Читать онлайн «Неизвестная война. Правда о Первой мировой. Часть 1». Страница 41

Тем временем я и мои солдаты в состоянии невменяемости доскакали до леса, где на какое-то время потеряли друг друга. Я в полном одиночестве проехал через узкую лесополосу и выехал в поле, с которого был уже виден Сантопен. Понимая, что мои солдаты рано или поздно появятся из леса, я спешился, сел на большой камень и застыл в ожидании. Моя лошадь устала, и ей нужно было отдохнуть. Немецкие снаряды летели в сторону моего полка. Через несколько минут ответила наша батарея. Появилась разведывательная группа одного из наших полков. Офицер, удивленно посмотрев на меня, спросил:

– Что вы тут делаете в одиночестве? Поблизости рыщут немецкие разведгруппы.

Моя лошадь настолько выдохлась, что на нее сейчас не было никакой надежды; я не смог бы оторваться от преследования. Лучше застрелиться, чем попасть в плен! Взяв револьвер в правую руку, а поводья в левую, я продолжал сидеть на камне. Вскоре с робкими улыбками ко мне подошли два моих солдата.

– Рад видеть вас живыми, – сказал я.

Постепенно из леса стали подъезжать остальные солдаты. Скоро почти все были в сборе; ранены были всего три солдата. Мы направились в полк. Я ехал впереди и слышал, как за спиной тихо переговаривались солдаты. Постепенно их разговор перешел в жаркий спор.

– Почему мы сбежали?

– Я развернулся, когда увидел, что двое парней рванули назад.

– Заткнись! – раздалось сразу несколько голосов.

– Мы все повернули, и казаки, и «их благородие», все развернулись вместе! – закричали солдаты, перебивая друг друга. – Если бы там была только кавалерия, мы бы их там и положили, а вот пехота совсем другая история.

Рядовой Виленкин написал стихи, посвященные истории, случившейся с нами в Сантопене, и положил их на музыку. Иногда, после небольшого возлияния, мы любили вместе спеть эту песню. Во время войны Виленкин еще не раз писал стихи, прославлявшие наши «подвиги». Я, конечно, уже не помню всю песню, но начиналась она примерно так:

Стихи могут показаться вам неказистыми, но в целом песня была хорошая, с юмором. Автор стихов Александр Виленкин, московский адвокат, в свои тридцать был очень образованным человеком. Когда объявили войну, он добровольцем пришел к нам в полк и служил рядовым. Сложность ситуации заключалась в том, что он был евреем, а в то время в русской армии еврей не мог быть даже унтер-офицером. Вот когда проявился независимый, свободолюбивый дух нашего полка. Было принято решение назначить Виленкина связным при командире полка, а питался и жил он вместе с офицерами.

Виленкин отличался невероятной храбростью и среди солдат имел наибольшее количество наград. У него их было семь из возможных восьми. Он несколько раз зарабатывал восьмую награду, но объяснял, что не хочет ее получать из-за своего привилегированного положения в полку. Он был храбрым не из-за отсутствия воображения, как в случае с моим вестовым Кауркиным. Его храбрость отличалась и от храбрости Гротена, в основе которой лежали фанатизм и вера. Виленкин обладал необыкновенной силой воли, хотя внешне это никак не выражалось. Он очень любил порисоваться; был романтиком и поэтом. Вот вам пример. Однажды спешившийся полк выходил из леса. Поджидая нас, немцы обстреливали край леса. Полковник Гротен прикидывал все за и против развития наступления. Адъютант Снежков, я и Виленкин стояли рядом с Гротеном. Рвались снаряды. Свистели пули. Но Гротен, глядя в бинокль, невозмутимо осматривал окрестности. Виленкин не упустил возможность продемонстрировать собственное самообладание.

– Не хотите ли кусочек шоколада, господин полковник? – вынимая из кармана плитку шоколада, спросил Виленкин.

– Иди к черту, – не отнимая от глаз бинокля, ответил Гротен.

А вот еще пример необычайной силы воли Виленкина. Его ранили, и, пока санитар, усадив его на поваленное дерево, делал перевязку, Виленкин написал стихи о том, как его ранили.

Как гласит старая армейская истина: «Во время боя бегут все, но только направление, в котором бежит герой, отличается от направления, в котором бежит трус».

