Читать онлайн «Несостоявшаяся революция». Страница 74

Тем не менее, мы не склонны преувеличивать значение интеллектуальных изъянов русского национализма для понимания его незадавшейся политической судьбы. Можно привести массу исторических примеров, когда нереалистическая концептуальная схема отнюдь не препятствовала политическому успеху. Взять хотя бы наши родные пенаты: если не всё, то очень многое из того, что большевистский вождь Ульянов-Ленин писал о России и расстановке социальных сил в ней, было откровенной чепухой. Однако это не помешало большевикам подмять под себя страну.

Здесь мы выходим на такую с трудом описываемую и рационализируемую область, как политическая воля. Этот подлинный движитель политики лежит глубже логико-дискурсивного мышления, и человеческой экзистенции. (По Карлу Шмитту, политика — это то, что захватывает человека целиком, проникает на экзистенциальный уровень.) Несколько упрощая, в политике побеждает не тот, чей интеллект выше, а идеология — изощреннее, а тот, кто борется по-настоящему, кто в этой борьбе готов идти до конца — не важно, своего или чужого, кто, словами столь любимого националистами Константина Леонтьева, готов властвовать беззастенчиво, или, словами ненавидимого ими Ульянова-Ленина, не играет с восстанием, а относится к нему всерьез.

Мы склонны полагать, что решающим фактором, обусловившим мизерабельную политическую судьбу русского национализма, была его экзистенциальная, волевая слабость. Не в том дело, что он вышел к обществу не с самыми удачными призывами и лозунгами (в конце концов, немалая часть советского населения была готова поддержать даже консервативный национал-большевистский призыв), не в том, что он не знал, как работать с народом — этому и демократы обучались на ходу, и даже не в том, что в его рядах было (и все еще остается) изрядно дураков и подлецов — по качеству человеческого материала демократы были ничуть не лучше, если не хуже. Беда русских националистов в том, что они как огня боялись власти и связанной с ней ответственности, что они не хотели работать, хоть чуть-чуть напрячься ради достижения собственных целей, пребывая в странном убеждении, будто победа сама свалится им в руки.

Русские националисты оказались библейскими иудеями, жаждавшими чуда, а не разума. Впрочем, трудно говорить о разуме применительно к людям, не проявившим способности обучаться даже на собственных ошибках, из раза в раз наступавшим на те же самые грабли. Трусость, лень и глупость оказались «родимыми» пятнами русского национализма. В противном случае националисты могли бы добиться гораздо большего в политике, пусть даже их поддержка была заведомо ограничена.

Здесь мы переходим к анализу второго ключевого фактора динамики русского национализма — состояния русской этничности. К исходу советской эпохи русское этническое самосознание было настолько разрушено и ослаблено, что националистический призыв per se, или, другими словами, апелляция исключительно к русским этническим чувствам обладала ограниченной мобилизационной возможностью.

Разрушение русского самосознания было результатом коммунистической национальной политики, которая носила дуалистический характер, радикально отличаясь в отношении русского и нерусских народов. Применительно к нерусским стержень коммунистической политики составляла институционализации этничности — формирование «советских наций», что объективно вело к формированию национальных идентичностей и/или их интенсификации. Хотя критики Советов делают акцент на русификации нерусских национальностей, по своему значению, интенсивности и стратегическим последствиям русификаторская линия явно уступала линии институционализации этничности. В данном случае русификация (или деэтнизация) нерусских была инструментом управления, в то время как в отношении русских деэтнизация составляла направляющий принцип режима.

Цель коммунистов состояла в элиминировании русской этничности, растворении ее в «советекости», в социальной сущности СССР Из коммунистического лозунга «постепенного слияния» наций через их «расцвет» на долю русских (а также украинцев и белорусов) выпало «слияние», а «расцвет» достался другим.

Нельзя не признать, что применительно к русским эта политика оказалась, в общем, эффективной. Подавляющее их большинство идентифицировало себя со всем советским пространством и воспринимало Советский Союз как свою Родину.

