Читать онлайн «История Украины». Страница 88

Однако все острее вставала проблема индустриальной модернизации. Оборудование, доставшееся в наследство СССР от дореволюционных времен, было лишь подновлено в годы НЭПа, и не могло самостоятельно обеспечить дальнейшее развитие народного хозяйства. Промышленность Российской империи была сформирована под задачи периферийной экономики. Дальнейшее индустриальное развитие требовало строительства новой промышленной базы. Сделать это без перехода советской экономики под контроль иностранного капитала, можно было, только опираясь на ресурсы аграрного хозяйства, преобладающего в стране.

На ограниченности возможностей советского хозяйства указывали специалисты Госплана и других хозяйственных ведомств. На их аргументацию опирались и сторонники «правого уклона», в том числе Бухарин, критиковавший контрольные цифры плана 1928 г. как необоснованные. Аргументы «спецов» с доверием воспринимались Рыковым, который привык опираться на их знания при решении сложных экономических вопросов. Председатель ВСНХ В. Куйбышев, близкий Сталину, относился к предложениям «спецов» скептически. Что касается самого Сталина, то, как говорил М. Владимиров, «по мнению товарища Сталина, все наши специалисты, и военные, и штатские, воняют как хорьки, и чтоб их вонь не заражала и не отравляла партию, нужно их всегда держать на приличном от себя расстоянии». Сквозь сталинскую грубость проступает реальное опасение: воздействие «спецов» заразительно, изо дня в день они могут «заразить» большевика своими взглядами.

В 1928 г. по «спецам» был нанесен сильный удар. ОГПУ объявило о раскрытии в г. Шахты Донбасса заговора специалистов-вредителей. На публичном процессе в мае-июле 1928 г. многие обвиняемые сознались во «вредительстве». Притом, что это зловещее слово ассоциировалось с организацией катастроф, хотя следствию не удалось найти жертв. Процесс был далеко не первым в своем роде, но получил широкое освещение.

Следствие опиралось на конфликт между инженерами и рабочими. В обвинительном заключении говорилось: «Нет почти ни одной области в производстве, где бы рабочие не указывали следствию на конкретные случаи вредительства и на определенных виновников его. Уличенные этими показаниями, обвиняемые были вынуждены признать свою вредительскую работу». Обвиняемые признавались в том, что получали деньги от бывших хозяев за информацию о положении дел на предприятиях, а также в сотрудничестве с белыми во время гражданской войны, в том, что после прихода красных поддерживали связи с бывшими хозяевами и в их интересах стремились сдерживать расходование запасов полезных ископаемых и даже затапливали шахты с целью их консервации. Кто-то не доглядел за рабочими – разворовали имущество. Кто-то не там прорыл шурф. У кого-то сломалась лебедка. Ничего невероятного для советских людей в этих показаниях не было. Шахтинское дело выделялось масштабом. ОГПУ объединило, амальгамировало разных людей с похожими «грехами» в единую «организацию». Суду были преданы 53 человека. 23 подсудимых не признали себя виновными, другие поддакивали прокурору Н. Крыленко с разной степенью активности.

Судья А. Вышинский, бывший меньшевик, демонстрировал «объективность». Впоследствии он даже гордился, что в одном из зарубежных комментариев вынесенный Вышинским приговор назвали «поражением Крыленко». В зависимости от готовности сотрудничать с обвинением и наличия хоть каких-то свидетельств «вредительства» наказание оказалось очень различным. Четырех обвиняемых даже оправдали, так как предъявленные им обвинения были основаны на вопиющей некомпетентности свидетельствовавших рабочих. Но 11 подсудимых были приговорены к расстрелу. Причем, 6 из них, активно сотрудничавшим со следствием, была сохранена жизнь. Так отрабатывались методы процессов 30-х гг.: уличить обвиняемого в чем-либо наказуемом, а затем, в обмен на жизнь, добиться от него признательных показаний, значительно усугубляющих вину в глазах общества. Затем с помощью нескольких сотрудничавших со следствием обвиняемых доказать остальным, что они, совершая незначительные политические преступления, на самом деле участвовали в разветвленной вредительской организации. Чтобы спасти себя в этих условиях, нужно каяться. Таким образом удавалось превратить противника в союзника, скомпрометировать не только того, кто признавался во «вредительстве», но и «идейное руководство» – людей, способных предложить альтернативную стратегию развития страны. Компрометация и изоляция этих людей стала важнейшей задачей сталинской группы.

