Читать онлайн «Последний римлянин (Боэций)». Страница 15

В союзе с Платоном и Аристотелем

Приблизившись к зениту жизни, Боэций задался целью, столь же великой, сколь и трудно осуществимой,- перевести на латинский язык все сочинения Платона и Аристотеля и показать глубокое единство двух величайших учений греческой философии, для чего снабдить свои переводы соответствующими комментариями. Он писал:

"Все тонкости логического искусства Аристотеля, всю значительность моральной его философии, всю смелость его физики я передам, придав его сочинениям должный порядок, переведу, сопроводя моими пояснениями. Более того, я переведу и прокомментирую все диалоги Платона. Закончив эту работу, я постараюсь представить в некоей гармонии философию Аристотеля и Платона и покажу, что большинство людей ошибаются, полагая, что эти философы во всем расходятся между собой; напротив, в большинстве предметов, к тому же наиболее важных, они в согласии друг с другом. Эти задания, если мне будет отпущено достаточно лет и свободного времени, я приведу в исполнение с большой пользой и в непрестанных трудах"1.

Итак, синтез учений Платона и Аристотеля? Вообще возможен ли он, да еще с той глубиной, которую задумал Боэций?

Отступая от хронологии, вспомним известную фреску Рафаэля "Афинская школа", на которой изображены знаменитые мыслители Эллады. В центре ее, рассекая и в то же время концентрируя пространство, прямо на зрителя движутся фигуры Платона и Аристотеля. Платон, величественный, благородный старец, похожий на поздний портрет Леонардо да Винчи, воздел указующий перст к небесам. Аристотель, чернобородый и буйноволосый, шагающий мощно и уверенно, всей рукой показывает на землю. Так великий художник Возрождения живописно представил свое собственное понимание и понимание своей эпохой существа учений Платона и Аристотеля. В платоновской философии виделась концентрация идеального и божественного, в аристотелевской - реалистическая заземленность, знание о земле и человеке в про-{58}тивовес платоновскому знанию о небе и высших сущностях. На кодексе, который держит в руке Платон, начертано "Тимей" - название самого "возвышенного" и сложного его диалога об устройстве мироздания. На фолианте в руке Аристотеля мы видим название "Этика", символизирующее столь важное для Возрождения учение о человеке и практической морали.

Платон и Аристотель - противостояние небесного и земного? Духовного и материального? Представление устойчивое до банальности. Что же, парадокс обыденного сознания и расхожих представлений часто состоит в том, что они очень мало соответствуют истине, но бывают чрезвычайно живучими. Но ведь если обратиться от них к более строгому судье - истории философии, то и здесь мы нередко найдем это противопоставление Платон - Аристотель, правда гораздо более сложное и "облагороженное", но все же - противопоставление. Благо, история их сложных взаимоотношений, многократно толкованная и перетолкованная, казалось бы, давала веские основания для этого. Ведь не зря же Платон отозвался о своем гениальном, но строптивом ученике Аристотеле: "Жеребенок, лягающий свою мать". И не зря Аристотель в конце концов покинул взрастившие его сады Академии, где безраздельно царил авторитет Платона, и основал свою школу - Ликей, одновременно и похожую и непохожую на Академию. Но несравненно больше, чем любые коллизии личных отношений, говорят о сходстве или противостоянии мыслителей их сочинения, их учения, а еще больше - судьбы этих учений в веках.

Многие современники мыслителей усматривали определенный аристократизм и "закрытость" в учении Платона в противовес "демократизму" философии Аристотеля. Но и то и другое было мнением избранных, а не гласом народа, для которого оба они были одинаково непонятны, а часто и попросту неизвестны, ибо философия оставалась достоянием интеллектуальной элиты.

Поздняя античность, а за ней и средние века тоже разделяли теолога Платона и физика и логика Аристотеля. Средневековая философия до XIII в. в основном имеет платоновскую окраску, а философский переворот конца XII-XIII в. связан с расцветом аристотелизма.

Платон и Аристотель - две вершины, обогнуть которые не могла в своем развитии философская мысль средневекового Запада, а в значительной мере и Востока. Эти вершины часто представлялись противостоящими по-{59}люсами: при этом как-то забывалось, что полюса все-таки находятся на концах одной оси, которая есть не только расстояние, их разделяющее, но и нечто их связывающее, делающее невозможным существование одного без другого. В лице Аристотеля греческая философия, выйдя за пределы Академии, устремилась в Ликей, "где возможности изучались пристальней, чем действительность, зато действительность оценивалась выше любой возможности. Аристотель прошел двадцатилетнюю школу в Академии и взял от платоновского идеализма все, что тот мог ему дать" 2. От погружения в неизъяснимые глубины божественного ума она двинулась к познанию тончайших оттенков живого бытия и постигающего его разума.

