Читать онлайн «Московский университет в общественной и культурной жизни России начала XIX века». Страница 62

Принципиальное отличие между содержанием гимназистов и студентов состояло в том, что первые получали от университета все необходимое, в том числе и еду, а вторым университет платил жалование (150 руб.), на которое те должны были существовать в течение года. (Это не отменяло, впрочем, обычая, по которому некоторые студенты пользовались полным содержанием, занимая в штате места учеников гимназии.) Студенты старались экономить деньги, поэтому начальство отпускало их обедать у знакомых, что приводило к довольно долгим и беспокойным отлучкам. Частенько бывало, что поздней ночью успешно миновавший караулы и уговоривший ночного сторожа отпереть ему двери студент, будучи навеселе, начинал зажигать огонь, курить табак или греть самовар, что строго запрещалось в этот неурочный час, и тем самым вовлекал себя в неприятную историю.

Ученики гимназии и состоящие при них студенты питались за счет университетских запасов в столовых на первом этаже. На завтрак, начинавшийся общей молитвой, каждый получал чай и одну крупенчатую булку. Обед и ужин состояли из трех блюд: одного горячего, жаркого (а в пост — пирогов или калачей) и гречневой каши-размазни. Во время существования дворянской гимназии ее ученики получали на одно горячее блюдо больше и ели из фаянсовой посуды серебряными ложками, в то время как разночинцы — из оловянной посуды. За столом помещалось 14 человек и дежурный студент, который из большой миски раздавал куски мяса, кашу и подливку. В конце обеда он обязательно пересчитывал хлеб и ложки, чтобы ученики не унесли их с собой. Как и в пансионе, для отличившихся гимназистов существовал «прилежный» стол, а для провинившихся — «ленивый». Большим наказанием для ученика было провести весь обед стоя на коленях за скамейкой возле своего стола.

По условиям жизни значительно отличались от казенных учеников гимназии так называемые сверхкомплектные (их число в 1803 году составляло 104 человека), которые все жили в одной казарме в подвальном этаже университета, на нарах и должны были довольствоваться самой скромной пищей. При них находились два студента и надзиратель.

Несмотря на необходимость вести замкнутый образ жизни в пределах одного помещения, гимназисты отличались физической крепостью, редко болели, (университетская больница обычно пустовала). В дневные часы начальство разрешало им подвижные игры на университетском дворе, где начиналась беготня и суматоха. Среди игр особенно популярными были веревочные качели, устроенные на переднем дворе, и игра в солдаты, для которой ребята даже получали деревянные ружья со штыками. Но стремление к забавам и шалостям ученики легко переносили и на процесс самой учебы, чему способствовал и весьма своеобразный характер многих учителей гимназии.

Выдумки шалунов, составлявшие ту атмосферу академической гимназии, о которой любили вспоминать впоследствии ее ученики, были неистощимы и часто оставались безнаказанными, т. к. изловить озорников было очень сложно. Так, Е. Ф. Тимковский, переведенный в гимназию из Киева, пишет: «Учителя гимназические далеко превосходили образованием наставников моих киевских, но не могу утаить, что некоторые из них были с большими странностями, физическими и моральными, служившими поводом к разным проказам на их счет школьников, остряков и шалунов, к числу которых, право, я никогда не принадлежал. Забавно бывало смотреть, как они утром залепливали мягким хлебом внутренности замков у шкафов с глобусами и картами г. Падерина, учителя географии и истории, и как он, являясь в класс после обеда, подчас и навеселе, трудится и потеет над выковыриванием засохшего хлеба из своих замков. Около получаса проходило в сем хлебокопании: а ученикам того и надобно для сокращения двухчасового урока»[341].

Таких историй, по рассказам различных мемуаристов, случалось множество, так что труды эфора Гаврилова и прочих учителей по наведению дисциплины не прекращались, составляя характерный «фон» университетской учебы: «Летнею порой, когда открывались окна в классах и учебных комнатах, часто и подолгу слышались жалобные стоны и болезненные крики; по субботам была расправа с ленивцами, шалунами и нарушителями порядка, которые не скоро забывали это отеческое наставление»[342].

Больше многих наград в академической гимназии ценилась возможность в праздники и воскресенья быть отпущенными из университета к родственникам или знакомым, если те присылали за учениками. Для остававшихся в гимназии сохранялся тот же распорядок, что и в будние дни, с обязательным посещением церкви и повторением уроков. Приятными развлечениями для детей также всегда служили прогулки за город (4–5 раз в год), на Воробьевы горы или к Петровскому замку. В этом случае туда выезжала университетская кухня, чтобы накормить гимназистов обедом. Ребята играли в мяч или в свайку, проходили учения университетского потешного батальона, куда записывались не только казенные ученики, но и своекоштные, жившие на пансионе у университетских профессоров. На святках и масленице в университете шли театральные представления, подготавливаемые под наблюдением профессоров — любителей театра, в столовой зале давались маскарады и музыкальные вечера. Но основной тон в этих развлечениях задавали уже казеннокоштные студенты.

