Читать онлайн «Цепные псы церкви. Инквизиция на службе Ватикана». Страница 31

Еще более трагичной, чем участь Кампанеллы, была судьба Джордано Бруно (1548-1600). Подобно Парацельсу и Агриппе до него, Бруно являл собой как раз подлинный образец «волхва Ренессанса». Среди многих прочих вещей он был поэтом, драматургом, философом, теологом, ученым, визионером и самозваным чародеем. В некоторых отношениях (например, его мегаломания) он, быть может, и был в немалой степени сумасшедшим, но он также неоспоримо был гением, одним из самых глубоких, блестящих, оригинальных и необыкновенных умов своего времени, чьи мысли докатились до нашего столетия и оказали влияние на такую фигуру, как Джеймс Джойс. По прошествии пятнадцати лет, проведенных в доминиканском монастыре в Неаполе, Бруно бежал в 1576 году и пустился странствовать по миру, параллельно пропагандируя свою мистическую систему через проповеди, частные уроки и лекции, а также через книги. К 1581 году он сделался известной фигурой в Париже и пользовался благосклонностью при дворе. В 1583 году он прибыл в Англию, остановившись в резиденции французского посла. Он выступил в знаменитой публичной дискуссии в Оксфорде, дал подробное истолкование теории Коперника о том, что Земля обращается вокруг Солнца, и оказал заметное влияние на такую фигуру, как поэт Филип Сидни. В последующие восемь лет он путешествовал по Германии, Швейцарии и Богемии, а в Праге свел знакомство с императором Священной Римской империи Рудольфом II. К несчастью для Бруно, успех породил у него излишнюю самоуверенность и неуместное чувство собственной неприкосновенности. В 1591 году по приглашению одного знатного венецианца он опрометчиво вернулся в Италию. Год спустя Священная канцелярия получила на него донос, после чего его арестовали, переправили в Рим и там заключили в тюрьму. На протяжении семи лет, несмотря на самые страшные и мучительные пытки, он упрямо препирался с инквизиторами. На все их требования отречься от своих убеждений он вновь и вновь отвечал непреклонным отказом. Наконец, в 1600 году его официально осудили как еретика и приговорили к смерти. 17 февраля того же года он взошел на костер. В рот ему вставили кляп, дабы его еретические речи не смущали его палачей и не приводили в замешательство собравшихся зрителей.

Для современных читателей самой известной жертвой Священной канцелярии периода Контрреформации несомненно является Галилео Галилей (1564-1642), который сегодня знаком каждому школьнику. Хотя телескоп был изобретен совсем незадолго до него, Галилей в 1609 году сконструировал свой собственный более мощный вариант этого инструмента и стал использовать его – впервые – для изучения звездного небосклона. Его астрономические наблюдения позволили ему продемонстрировать эмпирически, что теория Коперника была верна – что Земля и другие планеты Солнечной системы действительно обращаются вокруг Солнца и что Земля, таким образом, не является центром Вселенной. Это шло вразрез с учениями церкви, которые покоились на библейском повествовании о сотворении мира из Книги Бытия, – со всеми вытекающими отсюда последствиями. Потому Галилей был арестован Священной канцелярией и провел последние восемь лет своей жизни в тюрьме, осужденный за ересь. С огромным опозданием Ватикан снял с него обвинения в 1992 году – спустя три с половиной столетия после его смерти.

В «Братьях Карамазовых» великий инквизитор Достоевского готов безжалостно отправить на костер самого Иисуса во имя сохранения устоев и законности Церкви. Чтобы понять такой менталитет – понять, в сущности, роль инквизитора в европейской истории и культуре, равно как и ее собственные приоритеты, – необходимо провести разграничение между религией и «духовностью». Или, если слегка перефразировать, необходимо провести разграничение между «религией» и «религиозным опытом». Это разграничение имеет основополагающее, по сути решающее, значение для понимания любых религиозных вопросов. И однако оно почти неизменно выпускается из виду, затушевывается или нарочно игнорируется. Для большинства людей слова «религия» и «духовность» означают одно и то же и употребляются нераздельно и взаимозаменяемо. Данный момент можно проиллюстрировать простой, даже по видимости легкомысленной аналогией. Давайте представим себе человека, никогда не сталкивавшегося с электричеством в том виде, в котором знакомы с ним сегодня мы, – в виде прирученной силы, подвластной человеческому контролю, приводящейся в движение одним щелчком выключателя. Этот гипотетический человек мог бы быть из так называемого «примитивного» общества, подобно, например, тем жителям некоторых островов в Тихом океане во время Второй мировой войны – приверженцев «карго культа» [32], – которые воспринимали солдат союзников как настоящих богов, спускающихся с небес на огромных металлических птицах, и продолжали спустя уже немало времени после прекращения военных действий поклоняться на алтарях, сооруженных из останков самолетов, брошенных джипов, резиновых покрышек или даже консервных банок из-под супа «Кэмпбелл». Либо наш гипотетический человек мог бы быть из прошлого – к примеру, американским индейцем до прихода белого человека или даже одним из наших собственных средневековых предков, телепортированным, как в некоторых научно-фантастических фильмах, в настоящее.