Тем не менее при всем несомненном противоречии учения Платона и Аристотеля - это побеги, исходящие из одного корня. Особенно остро это было прочувствовано неоплатонизмом. В конце II - первой половине III в. александрийский мудрец Аммоний Саккас (около 175 - около 242), в образе жизни подражавший Сократу и ставший учителем основателя неоплатонизма Плотина, обратил внимание на общность учений Платона и Аристотеля, усмотрев в этом залог дальнейшего движения философии. Неоплатонизм - завершающий и всеобъемлющий синтез античной философской мысли, стремился не только к постижению и выражению последних тайн бытия и божества, но и к приданию их изложению совершенной логической формы. В нем образовался удивительный сплав изощренной мистики и отточенной логики, в своей утонченности превосходившей порой даже достигшую в этом совершенства схоластику средних веков. Неоплатонический логицизм не мог обойтись без Аристотеля. Не случайно ученик Плотина, систематизатор его учения Порфирий, автор "Пещеры нимф" классического образца неоплатонического толкования мифологии, особенно интересовался Аристотелем и написал многочисленные комментарии к его сочинениям.

Александрийский неоплатонизм, прославившийся своими логическими, математическими и естественнонаучными штудиями, отличался глубокой привязанностью к диалектике Аристотеля. В Александрии его комментировали едва ли не с большим тщанием, чем Платона. Однако в этих комментариях Аристотель все больше превращался преимущественно в логика, в обличье которого ему предстояло оставаться известным Западной Европе {60} около десяти веков. Из Афинской школы, которой руководил последний великий мыслитель античности неоплатоник Прокл, вышли списки сочинений Аристотеля, которыми пользовался Боэций.

Перевод всего платоновского и аристотелевского корпусов, предметный показ их общности - это была задача огромной историко-культурной важности, великая по масштабу цель, открывавшая новые горизонты перед европейской культурой. Боэций являлся не просто широко образованным человеком, замкнутым в мире собственной эрудиции. Он был не только философом и ученым, но и крупным политическим и общественным деятелем своего времени, который не мог не видеть, что культурная жизнь на Западе приходит в упадок. Знание греческого языка стремительно утрачивалось, а вместе с этим становились недосягаемыми и богатства греческой философии. Ведь даже такой образованнейший человек Италии того времени, как Кассиодор, признавался, что не владеет греческим языком. В VI-VII вв. знание греческого сохранялось лишь в ирландских монастырях-крепостях. Только через три с половиной века в Западной Европе снова появятся люди, способные переводить на латинский язык сочинения греков. В середине IX в. выходец из Ирландии, философ, опередивший свое время, Иоанн Скот Эриугена сделает перевод "Ареопагитик", а вскоре вслед за ним аналогичный шаг предпримет Анастасий Библиотекарь.

Поставленная Боэцием цель свидетельствует о том, что он не смотрел на философскую деятельность как на узкоэлитарную, а стремился, как и в области школьного образования, к решению широких культурно-просветительских задач, ибо перевод Платона и Аристотеля на латинский язык делал их доступными всему латиноязычному миру. Боэций, как представляется, не мог не видеть, что латынь становится языком культуры и для германцев. В условиях варваризации Запада и падения уровня образованности перевести означало и приумножить вероятность сохранения самих этих текстов.

Произведения Платона и Аристотеля, по мысли Боэция, призваны были составить и основу всего интеллектуально-культурного универсума наступающей эпохи. И это была бы не легковесная ажурная конструкция и не составленный из непритертых блоков фундамент, а монолит мысли, знания и метода. Сущностное единство основания предопределило бы прочность, стройность и {61} устойчивость всей конструкции. Показательно, что Боэций приступает к этой работе примерно около 510 г., но, заботясь о монолитности культурного основания, идет от языческой мудрости, а не от христианского откровения, хотя в решении этой задачи он в принципе мог бы и последовать за Августином, уже очертившим в своих многочисленных и разнообразных трудах границы христианско-интеллектуального универсума. Августин не без симпатии относился к Платону и к Аристотелю, более того, объективно в своих воззрениях был христианским неоплатоником, но после принятия крещения он и помыслить не мог бы о том, чтобы положить в основание человеческой культуры языческую мудрость, которая, в его представлении, не могла быть истинной мудростью, а являла собой "обман человеков". Боэций, как свидетельствуют его теологические трактаты, высоко ценил авторитет Августина, но в выборе жизненной цели остался верен самому себе и своей "кормилице" (как он ее называл в "Утешении") философии.