Читать онлайн «Источниковедение». Страница 23

Сложно не согласиться с А. С. Лаппо-Данилевским.

Хотя можно возразить, что А. С. Лаппо-Данилевский написал это 100 лет тому назад, в начале XX в., а становление новой исторической науки начиная с середины 1920‑х годов потребовало существенного расширения источниковой базы исторической науки и пересмотра понятия «исторический источник», но напомним слова одного из основоположников нового подхода М. Блока:

Разнообразие исторических свидетельств почти бесконечно. Все, что человек говорит или пишет, что он изготовляет, все, к чему он прикасается, может и должно давать о нем сведения[166].

Обратим внимание на то, что анализируемый тип определения не указывает на какую-либо субстанцию, поскольку слово «все» вряд ли можно признать указанием на конкретную, обособленную группу объектов. «Все» – это местоимение, смысл же этой части речи в том, чтобы указывать на ранее определенный предмет. Кроме этого, такой способ определения понятия «исторический источник» противоречит принятому способу определения через подведение под более общее понятие и фиксацию особенностей данного класса объектов.

Вполне очевидно, что определения первого типа имеют утилитарный характер и оставляют без внимания природу исторического источника.

Второй тип определения понятия «исторический источник» лишен этих формально логических недостатков. Определение второго типа: исторический источник – объективированный результат творческой деятельности человека / продукт культуры, используемый для изучения/понимания человека, общества, культуры как в исторической, так и в коэкзистенциальной составляющих. Именно это определение положено в основу концепции настоящего учебного пособия. Оно восходит к рассмотренной выше формулировке А. С. Лаппо-Данилевского: «…исторический источник есть реализованный продукт человеческой психики, пригодный для изучения фактов с историческим значением»[167]. Для того чтобы осмыслить различие обозначенных подходов к определению понятия «исторический источник», рассмотрим их мировоззренческие, философские, этические различия и методологические следствия выбора одного из этих определений.

Постараемся для начала разграничить понятия «историческая реальность», «исторический источник», «историческое знание». Взаимосвязи в этой системе вполне понятны. Цель историка – добыть историческое знание. Историческое знание – это знание об исторической реальности. Посредником между историческим знанием и исторической реальностью служит исторический источник.

Исторический источник инвариантен. Если не принимать во внимание возможные механические повреждения (от пожаров, сырости, грызунов и т. п.), то исторический источник остается неизменным и доступным в том же виде для внимания все новых поколений исследователей. Историческое знание поливариантно. Несмотря на упорное желание значительной части социума практически во все времена получить историческое знание раз и навсегда, иметь его в правильном и неизменном виде, вся историографическая практика опровергает возможность достижения этой, быть может, и благородной, но весьма сомнительной цели. А историческая реальность инвариантна или поливариантна? Еще совсем недавно значительная часть практически любой аудитории при ответе на этот вопрос настаивала на инвариантности исторической реальности. И только в самое последнее время некоторые студенты начали серьезно задумываться при ответе на этот вопрос: по крайней мере, ответ перестал казаться столь очевидным, что, по-видимому, свидетельствует об определенных ментальных сдвигах, о начале преодоления нововременных картезианских мыслительных стереотипов.

Мы не возьмемся ответить однозначно на вопрос об инвариантности или поливариантности исторической реальности, отнеся его к разряду философских, т. е. не имеющих «правильного» ответа. Но беремся утверждать, что в глубинах сознания (а может быть, и подсознания) любого историка (и вообще любого человека) укоренен определенный вариант ответа, который зависит от его мировоззрения. Склонение к одному из вариантов влияет на исследовательскую стратегию профессионального историка.

