Читать онлайн «Книги в огне. История бесконечного уничтожения библиотек». Страница 29

Католическая Испания

Испания превратила инквизицию в столь полезное орудие управления, что отказалась от нее с большим трудом и официально упразднила только в 1834 г. (впрочем, мы не без содрогания узнаем, что Ватикан сохраняет ее под другим названием вплоть до сегодняшнего дня). Когда священные узы брака соединили Кастилию с Арагоном и вся территория была отвоевана, Изабелла и Фердинанд начали грандиозную операцию этнической чистки. Нужно признать, что оказавшаяся у власти кастильская знать обрела цель существования — устранить евреев как собственников и конкурентов, простой же народ от души приветствовал это, сам не понимая причин своей радости. Указ об изгнании евреев был провозглашен в марте 1492 г. Могли остаться лишь те, кто согласился принять крещение: их назвали conversos, то есть обращенными.

Поскольку в финансовом отношении дело оказалось не таким уж и выгодным, в это же время началась христианизация мавров — на первых порах мягкая. Затем кардинал Франсиско Хименес де Сиснерос счел результаты слишком медленными и при поддержке коронованной четы решительно высказался за принуждение. И 18 декабря 1499 г. произошло насильственное крещение трех тысяч мусульман, которых заставили принести с собой книги, чтобы они могли собственными глазами увидеть, как их сжигают на площади Виварамбла в Гранаде; исключение сделали для трактатов по медицине — их забрал университет в Алькале. Это был грандиозный спектакль, куда более увлекательный, чем книжное аутодафе, устроенное Торквемадой в монастыре Сан-Эстебан и проведенное тайком, чуть ли не с ощущением вины: сожгли всего-то шестьсот книг, заподозренных в колдовстве и иудаизме. Напротив, очевидцы в Гранаде, тот же самый падре Алькалеа, наблюдали, как превращаются в дым привозимые на тачках украшенные миниатюрами рукописи великолепного каллиграфического письма, тома с уголками и застежками из золота или серебра. Уничтожение — лучшее из зрелищ. Увиденное настолько поразило воображение, что и количество погибших изданий показалось умопомрачительным — от одного до двух миллионов.

Поскольку дело это вызвало мятеж, ответ оказался еще более жестким: были окрещены все мавры, вплоть до живущих в Арагоне. Тем, кто возражал, что обряд не был добровольным и, следовательно, не имел законной силы, священник напоминал, что их искреннее и полное согласие предпочесть крещение костру, несомненно, является актом свободы воли. В 1511 г. инфанта донья Хуана постановила, что все мориски — так называли крещеных мавров — должны выдать все свои книги; на сей раз стремились уничтожить трактаты по философии (которых осталось мало — сами арабы в свое время бросали их в огонь по распоряжению Альморавидов, наряду с текстами по теологии или схоластике) и особенно «los de su danada ley y secta», «книги их скверной веры и доктрины», как именовали Коран и сходные издания; таковых оказалось чрезвычайно много. После этого были запрещены арабские имена, язык и одежда — равно как обычай совершать омовение. Наконец в период между 1609 и 1614 г. все без исключения мориски были выдворены за пределы Испании. Это привело к обвалу экономики, в частности, в районе Валенсии, где триста тысяч из них проживали на положении почти рабов. «И кто же теперь будет шить нам обувь?» — жаловался один архиепископ. Спустя немного времени после изгнания в домах Гренады, как рассказывает Маркос де Гвадалахара, несмотря на принятые меры, все еще во множестве находили книги, главным образом Кораны необыкновенной красоты, которые из-за их странных букв и украшений принимали за книги по магии и колдовству.

Тем временем евреям не давали никакой передышки: власть, подозревая, что они не вполне искренне приняли навязанную им силой веру, добилась от папы разрешения расширить поле деятельности инквизиции, без помощи которой было бы затруднительно разоблачить «тайно исповедующего иудаизм» марана — так называли обращенных. Поскольку кастильские аристократы соответствующей выучки не имели, государственный антисемитизм привел к тому, что все банки постепенно перешли в руки генуэзцев, что также настоящих выгод стране не принесло. Под строгим присмотром Сиснероса аппарат принуждения заработал на полную катушку: гуманизм стал одним из воплощений ереси, Эразма при цитировании в обязательном порядке именовали «некто», даже христианский мистицизм стал вызывать тревогу и, как следствие, был потревожен. Что до свободомыслия, его воспринимали как стартовую площадку для скептического отношения к религии: эти книги, «попав в руки отроков, не уподобляются ли ножу, попавшему к безумцу?». Поскольку запретных названий оказалось очень много, был составлен индекс книг, за чтение, хранение, продажу и печатание которых могли приговорить к смерти. Оглашение этого списка «организовали на манер уличного представления», с шествием, барабанами и музыкой. Количество осужденных книг постоянно увеличивалось, как, впрочем, увеличивались и доходы короля, ибо всего-то и нужно было схватить какого-нибудь богача, уличить его в ереси на основании прочитанных им книг и сжечь на костре, чтобы все его имущество — за вычетом четверти, полагающейся доносчикам, — отошло к Короне.

