Читать онлайн «Несостоявшаяся революция». Страница 48

В общем, хотя русских вынудили тянуть несравненно более обременительное тягло, чем в старой империи, коммунистическая власть могла не бояться русского бунта. В отличие от бунта украинского: по данным ОГПУ, 30% всех «кулацких восстаний» 1930 г. произошли в Украине, из них 45% — в марте. На три основных бунтарских региона РСФСР — Северный Кавказ, Центральное Черноземье и нижнюю Волгу — пришлось в сумме 25% «кулацких выступлений». Характерно, что все эти регионы граничили с Украиной и в них проживало немало украинцев250.

Отказ от идеи непосредственной реализации мировой революции, переход к предполагавшей опору на собственные силы доктрине «социализма в одной стране» со всей беспощадностью и драматизмом поставил вопрос о политической устойчивости советского строя, о его способности осуществить форсированную модернизацию во враждебном окружении. Русские не были «основной» и «самой талантливой» национальностью мира, но, исходя из их витальной силы, численности, экономического потенциала, культурного влияния и истории, были, бесспорно, самым важным народом СССР. Они составляли стержень Советского Союза, решающую предпосылку его ускоренного развития и залог политической устойчивости.

249 См.: Население СССР 1973: статистический сборник. М., 1975. С. 14-15, 26-33.

250 Данные приводятся по: Hosking Jeoffrey. Op.cit. P. 102.

Последнее нельзя было сказать ни о каком другом народе, даже об украинцах и белорусах, чья политическая лояльность вызывала у режима серьезные сомнения после опасного опыта «украинизации» и «белоруссофикации» 20-х годов. Не говоря уже о других этнических группах, некоторые из которых, как, например, поляки и корейцы, скопом записывались в «подозрительные», потенциально нелояльные советской власти. Первые этнические чистки, происходившие в

СССР в 1934-1935 гг., наглядно засвидетельствовали, что этничность стала критерием политической благонадежности.

Но если режим снова начал подходить к нерусским народам с позиции презумпции их нелояльности, то должен же он был на кого-то опираться? Поскольку презумпция политической лояльности резервировалась за русскими, постольку их неумное и жестокое третирован ие должно было быть прекращено. Классовая легитимация нового строя была дополнена легитимностью этнической.

Первоочередное внимание к русскому фактору стимулировал и международный контекст. Феноменальная динамика нацистской Германии слишком очевидно продемонстрировала колоссальные возможности этнической мобилизации и слабость узкоклассовой идеологии. А ведь это была не относительно отсталая Италия, а наиболее развитое европейское государство с самым организованным и влиятельным рабочим классом, сильной компартией и наилучшими, как казалось Кремлю, перспективами пролетарской революции. Страна, видевшаяся русским коммунистам их главной надеждой, обернулась их злейшим врагом. Идеологическая конфронтация нацизма и большевизма парадоксально привела к их взаимному обогащению: фашисты почерпнули у большевиков важность социальных аспектов программы и революционный стиль действий, а коммунистам пришлось усвоить преподанный им урок важности национальных чувств.

Последний был тем более важен, что система интернационалистского классового воспитания оказалась не в состоянии обеспечить мобилизационную готовность общества. Социологизированный курс истории прививал отчуждение от исторической России, безуспешно пытаясь заменить ее абстракцией Советского Союза — «родины международного пролетариата». Результаты этой индоктринации были откровенно плачевными: редкие школьники 20-х годов могли назвать советских руководителей или хотя бы имя страны, в которой они жили. Куцая мифология классовой борьбы, революции и гражданской войны не пробуждала у населения патриотических чувств251.

251 Впечатляющие данные на сей счет приведены в книге: Hosking Jeoffrey. Op.cit. P. 142-143.

Перестройка системы социализации в патриотическом духе оказалась спасительной для Советов, ведь Великая Отечественная война была не столкновением пролетарского интернационализма с ультранационализмом, а фронтальной схваткой германского нацизма с русским патриотизмом. Специально подчеркиваем: не с советским, а с русским. В народном дискурсе война воспринималась и описывалась исключительно в этнических, а не в классовых терминах. Решающая роль русского народа в исходе войны прекрасно осознавалась Иосифом Сталиным. В 1943 г. он говорил: «Некоторые товарищи еще недопонимают, что главная сила в нашей стране — великая великорусская нация... Великая Отечественная война ведется за спасение, за свободу и независимость нашей Родины во главе с великим русским народом»252.

