Читать онлайн «Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 1». Страница 127

555

Избрание проф. А. Н. Пыпина в академики имеет любопытную историю, о которой передает некоторые подробности Никитенко, человек далеко не солидарный с ним по политическим убеждениям. «Пыпин– человек почтенный и почтенный ученый, – пишет Никитенко, – он участвует в журнале “Вестник Европы”, который находится в оппозиции с мин. нар. проев, гр. Д. А. Толстым, и притом Пыпин не приверженец классицизма и Каткова: уж не в этом ли вся его вина в глазах некоторых?» Несмотря на сильную агитацию Каткова, Пыпин был выбран в адъюнкты академии 25-ю шарами против д-ти. Такое почетное избрание проф. Пыпина еще более разозлило его противников. Снаряжена была особая комиссия из графов Строганова, Толстого, Шувалова, Литке и Валуева для проверки (!) прав А. Н. Пыпина на академическое кресло.—А. Н. имел великодушный такт освободить почтенную комиссию от непосильной ей задачи и сам отказался от звания академика (см. Никитенко, III. С. 277, 280). Как известно, 29 декабря 1891 г. проф. Пыпин был избран в члены-корреспонденты академии, а 5 февраля 1892 г. получил большую золотую медаль от Импер. Русского Географического Общества за один из своих монументальных трудов – История русской этнографии (см. там же, прим. ред.).

Что такие случаи были не редки, тому лучшим доказательством служат отметки в Дневнике цензора Никитенко. «На днях министр получил из Казани, – пишет он 19 июня 1855 г., – безыменное письмо, написанное безграмотно и наполненное гнуснейшими доносами на Казанский университет. Письмо по тону и содержанию не заслуживало ни малейшего внимания, и министр, не желая давать официального хода, частным образом показал его Дуббельту (пом. начальн. III отделения), который, с своей стороны, нашел его заслуживающим одного презрения. Но наделе вышло не так. Министр получил от графа Орлова (начальн. III отделения) отношение, из которого видно, что донос произвел впечатление. Это очень огорчило Авраама Сергеевича (министра Норова). В самом деле, стоит только прочесть письмо, чтобы увидеть, что его писал какой-нибудь невежда и мерзавец из личной ненависти к кому-нибудь из университетских, хотя оно и подписано титулом, но без фамилии. Кажется, подобную бумагу следовало бы бросить просто в огонь. Между тем мы с добрый час провозились, придумывая, как лучше отвечать на полученное отношение» (II, 13,14). Донос возымел свое действие: через неделю Норов, по Высочайшему поведению, отправился ревизовать Казанский университет (там же, II, 18). Под 18 сентября того же 1855 г. Никитенко заносит в Дневник: «Секретный разговор с министром об одном из наших профессоров (Утин, Спасович, Костомаров или Кавелин?), который будто бы проповедует либерализм с кафедры: об этом кто-то донес министру. Спрашивал моего мнения. Чтобы не дать искре разгореться, я взялся переговорить с ректором. Тут, конечно, нет намерения, а или неосторожность, или ложное истолкование слов. Как бы то ни было, это очень неприятное дело, и достойный человек может пострадать, а мы и так не богаты подобными людьми» (там же, II, 23). Тот же проф. Никитенко далее передает со слов графа Блудова не безынтересные и точные сведения из истории печальной памяти III отделения: Булгарин (литератор) участвовал в службе по тайной полиции во время Бенкендорфа… В это же время в одном из докладов III отделения обвинены были в крайнем либерализме кн. Вяземский (впоследствии тов. Мин. народн. проев.), министр юстиции (!) Дашков (в конце 20-хгодов) и сам гр. Блудов (!!) (там же, II, 50). Как известно, гр. Закревский заподозрил политическую благонадежность даже митрополита Филарета (Мир Божий, 1897. № 7).

См. ч. I, с. 152 н. Замечаний.

См. н. Журналы Ученого Комитета. С. 217.

См. н. Замечания. Ч. I. С. 228–230.

См. с. 101–103 Проекта Общ. Устава Росс. Унив. СПб., 1862 г. (офиц. издание). Примечание к ст. 100 Проекта, разрешавшее доступ женщинам в университет, было вычеркнуто «Строгановскою» комиссией.

См. н. Замечания. Ч. II. С. 253.