Анализ запрещенных названий показывает, что понятия о все более широком распространении опасных идей были довольно туманными или сводились к чистой воды оппортунизму. В первой половине XVI в. индекс свидетельствует о паническом страхе перед «заблуждениями Магомета» и «библиями на народных языках», к которым вскоре присоединяются сочинения Лютера. К тому же излагается все таким витиеватым стилем, что суды приходят в недоумение, отчего возникает обширная, чреватая проволочками переписка[18]; прямой противоположностью станет Индекс, составленный иезуитами и нацеленный против книг, враждебных их ордену: в конечном счете он будет просто защищать монархию в списке 1790 г., где под запретом окажутся Вольтер, Локк и Неккер[19].

В сомнительных случаях истребители библиотек XVI в., не довольствуясь сожжением четко обозначенных в Индексе книг, стремятся угадать, что заслуживает костра. Их неослабное рвение привело, в частности, к пропаже не поддающихся подсчету научных трудов, хотя сами они не могли бы определить, в чем состоят дурные или добрые намерения авторов.

Аутодафе 1559 и 1560 гг. отличались особой свирепостью: на сей раз речь шла об идеях Лютера, которые следовало отбросить за Пиренеи. Впоследствии законы еще более ужесточились: запрещено учиться за границей, исключая Рим и два-три университета; студентам и преподавателям, которые находятся за рубежом, предписано вернуться в страну и по прибытии сдать экзамен перед лицом святой инквизиции. Запрещено импортировать книги и читать на любом языке, кроме испанского. Сам король бегло говорит и пишет только на кастильском, тогда как подданные его изъясняются на голландском, каталанском, арабском, французском, итальянском, португальском и английском. Как в Александрии времен Птолемея Филадельфа, но с прямо противоположной целью, в портах обыскиваются трюмы прибывающих кораблей, и комиссар-инквизитор поднимается на борт прежде таможенника.

Итак, испанские библиотеки — как общественные, так и частные — оказываются под контролем, их фонды подвергаются конфискации и втихомолку уничтожаются. «25 октября 1566 года Севилья проснулась буквально захваченной друзьями дома [20], которые окружили все книжные лавки города. Затем комиссары опечатали двери. И приступили к осмотру складов, перебирая книгу за книгой». В другой раз двадцать профессоров получают приказ изгнать с полок университета в Саламанке всех auctores damnati, запрещенных авторов. Один из экспертов просит инквизитора продлить сроки: чистка некоего мадридского собрания стоимостью в 18 тысяч дукатов заняла у него больше положенного времени, хотя он трудился четыре месяца по восемь часов в день. Напротив, кое-какие влиятельные библиофилы явно привыкли плутовать: когда скончался безупречный дон Хосе Антонио Салас, кавалер ордена Калатравы, и его библиотеку выставили на аукцион, обнаружилось, что из 2424 книг 250 принадлежат к числу тех, за владение которыми полагалась смертная казнь. Равным образом многие «проклятые» издания отправлялись не на костер, а в Эскуриал, где их насчитывалось по меньшей мере 932 в 1639 г.

Этот убийственно экстравагантный дворец являет собой самое опасное здание христианского мира, подобно своему хозяину, королю Филиппу II, который терзается кошмарными снами в спальне-ризнице. «Король-бабочка» («rey papelero»), сам не знающий, чего хочет и, по остроумному выражению одного протестантского памфлетиста, желающий создать настойку «испанский католикон», в 1566 г. запрещает всем своим подданным совершать омовения, а также говорить на арабском; им дается три года, чтобы освоить официальный язык. Меньше известен он своим библиофильским зудом: наиболее могущественный человек тогдашнего мира мечтает превзойти Рим, Флоренцию и Венецию, где находятся самые престижные из известных библиотек, построить новую Александрию исключительно для личного пользования. В этом роскошном собрании, рассказывает преподобный Хосе де Сигуэнца, латинские издания помещены отдельно, «не смешиваясь ни с каким другим языком», в том числе трактат «De Baptismo parvulorum» («О крещении младенцев»), написанный рукой самого Блаженного Августина, «с буквами как наши заглавные и на манер лангобардский или вандальский, который некогда был принят в Африке, где имелось много образованных людей». В другой зале находились тексты «древнееврейские, арабские, итальянские, кастильские, персидские, китайские и турецкие», а также один кодекс на «малабарском языке». Арабские манускрипты по великолепию своему намного превосходят остальные: написаны они куфическими буквами, золотыми на голубом фоне, гласные выделены красным, а диакритические знаки — темно-синим, это настоящая измельченная ляпис-лазурь. Но в прежние годы погибло столько этих шедевров, что за ними теперь приходится ехать в Магриб, после того как мориску Алонсо Кастильо было поручено скупить все, что осталось в Гранаде и Кордове, — естественно, уцелела лишь горстка. Тем не менее Эскуриалу принадлежит наибольшая часть марокканской королевской библиотеки, четыре тысячи рукописей, похищенных в 1612 г. у Мулай Зидана: обратившись в бегство вместе со всем своим имуществом, тот погрузил его в Агадире на французскую галеру «Нотр-Дам-де-ла-Гард», капитан которой удрал под предлогом, что султан отказался заплатить ему заранее. Испанский флот захватил судно, и сыновья Зидана, вновь придя к власти, до конца дней своих безуспешно требовали от испанского короля вернуть библиотеку, а от французского — возместить ущерб.