое заметное место во всей системе феодальной эксплуатации крестьянских масс на Украине занимала социальная верхушка еврейского населения Украины. Эти «вечные спутники» магнатского землевладения в Польше выступают и здесь в уготованной всем социально-экономическим строем польских земель роли агентов феодалов и их соучастников в деле перманентной экспроприации и эксплуатации селянства. Магнаты передают им зачастую непосредственное управление и эксплуатацию своих угодий, сдают им в аренду и в откуп многочисленные источники феодальных доходов. Дошедшие до нас договоры ярко иллюстрируют деятельность этих евреев-арендаторов и откупщиков. Так, в договоре, заключенном князем Коширским с «жидом, славным паном Абрамом Шмойловичем» (1595), писалось, что последнему за 5 тыс. польских злотых в год отдавались в аренду все владения князя «с чиншами денежными, мельницами, корчмами, шинками и продажей в них разных напитков, с данью медовой, с обыкновенным в том месте мытом, с боярами и со всеми людьми тяглыми и нетяглыми, живущими в тех местах и селах, с их пашнями, работами и подводами, с дяглом, деревом бортным, с прудами, мельницами, которые теперь находятся в вышеупомянутых местах и селах или после будут устроены, с их доходами, с озерами, бобровыми гонами, с полями, сенокосами, борами, лесами, гаями, дубравами, фольварками, гумнами, с хлебом всяким, на поле посеянном, и вообще со всеми и всякими доходами, поименованными и непоименованными».