См. там же. С. 527. Ч. II н. Замечаний. Отметим из области curiosa замечание, сделанное пресловутым «ученым» Гречем. Предвосхищая аргументацию нынешних «мракобесов», Греч усердно рекомендовал учредить кафедру наивного «суеверия», известного под именем гомеопатии, и, как известно, довольно удачно излечивающего… здоровых. «Тысячи, сотни тысяч излеченных этим дешевым и благодетельным способом от тяжких болезней и спасенных от смерти вопиют, – вопил Греч, – о снятии оков (sic), которые тяжелее Колумбовских. У нас в России умирают в год до миллиона младенцев на первом году жизни: введением гомеопатии было бы непременно спасено 90 %. Россия введением гомеопатии в круг медицинских наук заслужила бы бессмертную славу и благословения в человечестве» и пр. (с. 130, ч. II Замечаний).

См. цитату в Подробном словаре Д. А. Ровинского. Т. II. С. 498.

См. с. 176, ч. 2 н. Замечаний, а также с. 22–59, т-IV– Соч. Спасовича.

См. с. 396, ч. 2 н. Замечаний.

Характеризуя этого «неистового трибуна с зелеными глазами», как назвал Каткова Мазад, Никитенко уже в августе 1863 г. отмечает: «“Московские Ведомости” иногда со своими советами народу и правительству заходят слишком далеко, и как они имеют привычку говорить обо всем диктаторским тоном, то это становится нестерпимым. Им, по известным причинам, дают больше воли, чем другим газетам» (II, 397) – Затем, через несколько дней, Никитенко пишет: «Трудно иметь дело с людьми, находящимися в ненормальном состоянии, а Катков до того упился самолюбием от газетного своего успеха, что с ним уже нельзя вести себя, как с человеком в здравом уме» (II, 399–400).

Катковым овладело невыносимое, непомерное высокомерие, отмечает опять Никитенко в 1870 г. (III, 49).

С. 278. Ч. II Замечаний.

См. там же. С. 285.

См. там же. С. 281–282.

Если среди этой пустыни, представляемою университетской наукою дореформенного времени, встречались оазисы с живою водою, в которых университетская молодежь утоляла свою духовную жажду, находила какой-нибудь отголосок своим молодым благородным порывам к добру и истине, то это была студенческая товарищеская среда. Вспоминая времена своего студенчества, К. С. Аксаков писал в 1862 г.: «Спасительны эти товарищеские отношения, в которых только слышна молодость человека, и этот человек здесь не аристократ, а просто человек. Такое чувство равенства, в силу человеческого имени давалось университетом и званием студента» (День. 1862. № 39). Герцен так отзывается о московских студенческих кружках своего времени: «Пестрая молодежь, пришедшая сверху, с юга и севера, быстро сплавлялась в компактную массу товарищества. Общественные различия не имели у нас того оскорбительного влияния, которое мы встречаем в английских школах… и студент, который вздумал бы у нас хвастаться своей белой костью или богатством, был бы отлучен “от воды и огня”… Молодежь была прекрасная в нашем курсе. Именно в это время пробуждались у нас больше и больше теоретические стремления. Семинарская выучка и шляхетская лень равно исчезали, не заменяясь еще немецким утилитаризмом, удобряющим умы наукой, как поля навозом, для усиленной жатвы. Порядочный круг студентов не принимал больше науку за необходимый, но скучный проселок, которым скорее объезжают в коллежские асессоры. Возникавшие вопросы вовсе не относились до табели о рангах. С другой стороны, научный интерес не успел еще выродиться в доктринаризм; наука не отвлекала от вмешательства в жизнь, страдавшую вокруг. Это сочувствие с нею необыкновенно поднимало гражданскую нравственность студентов. Мы и наши товарищи говорили в аудитории открыто все, что приходило в голову… Чиновники знают только гражданские и уголовные дела, купец считает делом одну торговлю… По-моему, служить связью, центром целого круга людей – огромное дело, особенно в обществе разобщенном… Меня никто не упрекал в праздности, кое-что из сделанного мною нравилось многим; а знают ли, сколько во всем, сделанном мною, отразились наши беседы, наши споры, ночи, в которые мы праздно бродили по улицам и полям»… В этой благородной и чисто гражданской школе альтруизма, равенства и гуманности получили свое воспитание воспитатели поколения деятелей освободительной эпохи: великий публицист-критик, – исключенный из университета официально «за неспособность», а на деле за протест против крепостного права, – Белинский (по словам И. С. Аксакова, политического противника Белинского, все, что было в провинции честного и мыслящего в дореформенной России, воспиталось на Белинском – см. Письма, III, 290 и прекрасные статьи В. Е.Якушкина «В. Г. Белинский» в № 142 и след. Русских Ведомостей за 1893 г.), утешение, краса и гордость Московского университета Грановский, а также М. Н. Катков, так блистательно начавший свою публицистическую карьеру горячим служением освободительным идеям и так печально ее кончивший– ретроградством, достойным Магницкого.