Читать онлайн «Несостоявшаяся революция». Страница 69

В то же время союз с националистами носил со стороны коммунистов половинчатый и осторожный характер: он не был официальной линией и шел вразрез с политикой Горбачева, а потому осуществлялся закулисно (особенно в столицах) и, зачастую, на собственный страх и риск318. При этом отношение коммунистических аппаратчиков к националистам было весьма пренебрежительным, для чего, впрочем, последние сами давали изрядные основания собственной неделовитостью, истеричностью и интеллектуальной неадекватностью.

Одному из авторов этой книги довелось довольно близко наблюдать создание националистического избирательного блока и даже участвовать в переговорах с секретарем Черемушкинского райкома партии. Коммунисты были готовы предоставить националистам немалые по тем временам ресурсы. И что же? Националисты не умели, не могли, но, главное, не хотели распорядиться ими. Они пребывали в каком-то странном самоослеплении: не то ожидали, что коммунисты все сделают за них, а им лишь останется насладиться плодами победы, не то верили, что русский народ чудодейственным образом опамятуется и перейдет на их сторону. Но сами при этом пальцем о палец не ударяли, предпочитая, буквально по русской сказке, лежать на печи. За три месяца кампании националистический блок смог организовать лишь одну (!) массовую акцию, да и ту буквально накануне выборов, когда дело, в общем, уже было проиграно. В то время как «Демроссия» вела чрезвычайно энергичную уличную кампанию, собирая на свои манифестации десятки и даже сотни тысяч человек.

Не удивительно, что день выборов стал оглушительным фиаско националистов и подлинным триумфом «Демократической России», одержавшей сокрушительную победу в столицах — Москве и Ленинграде.

Однако объяснение проигрыша националистов лишь их организационной немощью и традиционным недоверием к демократической политике было бы явно неполным. Допустим, они преодолели бы себя и пошли на улицы, однако что могли националисты предложить городскому среднему классу, ориентированному на смутные, но весьма радикальные демократические и рыночные идеалы? Социалистическую плановую экономику и сохранение власти партии? А ведь именно таким было программное кредо национал-большевистского альянса: социализм как исторический выбор России, плановая экономика vs. рынок, авторитарная власть vs. парламентская демократия.

318 Характерно, что инструктор ЦК КПСС Барабашов, стоявший за Блоком общественно-патриотических движений России, после выборов был уволен с должности.

Хотя националистические предостережения о шипах и терниях рыночной экономики и политической демократии, как показало время, оказались во многом точными и исторически справедливыми, переживавшее массовую невротизацию и психотизацию российское общество не внимало голосу разума. Как известно из психологии, люди вообще существа скорее иррациональные, чем рациональные, в ситуации же масштабного кризиса иррациональные настроения и устремления легко прорывают тонкую пленку логико-дискурсивного мышления и полонят умы миллионов.

Публичная солидаризация националистов с компартией в тот исторический момент, когда доминантой массовых настроений становился истеричный антикоммунизм, возможно, и свидетельствовала об их стоицизме — разве не благородно хранить верность обреченному союзнику? — но никак не об их уме. Последователи «черной сотни» ничего не забыли, но ничему не научились.

Элементарная логика политической борьбы подсказывала: втайне пользоваться поддержкой коммунистов, а наяву их проклинать. Но у националистов не хватило умения даже для столь немудреного кульбита. Что уж говорить об ассимиляции националистической доктриной популярных идей политической демократии и рыночной экономики: с непостижимым упорством патриоты продолжали твердить, что Россия специально не создана для демократии и рынка.

Теоретической вершиной русской национализма была попытка адаптировать «философию хозяйства» Сергея Булгакова к перестроечным реалиям319. Смешно сказать, но эти завиральные идеи пользовались невероятной популярностью среди националистов рубежа 80—90-х годов прошлого века. Мы полагаем, дело было отнюдь не в отсутствии профессиональных экономистов среди националистов, о чем пишет Сергей Сергеев320. Если чего им не хватало, так это не экономистов, политических аналитиков и доступа в электронные СМИ, а неумения уловить Zeitgeist — дух времени.

319 На этой ниве активно подвизался Михаил Антонов, участник националистического «самиздата» 70-х годов.