По-видимому, значительная часть народонаселения по-прежнему убеждена, что историческая реальность инвариантна: прошлое уже прошло, вмешаться в него, что-то изменить нельзя. Какая исследовательская стратегия следует из этой убежденности? Очевидно, что в таком случае задача историка – установить, «как было на самом деле». Историк должен последовательно выявлять, накапливать достоверные исторические факты с тем, чтобы картина исторической реальности становилась все более и более полной. Такой подход предполагает кумулятивную модель развития науки. Тезис об устарелости подобных представлений мы здесь повторять не будем. Приведем иные контраргументы.

Во-первых, если спросить современного историка – того, кто, практически не задумываясь, настаивает на инвариантности исторической реальности, – должно ли существовать единственно правильное объяснение в истории или по крайней мере более правильное, чем иные, то он, скорее всего (в духе времени), начнет говорить о множественности рядоположенных равноценных объяснительных моделей, как правило, не замечая некоторой несогласованности этих двух утверждений.

Во-вторых, симптоматичен способ решения проблемы верификации или, в этом случае, проблемы достоверности полученного знания об исторической реальности. Такой историк обычно считает достоверным то знание, которое соответствует объективной реальности, не замечая при этом, что, рассуждая об объективной реальности исторического прошлого, он фактически размышляет о своих представлениях о ней, которые он почему-то считает соответствующими «объективной реальности». Постоянно существует опасность подмены своей подразумеваемой локализации в сфере исторической реальности локализацией в сфере исторического знания.

В-третьих, если мы примем заявленную позицию инвариантности исторической реальности и представим себе, что нам удалось реализовать идеальную задачу исторического познания – наиболее полно и объективно описать эту реальность, то мы вынуждены будем признать, что воспроизведенная нами «историческая реальность» принципиально не исторична. Если мы попытаемся без философских претензий дать самый простой ответ на вопрос о том, что изучает история, то, скорее всего, придем к заключению, что история изучает жизнь людей прошлого. Жизнь эта состояла как из стереотипных, традиционных проявлений, так и из принятия решений и осознанных действий для достижения поставленных целей. Но и тот и другой варианты предполагают ориентацию человека не в объективном мире, воссозданном для него спустя несколько столетий потомком-историком, но в жизненном мире, в его субъективной, воспринимаемой им реальности. Если мы соотнесем приведенное рассуждение с определением исторического источника, то увидим, что оно вполне релевантно первому типу определения, поскольку эта дефиниция нацеливает историка именно на воссоздание «объективной исторической реальности» с помощью любых подручных средств.

Если же за аксиому наших рассуждений о природе и целях исторического познания мы примем «жизненный мир» человека прошлого, его субъективную реальность, то вполне логично рассматривать исторический источник как результат творческой активности человека в определенном социокультурном контексте. В этом случае мы вынуждены признать, что первая наша задача – понять человека прошлого, и это заставляет нас отказаться даже теоретически от возможности получить знание о прошлом раз и навсегда хотя бы потому, что в процессе понимания всегда две стороны, одна из которых постоянно меняется. Не будем сейчас подробно разбирать этот тезис, поскольку его анализ явно выходит за дисциплинарные рамки источниковедения. Но отметим, что этот подход гораздо лучше согласуется с историей исторического знания, поскольку весь историографический опыт свидетельствует о неизбежности переписывания истории каждым новым поколением. Подчеркнем, что такое переписывание не нуждается в моральных оценках в системе координат «хорошо/ плохо». Это не хорошо и не плохо, это нормально.

Если при сравнении двух типов определения понятия «исторический источник» с уровня «здравого смысла» перейти на философско-мировоззренческий уровень, то очевидно, что граница пройдет по демаркационной линии между классической и неклассической философией, т. е. на рубеже первой и второй трети XIX в. К классической философии (классическому типу рациональности) с ее поисками абсолютной субстанции тяготеет определение исторического источника, нацеливающее на поиск такой субстанции в историческом прошлом. Неклассическая философия (неклассический тип рациональности) с ее вниманием к жизненному миру человека – реального человека, а не универсального познающего субъекта, – вполне корреспондирует с пониманием исторического источника в соотнесении с этим жизненным миром.