Читать онлайн «Еврейские хроники XVII столетия. Эпоха «хмельничины»». Страница 10

«Почему злодеи успели в своем замысле? Они соединились с татарами, с которыми враждовали, теперь они объединились со своими врагами — бичом королевства польского. Так татары соединились с жителями городов, с обитателями лесов, владеющими загонами скота (по-польски это называется „хутора“); и начало сборищ было положено жестокосердными людьми, живущими сотнями по лесам на границах татарских земель и промышляющими охотой на зверя и птицу и рыбной ловлей[59], и они, все как один, предались военачальнику Хмелю, когда тот был в крепости на одном из островов реки Днепра, называемом „Сулимград“ (к ним присоединились также селяне). Таким образом, вся чернь (am haorez), даже жители деревень участвовали много лет в заговоре, и среди них не было доносчиков. Поэтому они одержали верх и победили»[60].

«Послание» Саббатая Гакогена, в котором, в соответствии с его официальным назначением, особенно подчеркнута политическая лояльность по отношению к королевской власти, «причиной всех бедствий» считает «изменивших своей присяге» презренных и низких православных бунтовщиков и разбойников, прозываемых казаками. Правда, он сейчас же замечает, что к казакам присоединились и «крестьяне, виноградари[61] и землепашцы»[62]. Но характерно для выдержанности его политической позиции то, что крестьяне в его изложении восстают не против панов, а «против короля, его вельмож и вассалов»[63].

Автор «Плача» Саббатай Гакоген, как отмечалось, не был непосредственным наблюдателем событий. Своим произведением он преследовал исключительно морально-религиозные задачи. Но мы и у него встречаем несколько замечаний, свидетельствующих о том, что он составил себе, хоть и чрезвычайно примитивное, но весьма близкое к истинному представление о движущих силах восстания. Так же как и другие хронисты, он знает, что среди восставших было большое число крепостных[64], и понимает, что это обстоятельство должно было придать особенную ожесточенность борьбе. Современник и сам являющийся одной из жертв тридцатилетней войны, он хорошо знает ужасы войны, но восставшие крестьяне представляются ему куда страшнее отрядов ландскнехтов: «Стрелки и казаки собрались, словно пчелы, и с ними — бывшими крестьянами и крепостными — ни о чем никак нельзя было договориться»[65]. А в другом месте эта мысль высказана еще более четко: «О, как страшно, когда рабы восстают против своих господ. Ведь с ними немыслимо ни столковаться, ни сговориться. Им ведь только рубить и колоть»[66]. Нужно ли отметить, что эти фразы с максимальной выразительностью определяют и собственное отношение автора «Плача» к событиям?

Кстати, с почти аналогичной и весьма выразительной характеристикой событий мы встречаемся в одном произведении еврейской богословской литературы начала XVIII в., Яков Шапиро, автор комментария на сказочные «агадические» части талмуда, отмечал в предисловии, что родом он с «Украины, которая всегда была просторной и прекрасной страной, их дома[67] были полны всякого добра… во время ниспосланного несчастья я был ребенком 6–7 лет… тогда восстали рабы и стали властвовать над своими господами»[68].

«Философия истории» большинства еврейских хронистов «сняла» для них не только проблему отдаленных предпосылок «хмельничины». Их не занимает даже выяснение ближайшего повода возникновения событий. Все еврейские хронисты начинают свое изложение непосредственно с первых «бедствий» — с начала реализации «приговора небес».

Исключением и в данном случае является Ганновер. Он посвятил много внимания вопросу о непосредственной причине выступления Богдана Хмельницкого. Нужно также отметить, что версия, предлагаемая им, весьма существенно расходится с украинской и польской летописной традицией. В то время как для польских и украинских хроник исходной точкой «хмельничины» является конфликт, возникший между Хмельницким и Чигиринским под старостой Чаплинским, Ганновер (допуская бесспорную ошибку) рассказывает о столкновении Хмельницкого с самим магнатом, с сыном коронного гетмана Конецпольского.

Как известно, ряд хронистов (а за ними большинство «исследователей»), желая придать «романтический» характер завязке кровавых исторических событий, сводит «кривду», нанесенную Хмельницкому, к роковой «борьбе за женщину», отобранную у Хмельницкого. Ганновер отбрасывает целиком эту галантную версию и говорит о более прозаическом объекте ссоры — об отобранном у Хмельницкого хуторе, скоте и т. д.