320 Сергеев Сергей. «Русизм»: третья волна // Политический класс. 2008. №7.

Это понятие, рожденное немецкой романтической философией, в современных теориях прикладной политики рассматривается в качестве одного из ключевых факторов успешной политической деятельности наряду с материальными ресурсами, профессиональной командой и т.д. Дух времени — это настроение общества в целом, это то, что определяет выбор им политических приоритетов и политических идей. Образно говоря, это могучий ветер, который может стать ветром победы, если правильно развернуть паруса. Но против этого ветра не стоит плевать и, тем более, плыть. Что националисты с непостижимым упорством и делали, проявляя интеллектуальную слепоту и отсутствие хоть какого-то чутья в отношении массовых настроений советского общества.

Из неумения уловить дух времени и вытекали фундаментальные политические ошибки русского национализма. Он поддержал коммунистическую власть именно тогда, когда та зашаталась и критически ослабла; он предлагал городскому среднему классу максимально непривлекательную для того политическую и социально-экономическую модель. В общем, националисты сделали все возможное, дабы проиграть выборы весны 1990 г. и похерить уникальный шанс превратиться в самостоятельную политическую силу.

Хотя, как уже отмечалось, проигрышный политико-идеологический профиль националисты унаследовали от прежней культурно-исторической эпохи — фазы А/В в типологии Мирослава Гроха, было бы ошибочно трактовать филиацию идей как детерминистскую зависимость. Взгляды националистов конца 60-х — первой половины 80-х годов, отрицавших демократию и рынок, восхвалявших империю и авторитарное государство, вовсе не были обречены на автоматическое воспроизведение в новых условиях; они вполне могли претерпеть серьезную трансформацию подобно взглядам демократов и Ельцина. Ведь еще в начале 1989 г. те не были ни публичными антикоммунистами, ни, тем паче, радетелями российского суверенитета.

По иронии истории Советский Союз был разрушен именно тем оружием, которым националисты пытались его укрепить. Мало того, что демократы предложили привлекательную для советского общества политическую и социоэкономическую альтернативу коммунистическому режиму, так они еще и умело ассимилировали националистическую по своему происхождению доктрину российского суверенитета.

А ведь первоначальная политическая траектория Бориса Ельцина и демократического движения не предвещала ничего подобного. Вплоть до рубежа 1989 и 1990 гг. Ельцин выступал какхаризматичный социальный популист, во взглядах которого не было даже намека на какую-нибудь национальную проблематику. Доминировавшим умонастроением демократического движения, с которым Ельцин связал свою политическую судьбу с лета 1989 г., вообще было, по меткому замечанию одного наблюдателя, экзистенциальное отрицание всего русского, национального. Отождествлявшиеся с империей Россия и русскость вызывали у демократов исключительно негативные коннотации. Однако перенос тяжести политической борьбы с союзного на республиканский уровень вынудил их искать ключик к русским сердцам и осваивать психологически крайне неприятную для них тематику русского этнического дискурса.

Важный стимул к «русификации» «Демроссии» (и даже само название коалиции) исходил от либеральных националистов, которые альянсу с коммунистами предпочли союз с демократами. Надо отдать должное политической гибкости последних, которые, несмотря на свое экзистенциальное неприятие русскости, не сочли зазорным взять на вооружение идеи политических конкурентов. Программа «Демократической России» покоилась на трех китах: рынок, демократия и суверенитет России. В общем, почти суверенная демократия.

Националисты же много и со вкусом говорили о суверенитете России (даже требовали перенести союзную столицу из Москвы в другой город), но нисколько о рынке и демократии. Отличие от демократов состояло еще и в том, что националисты в совершенно нереалистической манере предполагали совместить российский суверенитет и общесоюзное единство. И это при том, что они призывали прекратить субсидирование Россией союзных республик и обеспечить ее политическое и экономическое равноправие! Нет нужды еще раз разворачивать многажды доказанный нами на страницах этой книги тезис: континентальная имперская полития — не важно, в самодержавной или советской форме — могла существовать и развиваться только за счет эксплуатации России и русских. Любое равноправие России с другими республиками неизбежно разрушало имперское государство — и тем быстрее и надежнее, чем полнее это равноправие обеспечивалось бы.