Еще одним важным фактором была кадровая революция — давление подготовленных в годы советской власти значительных контин-гентов новых интеллектуалов и управленцев на административно-бюрократическую элиту первого послеоктябрьского призыва. Существенное отличие старой и новой элит среди прочего состояло в том, что среди первой была высока доля этнических нерусских, прежде всего евреев, а вторую составляли преимущественно этнические русские (более широко — восточные славяне). По подсчетам историка Сергея Волкова, в первом, условно «ленинском», поколении (1917 — вторая половина 30-х годов) советских руководителей высшего эшелона восточные славяне составляли 60-70%, а второе место по численности занимали евреи — 13—14%. Во втором, «сталинском», поколении (конец 30-х — середина 50-х годов) доля «инородцев» сократилась вдвое, до 15%, а евреев вообще радикально — до 1-2%253. Аналогичные изменения произошли практически во всех сегментах и эшелонах элиты, за исключением разве что культурной, где евреи были потеснены, но сохранили сильные позиции.

Понятно, что даже правоверные русские коммунисты не могли полностью элиминировать собственные национальные чувства и безропотно принять господствовавшую в официальном дискурсе свирепую русофобию. Уступка русским чувствам была абсолютно необходима ввиду критической важности русской бюрократии; именно на нее Сталин опирался в борьбе с реальной и мнимой внутрипартийной оппозицией и конкурентами в высшем эшелоне коммунистического руководства.

252 Цит. по: Барсенков А. С, Вдовин А. И. Указ. соч. С. 343.

253 Волков С. В. Советский истеблишмент// Русский исторический журнал.

2001. Т. IV. № 1-4. С. 251-252, 255.

Этническое измерение внутриэлитной динамики породило ее пропагандистские и академические интерпретации как сталинского «антисемитизма» и наступления «русского национализма». Сразу укажем, что в методологическом плане отождествление антисемитизма и национализма — ошибка или злостная фальсификация. Масштаб и глубина юдофобской политики в сталинскую эпоху также изрядно преувеличены, а то и откровенно мистифицированы.

Как хорошо показано в капитальном исследовании Геннадия Костырченко, Сталин был слишком прагматичен для безоглядного антисемитизма254. Не обнаружено ни тени, ни намека приписываемых «вождю народов» кровожадных планов массового репрессирования евреев, их поголовного выселения на Колыму; этнический состав арестованных по «делу врачей» также не позволяет рассматривать его как антиеврейское и, тем более, как начало еврейской этнической чистки. Даже в пиковый год сталинских репрессий — 1937-й — доля арестованных евреев среди репрессированных не превышала их доли в численности страны (соответственно 1,8% арестованных евреев и 1,8% — их доля в населении СССР до 1 сентября 1939 г.), так что нет оснований говорить о какой-то избирательности в этом отношении.

Более того, в ином ракурсе политика, которую называют антисемитской, парадоксальным образом выглядит защитой евреев! Высокая доля евреев среди руководства и следователей НКВД (21,3% на сентябрь 1938 г., а по некоторым данным — еще выше255) — чудовищной машины репрессий и насилия — неизбежно провоцировала массовый антисемитизм. В обыденном сознании русских, включая «старорежимную» интеллигенцию, евреи несли прямую ответственность за послереволюционный геноцид православного крестьянства и уничтожение традиционной России256.

254 См.: Костырченко Г. В. Тайная политика Сталина: власть и антисеми-

тизм. М., 2001.

255 См.: БарсенковА.С, ВдовинА. И. Указ. соч. С.291, 302-303.

256 Об этом недвусмысленно свидетельствуют данные знаменитого Гарвардского проекта (многочисленных интервью, проведенных с советскими эмигрантами в начале 1950-х гг.). См.: Hosking Jeoffrey. Op.cit. P. 262.

Надо отдавать отчет в том, что интеллектуальные интерпретации сверхактивного участия евреев в формировании нового строя могут быть сколь угодно справедливы и точны, но они не релевантны массовому сознанию русских той эпохи. Отождествление евреев с преступлениями коммунистической власти было таким же фундаментальным фактом русской ментальности, как и присущее дореволюционным евреям (а в более широком смысле — всем малым народам царской России) отождествление русских с самодержавной империей. Дореволюционная имлицитная русофобия еврейства после революции эксплицировалась в антирусские социополитические и социокультурные практики. В 1930-е гг. бумеранг вернулся обратно в виде массового антисемитизма, охватившего, в том числе, сформированные из этнических славян новые административно-управленческие кадры и новый корпус интеллигенции.