По сравнению с учениками гимназии, жизнь студентов была гораздо более свободной. У них оставалось время для чтения романов, которые покупались в московских книжных лавках на сэкономленные из жалования деньги. Вкус у студентов был разный. Тимковского, например, увлекали немецкие романтические романы, другие предпочитали чтение попроще. Среди пьес, которые студенты знали и ставили в небольшом университетском театре (его сценой служили парадные сени второго этажа), наиболее популярными были произведения А. Коцебу, одного из чрезвычайно плодовитых подражателей Шиллера. Надо сказать, что в университетском театре использовались хорошие костюмы и декорации, которые были сделаны в конце XVIII века, затем проданы публичному театру Медокса, но каждый раз возвращались в университет для представлений. Сам театр Медокса, преобразованный после его пожара в 1805 году в московский казенный театр, переехал в один из домов Пашкова, выходивший на Никитскую как раз напротив университета, так что к нему были обращены окна студенческих комнат. Здесь по вечерам вспыхивали отблески театральных молний и слышались звуки бутафорского грома. Театр представлял собой большую приманку для студентов. Чтобы увидеть спектакли, иные из них уже в 3 часа дня занимали места в партере и выстаивали на ногах до 11 вечера, в такой тесноте, что и повернуться было нельзя.

К другим увлечениям студентов относились занятия музыкой, которые посещались тем охотнее, что университетские учителя — пианист Шпревиц и скрипач Рачинский — были одаренными музыкантами. По субботним вечерам студенты и старшие ученики гимназии разыгрывали квартеты, здесь выступали и некоторые профессора-музыканты, (например, преподаватель курса военных наук Г. Мягков прекрасно играл на арфе). Вообще музыка занимала значительное место в жизни университета, и многие ученые и студенты посвящали ей весь свой досуг. После музыкальных вечеров младшие ученики играли в фанты или представляли тенями различные оперы и комедии, поскольку им ходить в театр не разрешалось.

Посещение театра и покупка книг, другие расходы заставляли студентов прибегать к дополнительным заработкам. Таких заработков в основном было два — частные уроки и переводы иностранных книг. Так, 3. А. Б урине кий, талантливый поэт, живший в университете вначале на положении казеннокоштного кандидата, а затем магистра и преподавателя, часто брал у книготорговца заказ на перевод романа, разрезал его на части и раздавал студентам. Готовую работу он вновь собирал и уже сам несколько сглаживал стиль, после чего возвращал перевод и раздавал полученные деньги поровну. Для многих студентов, не вполне хорошо знавших язык, процесс перевода заключался в утомительной монотонной работе со словарем, и его качество, конечно, было невысоким, но для заработка это не играло практически никакой роли, потому что при покупке рукописи книготорговец платил за количество листов или, проще говоря, по весу. При большом везении студенту удавалось преподнести свой перевод с дарственной надписью какому-нибудь богачу и получить за труды 100 рублей. Частные уроки тоже приносили не слишком большой доход; во многих московских дворянских семьях студентов нанимали в помощь иностранным гувернерам, на роль «Цифиркиных и Кутейкиных», и платили им по 2 рубля ассигнациями за двухчасовой урок. Только немногим талантливым студентам удавалось заслужить высокую репутацию и стабильный доход от уроков.

В 1808 г. новый инспектор Рейнгард предпринял попытку ограничить некоторые студенческие вольности, противоречащие новому уставу, но уже узаконенные обычаем. Прежде всего, он решил бороться с частыми отлучками студентов и для этого постановил, чтобы студенты имели общий стол в университете, за которым бы обедали в складчину. Для наблюдения за дисциплиной он постановил завести специальный журнал, куда его помощники будут заносить все сведения о поведении студентов. Сохранилось обращение инспектора к студентам, в котором он предъявляет к ним следующие требования: обязательное посещение лекций (которое отмечается в журнале), обязательное повторение предметов и письменные занятия в комнатах — с 7 до 12 и с 2 до 6 часов. Помощник должен отмечать, кто из студентов в воскресенье не был в церкви. Инспектор установил строгие промежутки времени для возможных отлучек: в учебные дни — от обеда до 2 часов, в воскресенье — после обедни и возвращение к ужину в 8 часов вечера, причем «пустые поводы» к отлучкам приниматься во внимание не будут. В 10 часов двери университета запираются, а все неночевавшие отправляются на другой день в карцер. На любые отлучки в неурочное время, а также на ведение частных занятий требуется специальное разрешение инспектора[343].