Читать онлайн «Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г.». Страница 27

В свое время не самые тупые из российских мыслителей — начиная с графа В.П. Кочубея и кончая идеологами Партии социалистов-революционеров начала ХХ века и прилегающих политических направлений — имели в виду возможность перескока России через промежуточные исторические стадии и ее последующего становления (воплощения, сохранения, достижения) в новом (старом) качестве, в каком она заведомо превзошла бы менее удачливых конкурентов, идущих традиционным общечеловеческим путем.

Собственно говоря, от этого ничем не отличается и идеология российских коммунистов, внушавшая (и до 1917 года, и позднее) заметное отвращение их, казалось бы, единомышленникам в более цивилизованных европейских социал-демократических партиях.[215]

В такой идее нет ничего ни сверхъестественного, ни противоестественного. Достаточно сослаться на ту же Японию, которая еще в середине XIX века пребывала в глубоком средневековье, а спустя сотню лет оказалась едва ли не самым передовым и государством, и общественно-экономической формацией (что бы ни подразумевать под этим далеко не ясным понятием) в мире. В наше время подобным же путем следует Китай, хотя автору этих строк, например, не ясно, куда же он в конечном итоге проследует. Но понятно, что в идее «большого скачка» (в широком смысле, а не только в качестве когда-то знаменитого руководящего лозунга Мао Дзе-Дуна) имеется некоторое рациональное зерно — как и в идее Сталинских пятилеток (и Гитлеровских четырехлетних планов).

В России XIX века эта рациональность связывалась именно с идеей и практикой русской поземельной общины. Был ли и в этом хоть какой-то элемент истины?

Утилитарно-политическое значение крестьянской поземельной общины вполне понималось идеологами первой половины XIX века.

Столь одиозный персонаж, как знаменитый Л.В. Дубельт,[216] так высказывался по этому поводу: «Отчего блажат французы и прочие западные народы? /…/ От того, что у них земли нет, — вот и вся история. Отними и у нас крестьян и дай им свободу, и у нас через несколько лет то же будет. Теперь русскому мужичку, если его никто не подстрекает, бунтовать некогда и незачем. У него своя полоса, от того есть забота и постоянная надежда, что он не умрет с голоду».[217]

Гакстгаузен сформулировал ту же идею еще более выразительно: «Так как каждый русский селянин принадлежит к какой-нибудь общине, и как член общины имеет равномерный участок земли, то в России нет пролетариата. /…/

Во всех государствах Западной Европы существуют предвестники социальной революции против богатства и собственности. Ее лозунг — уничтожение наследства и провозглашение прав каждого на равный участок земли. В России такая революция невозможна, так как эти мечты европейских революционеров имеют уже свое реальное осуществление в русской народной жизни.

Европейский либерализм стремится сгладить органическое различие между городом и деревней, повсюду уничтожить средневековое учреждение гильдий, цехов и установить полную свободу производства. Такое общественное производство существует в России с первобытных времен»[218] — под последним имелось в виду не только общинное земледелие, но и ремесленное производство, практиковавшееся в России и действительно не регламентированное никакими уставами (но зато — полным произволом помещиков в отношении крепостных ремесленников!).

Гакстгаузен категорически утверждал, таким образом, что в Николаевской России уже вполне воплощены коммунистические идеалы Западной Европы — это, пожалуй, почище знаменитого анекдота о том, что рентген был изобретен еще Иваном Грозным, якобы заявившим одной из жен: «Я тебя, стерву, насквозь вижу!» И, тем не менее, Гакстгаузен был прав!

Нас тут не должно смущать, что Гакстгаузен имел в виду не «настоящий», «научный коммунизм» Маркса и Энгельса, которые ко времени путешествия Гакстгаузена сами еще коммунистами не успели стать, а их популярных предшественников.

Неудивительно, что труды Гакстгаузена, весьма известные в России второй половины XIX века, практически замалчивались в коммунистические времена: подобные аналогии между СССР, обладавшим самым прогрессивным строем в мире, и Николаевской Россией нисколько не импонировали коммунистическим идеологам. Не случайно имя Гакстгаузена ни разу не встречается в трудах Ленина или Сталина!