Шахтинское дело не вызвало возражений ни у кого из большевистских лидеров. То, что старые специалисты недолюбливали советскую власть и ждали реставрации – не было секретом. При этом граница между ошибками в работе, разгильдяйством и вредительством была размытой. Побывавший в Донбассе Томский отвечал Ворошилову, спросившему, нет ли в этом деле перегибов со сторону ОГПУ: «картина ясная. Главные персонажи в сознании. Мое мнение таково, что не мешало бы еще полдюжины коммунистов посадить». Но это еще не входило в планы Сталина. Зато Шахтинское дело ослабило интеллектуальную поддержку «правых».

Дискуссия о путях индустриальной модернизации осенью 1928 г. продолжала обостряться. Украинское руководство в этой борьбе поддержало Сталина. На ноябрьском пленуме 1928 г. первый секретарь ЦК КП (б) У С. Косиор утверждал, что в своем докладе Рыков «сгущает краски» и «пужает», характеризуя экономическое положение, а глава правительства Украины В. Чубарь, напротив, был готов попасть в эту же категорию «пужателей», рассказывая об Украине, но в своих выводах ориентировался на необходимость скорейшей модернизации.

Рыков еще ведет себя как один из хозяев партии, уверенно отражает нападения. Он использует рассуждение критиковавшего его Косиора о нарастании классовой борьбы, чтобы подвергнуть критике сталинский тезис о нарастании классовой борьбы по мере продвижения к социализму (не называя автора). Показывая, что «чем дальше мы строим социализм, тем меньше классовая база у сторонников капиталистической реставрации», Рыков подводит мысль Косиора (а на самом деле Сталина) под троцкизм. «Косиор в троцкисты попал», – выкрикнул кто-то из зала, на что Рыков тоном победителя отвечает: «Я Косиора достаточно хорошо знаю, чтобы мог хоть сколько-нибудь подозревать его в том, что он попал в троцкисты. Нам в своей среде нельзя из-за отдельных ошибок в формулировках воссоздавать сразу целую идеологию… Здесь вовсе нельзя пользоваться тем методом, который применяется в области естественных наук, когда по одной кости восстанавливается целое животное… И во всяком случае это не так кость, по которой можно восстановить всего тов. Косиора. (Смех)». В то время по этому диалогу, как «по кости», еще можно было восстановить скрытую полемику между сторонниками социально-политического компромисса (классовая борьба будет затихать, не нужно придираться к отдельным формулировкам) и большинством партийного руководства, готового к новому витку борьбы. Партийные аппаратчики еще были настроены оптимистично. Но когда оптимизм не оправдается, предсказанная «классовая борьба» разразится с невиданной силой и поглотить и кости тов. Рыкова, и кости тов. Косиора.

Пленум утвердил напряженный бюджет, который должен был вырасти на 20 % при росте национального дохода только на 10 %. Темпы индустриального строительства должны были быть сохранены. Резолюция пленума ставила задачу «борьбы на два фронта – как против правого, откровенно оппортунистического уклона, так и против социал-демократического, троцкистского, «левого», т. е. по существу тоже правого, но прикрывающегося левой фразой, уклона от ленинской линии».

Резолюция, как казалось, свидетельствовала о компромиссе между Сталиным и правыми. Но ситуация не терпела компромиссов, должен был быть выбран или один путь развития страны, или другой. Выиграв в начале 1929 г. «войну интриг», Сталин на апрельском пленуме ЦК 1929 г. нанес решающее поражение «правым» и настоял на принятии курса на форсированную индустриализацию и коллективизацию.

Экономическая ситуация поставила партию перед выбором, и только Бухарин надеялся, что еще есть возможность усидеть на двух стульях: и сохранить рыночное развитие сельского хозяйства, и осуществить невиданный в мире рывок государственной промышленности. «Что нам нужно? Металл или хлеб? Вопрос нелепо так ставить. А когда я говорю: и металл, и хлеб, тогда мне заявляют: «это – эклектика», «это – дуализм», … обязательно, что нужно: или металл или хлеб, иначе ты увиливаешь, иначе это фокусы». Бухарин продолжал убеждать членов ЦК, что «дальнейший темп, такой, как мы взяли, а может быть, даже больший, – мы можем развивать, но при определенных условиях, а именно только при том условии, если мы будем иметь налицо подъем сельского хозяйства как базы индустриализации и быстрый хозяйственный оборот между городом и деревней». Оказывается, можно развивать промышленность еще быстрее, чем планируют Сталин и Куйбышев. Можно перекрыть самые смелые планы, но… Только при одном условии, которое и при этих-то темпах нельзя выполнить, и вообще без темпов не получается – быстрый подъем сельского хозяйства. Трудно сказать, действительно ли Бухарин тешил себя этими иллюзиями, или пытался «купить» членов ЦК с помощью демагогии, подобной сталинской. При той аудитории, с которой имели дело Сталин и Бухарин, демагогические приемы давали призрачную надежду на победу. Но решение уже было оговорено в аппаратных кулуарах и принято.