В конце сентября 1914 года Варшаву с запада и с юга окружали германские войска. Они стояли в 20 километрах от города, но 4-му Сибирскому корпусу удалось отразить немецкое наступление. На фронте наступило затишье. Окопы были затоплены осенними дождями, немцы вели себя вяло, и в Варшаву ненадолго вернулась прежняя жизнь. Население приезжало из эвакуации, в столице возобновились праздники, посещение кофеен и театров. Торговцы на свой страх и риск продавали обывателям и военным запрещенный алкоголь, нарядные горожане заполняли ювелирные и антикварные салоны. Среди них было много военных. Возле Варшавы в то время располагалась 77-я пехотная дивизия из Ковно и бригада с дивизионом из Риго-Шавельского района, а в самой столице были расквартированы 4-я кавалерийская бригада, четыре бригады ополчения и бригада 68-й пехотной дивизии. Офицеры, очарованные польскими дамами полусвета, приглашали их в рестораны и театры, дарили украшения.

Осенью 1914 года Варшава все больше напоминала салонно-ярмарочный Харбин времен Русско-Японской войны. Люди жаждали передышки и развлечений, а хозяева охотно предоставляли им свои услуги. Обер-полицмейстер Варшавы, генерал Петр Мейер, находившийся на этом посту с 1905 года, начал принимать меры по наведению порядка в городе. Его поддержал начальник Двинского военного округа, князь Георгий Туманов. Они прикрыли публичные дома, деликатно называвшиеся «отдельными кабинетами», назначили штрафы за продажу спиртного, пригрозили трактирщикам высылкой и задерживали тех, кто болтался без дела.

К началу 1915 года жизнь в Варшаве стабилизировалась. Только ночная канонада напоминала о том, что фронт совсем близко – в 50 верстах от города. Но привыкшее к ней население не обращало внимания на орудийные залпы. Даже ночью в домах у варшавян горел свет. Люди жили политическими и городскими сплетнями, обсуждали победы на фронте и новости из русских окопов.

Это было время небывалого единения русских и поляков против общего врага, и, когда в сентябре фронт был отброшен на несколько километров, все считали это общей победой. Трудности варшавяне переносили стоически. Дома не отапливались из-за нехватки угля, не было сахара, мяса, молока, цены на продукты выросли. В школьных зданиях расположились госпитали, и учиться приходилось в вечернюю смену. Но варшавян не покидал оптимизм.

Поляки терпеть не могли долгие годы притеснявшую их Пруссию, при которой польский язык был запрещен даже в школах и костелах. Не изгладился из памяти Врёшенский инцидент июня 1901 года, когда школьники на уроке закона божьего отказались отвечать на немецком языке и были подвергнуты экзекуции. Тогда это вызвало международный резонанс. Но не доверяли поляки и «москалям», ведущим в Польше свою политику.

Теперь между двумя народами возникло взаимопонимание, и большинство жителей рассуждало, что лучше уж терпеть российские порядки, чем превратиться в немецкую казарму. Это рациональное решение не было связано с русской пропагандой, ведь большая часть поляков не читали газет.

Варшавяне готовы были сами идти на фронт и воевать вместе с русскими. Вслед за офицерами запаса поднялась молодежь. За одну неделю в Варшаве собралось три тысячи человек ополчения. И, когда прозвучало воззвание Верховного Главнокомандующего о мобилизации, это не только не лишило поляков жизнерадостности, но добавило им патриотизма и дружеских чувств. В знак признательности они хором исполняли российский гимн и ходили на демонстрации.

Отмежевание поляков от германо-австрийского лагеря и сближение с русскими происходило и на другой стороне фронта – в самом центре противоположного лагеря. В ноябре 1914 года в венском парламенте, одержимом поиском шпионов, была раскрыта «Восточно-галицийская секция польских легионеров» во главе с профессором Яном Заморским и графом Александром Скарбеком. Нескольким депутатам – Скарбеку, Заморскому, Биеге, Циенскому и Виерчаку – было предъявлено обвинение в предательстве.

Эта история имела весьма комичное продолжение в духе неразберихи и абсурда, царивших в австрийской политике военного времени. Задержанных приговорили к смертной казни, которая тут же была заменена тюремным заключением. Такая процедура была типична для Австрии 1914–1915 годов. Но даже после этого всем полякам, кроме Заморского, удалось уйти от преследования и скрыться в России. Арестованного профессора в наказание мобилизовали и отправили на австро-итальянский фронт, после чего он перебежал к итальянцам и разгласил им все сведения о военном положении австрийцев.