По рассказу Ганновера, заметная роль в возникшем между Хмельницким и молодым Конецпольским конфликте выпала на долю арендатора Чигирина еврея Захария Собиленко. Конецпольский, повествует еврейский летописец, озабоченный стремлением выкачать из своих «подданных» как можно больше денег, обратился к своему арендатору с просьбой дать ему список наиболее богатых жителей города. Еврей-арендатор не преминул упомянуть Хмельницкого, указав, что он «очень богат и владеет большими стадами», и этим навлек на его голову все беды. Но еще более активную роль сыграл еврей-арендатор в дальнейшем развитии событий. После того как Конецпольский отобрал у Хмельницкого «хутор со всем многочисленным скотом, находившимся там» (всего несколько сот голов — почти половину состояния Хмеля), последний решил отомстить пану. Он предупредил татар о подготовляемом Конецпольским нападении на них и этим привел к позорному поражению Конецпольского. Кстати, отметим, что с этой версией истории возникновения будущего союза Хмельницкого с татарами мы не встречаемся в других источниках.

Предательство Хмельницкого, рассказывает дальше Ганновер, долго оставалось тайной. «И случилось однажды, что сидели казаки — Хмель и его приятели — на попойке у еврея-арендатора упомянутого города и пьянствовали. Как известно, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, и вот Хмель рассказал, как он отомстил пану за отобранный хутор. А упомянутый еврей, который сидел за своим столом и производил свои расчеты, услышал это и рассказал все пану. Хмельницкий был брошен в темницу и приговорен к смертной казни»[69].

Эти факты, сообщаемые еврейским летописцем Ганновером, было бы куда более естественным встретить в украинских хрониках, уделявших, как мы знаем, так много внимания вопросу о роли евреев-арендаторов в эксплуатации крестьян. Сообщение о еврее-арендаторе, предающем украинца Хмельницкого в руки пана, могло бы в руках хрониста из казацкой старшины послужить убедительнейшим — а для биографа Хмельницкого — прямо-таки блестящим оправданием антиеврейских эксцессов крестьянской войны. Ганновер в соответствии со всей своей трактовкой вопроса выдвигает свою оценку: он в Захарии Собиленко видит еврея-арендатора, тщательно охраняющего интересы своего пана и чуть было не спасшего страну от ужасного бедствия.

Правда, тут же Ганновер рассказывает о другом еврее, однофамильце Захария — Якове Собиленко, который был другом Хмельницкого и составил хитроумный план спасения Хмельницкого от панского гнева. По его совету, друзья Хмельницкого отправились к пану, уверили его, что Хмельницкий стал жертвой оговора, взяли Хмельницкого на поруки и дали ему, таким образом, возможность бежать в Запорожье и оттуда организовывать войну против Польши.

Очевидно, в этом любопытном рассказе Ганновер передал те слухи о причинах восстания, которые носились среди еврейского населения Украины: в этом бесспорный интерес сообщения. И надо сказать, что по естественности изложения и по правдоподобности всех деталей версия Ганновера представляется много убедительнее других известных нам рассказов о непосредственной завязке «хмельничины» с их многочисленными явно фантастическими подробностями. (Ср. особенно свод почти всех домыслов о начале крестьянской войны в «Сказании о войне казацкой» Величка).

Война на Украине XVII века протекала в обстановке острейшей внутренней борьбы разных группировок внутри правящего класса феодальной Польши. Вопрос о тактике по отношению к восстанию вырос в важнейшую проблему внутренней политики. В то время как часть феодалов Польши, в первую очередь, не имеющая непосредственных интересов на Украине, искала путей к компромиссному разрешению конфликта, правильно разгадав такую же готовность со стороны казацкой старшины, использовавшей восстание «хлопов» в своих интересах, магнаты Украины были непримиримы и требовали самых энергичных действий. Это разногласие понятно, ибо всякий сговор с повстанцами мог пойти только за счет некоторого, более или менее далеко идущего ограничения их особых привилегий в крепостнической эксплуатации украинского крестьянства. Подозревая, что король Владислав (он умер в самом начале крестьянской войны) в своем стремлении укрепить позиции королевской власти готов был использовать казацкую старшину, и склонные, таким образом, рассматривать случившееся, как результат «антимагнатских интриг короля», владельцы латифундий на Украине недоверчиво следили за мероприятиями центральных органов власти, действовавших к тому же с обычной для периода «межкоролевья» нерешительностью и медлительностью.