Зато один из непримиримых критиков Ленина, все тот же Милюков, внезапно прозрел и ровно за неделю до Октябрьского переворота заявил, выступая в Совете республики: «Дворянин Ленин — подлинный портрет дворянина Киреевского, когда утверждает, что из России придет новое слово, которое возродит обветшавший Запад и поставит на место старого западного доктринерского социализма новый социализм, который физической силой заставит человека ломать двери социального рая».[219]

Беда только в том, что образовательный уровень его слушателей не позволил им понять, кого и что имел в виду Милюков. Большинство газет, излагая его речь, выпустило это непонятное место, а присутствовавший американец Джон Рид, тоже ничего не поняв, по созвучию фамилий решил, что Милюков почему-то сравнил Ленина с Керенским.[220]

То, что писали и Дубельт, и Гакстгаузен — вовсе не бред и не преувеличение.

Община действительно играла роль современной системы социальной защиты, практикующейся на современном Западе, которую западные социалисты (а теперь даже и те, кто по-прежнему числят себя правоверными коммунистами) вполне справедливо почитают воплощением социалистических идеалов.

В свое время, до падения коммунизма в СССР, советские идеологи очень с этим спорили, утверждая, что социализм, воплощенный в большинстве государств Западной Европы и некоторых иных местах (вроде Израиля) — это не настоящий социализм. Настоящий же, так называемый «реальный» социализм имелся якобы лишь в самом СССР и так называемых странах «народной демократии». Но от «реального» социализма в наши дни не осталось ничего реального (как, заметим, и от Николаевской России!), а западный социализм в духе социал-демократов XIX и ХХ веков живет, пока что процветает и выполняет ту самую социальную и политическую роль, для какой он и предназначен.

Теперь французы и прочие западные народы почти вовсе не блажат (блажат совершенно другие!), хотя у них и нет по-прежнему полоски земли, не дающей им умереть с голоду — вместо этого существует развитая организованная система социальной помощи, именно и предназначенная для того, чтобы никто не умирал с голоду. В современных глобальных масштабах эта система в значительной степени распространена на весь мир.

В наши дни в самых разных углах земного шара люди по-прежнему продолжают умирать с голоду. Кое-где имеют место и многие другие вполне реальные ужасы — вплоть до людоедства. Но как только такие явления достигают определенных масштабов и выносятся на обозрение мирового общественного мнения (несомненно, такое вынесение весьма и весьма регулируется подлинными хозяевами всемирных СМИ), то немедленно организуется международная гуманитарная помощь, предназначенная для смягчения и нивелировки наиболее неприятных и опасных явлений — опасных, прежде всего, для благополучия наиболее процветающих стран и регионов. Такая гуманитарная помощь — разумный эгоизм со стороны последних, стремящихся к предотвращению неконтролируемых международных конфликтов и к поддержанию собственного морального реноме, позволяющего замыкаться в удовлетворенном самолюбовании. Реальность же и значимость подобной помощи (безо всякой иронии!) могли вполне положительно оценить, например, россияне в 1991–1993 годах.

Это и есть механизм современной социальной защиты. Можно спорить о том, насколько он коммунистический, но его родство и с русской поземельной общиной, и со всеми системами нормированного распределения дефицитных продуктов вполне очевидны.

Так вот, в первой половине XIX века ничего подобного в цивилизованном мире еще не было, а в России — уже было!

Иное дело то, какие перспективы сохранялись для того, чтобы эти принципы продолжали практиковаться и в дальнейшем. Это очень зловещий вопрос, потому что он целиком относится и к современной глобальной системе социальной защиты и гуманитарной помощи: насколько она жизнеспособна в перспективе?

Современная общественная наука и пропаганда до сих пор не сделали обобщающих выводов из интереснейших явлений, в течение последнеднего полувека полностью изменивших суть того, что такое хорошо и что такое плохо в международной экономике и политике! Похоже, что до сих пор это остается в значительной степени неведомым и для современных президентов и премьер-министров!