Социологический опрос в Москве осенью 1987 г. — зимой 1988 г. показал, что большинство респондентов (почти 70%) своей Родиной считали весь Советский Союз, а не РСФСР, с которой идентифицировали себя лишь 14% опрошенных. В целом среди русских уровень союзной идентификации был даже выше, чем в советской столице, составляя почти 80%, в то время как, скажем, подавляющее большинство узбеков, грузин и т.д. называло Родиной «свои» национальные республики.

Отождествление русских со всем союзным пространством выражало исторически устойчивую и длительную тенденцию к расширению территории их этнического расселения, тенденцию, которая, как и русская мобильность, была решительно форсирована практикой «социалистического строительства». Только за 13 лет, с 1926-го по 1939 г., численность русских вне пределов РСФСР выросла с 5,1 до 9,3 млн человек. В целом за годы Советской власти половина (точнее, 51%) всех русских хотя бы раз в жизни сменила место жительства, а доля русских, живущих вне РСФСР, возросла с 6,7 до 17,4%, составив накануне крушения СССР 25,3 млн человек (в том же году в границах РСФСР проживало 119,9 млн русских)332 . То было, без преувеличения, «великое переселение» отдельно взятого народа.

Для сравнения. Горизонтальная мобильность «коренных» народов Закавказья (кроме армян) и Средней Азии была весьма невысокой, а в Средней Азии территориальная миграция вообще носила преимущественно локальный характер. Несмотря на значительно более высокую территориальную мобильность (в том числе по причине массовых репрессий сталинской эпохи) латышей, литовцев и эстонцев, для них также была характерна концентрация в «своих» республиках: в 1989 г. в них проживало более 95% всех латышей и литовцев, почти 94% эстонцев СССР333.

Советы добились своего и в части разрушения русской этнической идентичности, которая у русских выглядела несравненно менее четкой и артикулированной, чем союзная. Во второй половине 1980-х гг. более четверти респондентов-москвичей затруднялись ответить на вопрос: «Что Вас роднит со своим народом?», а около 1/5 вообще не могли найти ничего, что связывало бы их с людьми своей национальности. Не более четверти москвичей смогли назвать хотя бы один признак национальной идентификации334.

Невозможно представить, чтобы среди армян или латышей, узбеков или татар более половины населения ничтоже сумняшеся заявили, что для них не имеет значения ни их собственная национальность, ни национальность окружающих. А ведь такую точку зрения разделяли 62% русских москвичей и 50% русских респондентов на селе. И когда! По горячим следам распада СССР, в 1992 году, увидевшем пик кровавых межнациональных конфликтов!

332 См.: Русские (Этносоциологические очерки). М, 1992. С. 18, 33; Коз-

лов В. И. История трагедии великого народа: Русский вопрос. М., 1996. С. 207,

219.

333 Русские. С. 33.

334 Там же. С. 400.

Не то чтобы русские вообще не признавали важности этнических чувств — они не видели в них необходимости для себя лично, воспринимали как абстракцию. В то время как у других «советских наций» этническая идентичность была несравненно более важной, чем союзная, а ее переживание носило острый и заинтересованный характер.

В этом отношении весьма показательно освещение русской тематики центральной и республиканской русскоязычной прессой середины 1980-х гг. «Правда» и «Комсомольская правда» акцентировали преимущественно социальную, а не этническую сторону русскости: русские как «советские люди», как интернациональное сообщество, а не отдельная этническая группа. В то же время республиканские русскоязычные издания отделяли русских от «титульных» наций, противопоставляли «их» и нас» именно по этническому критерию335.

Союзная идентификация русских сохранялась в почти неизменных масштабах вплоть до кончины самого Союза. В декабре 1990 г., то есть за год до распада Советского Союза, когда «парад суверенитетов» и межэтнические конфликты в стране приближались к своему апогею, от 70 до 80% русских продолжали называть себя гражданами Советского Союза. Хотя число русских, открыто возражавших в то время против межэтнических браков или межэтнических контактов в профессиональной сфере, почти удвоилось в сравнении с 1970 гг., оно все же не превышало 15%, что было очень немного на фоне агрессивного национализма нерусских народов. Даже в Москве, активно выступавшей на стороне демократической оппозиции и Бориса Ельцина, в ноябре 1990 г. лишь 25% жителей поддерживали идею отделения РСФСР от СССР, в то время как 44% оставались сторонниками союзного единства (остальные не определились) 336.