Такой человек был бы ошеломлен, даже напуган тем окружением, в котором вдруг оказался. Но при всех тех чудесах, с которыми ему пришлось бы столкнуться, его, вероятно, мало поразили бы змееподобные провода, соединяющие наши лампы, наши холодильники, наши телевизоры и другие электроприборы с розетками в стене. Если бы ему сказали, что эти розетки являются источником огромной силы, наш гипотетический человек вполне мог бы воспринять это скептически. Если бы, однако, он засунул свой палец в одну из таких розеток, он испытал бы своего рода откровение. Говоря современным языком, его бы здорово тряхнуло. С ним бы произошло нечто драматическое, даже травматическое, последовавшее с незамедлительностью и интенсивностью, которые не терпели ни сомнения, ни акта веры или неверия. Допустим, что его не убило бы на месте током, тогда наш гипотетический индивид испытал бы на несколько секунд «состояние измененного сознания». Его волосы встали бы дыбом. Он потерял бы способность ориентироваться. Он утратил бы способность связно думать, тем более связно говорить. Он мог бы расплакаться или закричать, притом совершенно невольно. Он был бы вырван из самого себя, из своего привычного умственного жилища, и перенесен в какое-то другое измерение чувств. Для стороннего наблюдателя переживания нашего гипотетического индивида были бы, естественно, достаточно реальными, «объективно» реальными. Он ведь не просто вообразил происходящее, не просто испытал галлюцинацию чувств. Был бы задействован узнаваемый механизм не только физиологически, но также и психологически. Тем не менее это было бы совершенно объяснимо с рационалистической позиции. Для нашего же гипотетического человека испытанное им было бы абсолютно другого порядка. Реальность, с которой он столкнулся внутри своей психики, сильно бы отличалась от реальности стороннего наблюдателя. Эта реальность узурпировала бы все другие реальности, наполнила бы и захватила его сознание, вытеснив из него все остальное. Она могла бы даже полностью затмить его сознание. Допустим, что он выжил бы, тогда наш гипотетический индивид, несомненно, вернулся бы к жизни в состоянии глубокой дезориентации. Придя в себя и оправившись от шока, он захотел бы узнать, что же произошло с ним, что же вызвало столь экстраординарные переживания, далеко выходящие за пределы его обычного жизненного опыта. Он не смог бы отмахнуться от своих переживаний или усомниться в их реальности, не смог бы отрицать их, но был бы не в состоянии объяснить, что они означают, на что указывают. В этот момент перед ним встала бы проблема, которая сопровождает всякий религиозный опыт, всякую попытку его осмысления, установления его связи с повседневным существованием и обществом в целом – проблема интерпретации. Поскольку сам он не имел бы контекста или опыта, чтобы объяснить то, что он испытал, мы могли бы предложить нашему гипотетическому индивиду интерпретацию, которую он, вероятно, склонен был бы принять за отсутствием какой-либо альтернативы. Мы могли бы сказать ему, что он только что вступил в прямой и непосредственный контакт с Великим Богом Электричеством. Мы могли бы дать красноречивые описания могущества этого божества. Могли бы объяснить, как это божество снабжает нас неистощимыми запасами божественной энергии, которая освещает наши дома и наши города и позволяет нам обращать ночь в день, которая дает нам возможность принимать волшебные звуки из воздуха с помощью наших радио и волшебных движущихся картинок из наших телевизоров, которая приводит в действие наши автомобили, холодильники, телефоны, стиральные машины и все другие приборы и приспособления современной цивилизации. Мы могли бы затем разработать подробнейшую теологию, основанную на Великом Боге Электричестве. Могли бы описать, как добиться милости этого божества и как умиротворить его. Могли бы показать и объяснить, как это божество можно убедить служить нам. И после этого мы могли вернуть нашего гипотетического человека в его прежнюю среду обитания, предварительно снабдив его, скажем, переносным генератором электрической энергии и всем необходимым, чтобы он мог познакомить свое общество с этим могущественным божеством.