Читать онлайн «Полный курс русской истории: в одной книге». Страница 88

Манифест Петра Третьего 1762 года

Отныне дворянам давалось исключительное право полностью распоряжаться своей судьбой, то есть выбирать, служить или не служить, жить в своей вотчине или управлять землями из городов, выезжать или не выезжать за границу, служить или не служить чужим государям, однако им вменялось в обязанность являться в свое отечество и поступать в службу, если таковая необходимость возникнет у государства, также Манифест обязывал дворян учить своих детей в школах или с помощью наемных учителей, это требовалось делать под страхом наказания, «чтоб никто не дерзал без учения пристойных благородному дворянству наук детей своих воспитывать под тяжким нашим гневом».

Дворянство ликовало.

«Не могу изобразить, какое неописанное удовольствие произвела сия бумажка в сердцах всех дворян нашего любезного отечества; все почти вспрыгались от радости и, благодаря государя, благословляли ту минуту, в которую ему угодно было подписать сей указ», – писал современник Манифеста, дворянин Болотов. Ключевский никакой радости по этому поводу не испытывает.

«Манифест 18 февраля, снимая с дворянства обязательную службу, – говорит он, – ни слова не говорит о дворянском крепостном праве, вытекшем из нее как из своего источника. По требованию исторической логики или общественной справедливости на другой день, 19 февраля, должна была бы последовать отмена крепостного права; она и последовала на другой день, только спустя 99 лет».

Действительно, все последующие монархи – Екатерина Великая, Павел Первый, Александр Первый, Николай Первый ничуть не озаботились этим вопросом. Только 18 февраля 1861 года, при Александре Втором, крепостное рабство было отменено.

Но – как?!

Герцог Карл-Петр-Ульрих, вступивший на престол после смерти Елизаветы, был сыном ее сестры и имел полное право претендовать на два престола – шведский и русский, поскольку с одной стороны он был наследником Карла XII, с другой – наследником Петра Великого. Этот несчастный монарх, оставшийся сиротой в раннем детстве, плохо обученный, постоянно битый своими воспитателями в Голштинии, как писал Ключевский, «производил впечатление чего-то удивительно недодуманного и недоделанного». Оказавшись неожиданно на престоле, он продолжал играть со своими куклами и солдатиками, совершенно не понимая, что делать со страной, которую получил в наследство.

«Он не знал и не хотел знать русской армии, – говорит Ключевский, – и так как для него были слишком велики настоящие, живые солдаты, то он велел наделать себе солдатиков восковых, свинцовых и деревянных и расставлял их в своем кабинете на столах с такими приспособлениями, что если дернуть за протянутые по столам шнурки, то раздавались звуки, которые казались Петру похожими на беглый ружейный огонь. Бывало, в табельный день он соберет свою дворню, наденет нарядный генеральский мундир и произведет парадный смотр своим игрушечным войскам, дергая за шнурки и с наслаждением вслушиваясь в батальные звуки. Раз Екатерина, вошедшая к мужу, была поражена представившимся ей зрелищем. На веревке, протянутой с потолка, висела большая крыса. На вопрос Екатерины, что это значит, Петр сказал, что крыса совершила уголовное преступление, жесточайше наказуемое по военным законам: она забралась на картонную крепость, стоявшую на столе, и съела двух часовых из крахмала. Преступницу поймали, предали военно-полевому суду и приговорили к смертной казни через повешение».

Превратившись из наследника в императора, он тут же надел прусский мундир и попытался завести в русской армии прусские порядки – каждый день, как сообщает историк, – стали проходить экзерциции.

«Ни ранг, ни возраст не освобождали от маршировки. Сановные люди, давно не видавшие плаца да к тому же успевшие запастись подагрой, должны были подвергнуться военно-балетной муштровке прусских офицеров и проделывать все военные артикулы. Фельдмаршал, бывший генерал-прокурор Сената, старик князь Никита Трубецкой по своему званию подполковника гвардии должен был являться на учение и маршировать вместе с солдатами. Современники не могли надивиться, как времена переменились, как, по выражению Болотова, ныне больные и небольные и старички самые поднимают ножки и наряду с молодыми маршируют и так же хорошохонько топчут и месят грязь, как и солдаты… А в русской внешней политике хозяйничал прусский посланник, всем распоряжавшийся при дворе Петра. Прусский вестовщик до воцарения, пересылавший Фридриху II в Семилетнюю войну сведения о русской армии, Петр на русском престоле стал верноподданным прусским министром. Перед возмущенным чувством оскорбленного национального достоинства опять восстал ненавистный призрак второй бироновщины, и это чувство подогревалось еще боязнью, что русская гвардия будет раскассирована по армейским полкам, чем ей грозил уже Бирон».

Так что неудивительно, что гвардия не стерпела. Последней каплей был заключенный Петром мир с Фридрихом, как раз тогда заключенный, когда русская армия выходила победительницей. Петр не только вернул Фридриху Восточную Пруссию, которую последний уже уступил как проигранную, но и вошел с ним в союз и отправил русские части бить австрийцев. Екатерина при помощи гвардии и великой поддержке всего столичного населения вынудила императора передать ей престол и выслала его из Петербурга в Ропшу под охрану гвардии, где спустя непродолжительное время он был не то удушен, не то отравлен.

Так на престол взошла императрица Екатерина Великая – немецкая принцесса Софья-Августа из цербстдорнбургской линии ангальтского дома.

«Эта Северо-Западная Германия, – пишет Ключевский, – представляла в XVIII в. любопытный во многих отношениях уголок Европы. Здесь средневековый немецкий феодализм донашивал тогда сам себя, свои последние династические регалии и генеалогические предания. С бесконечными фамильными делениями и подразделениями, с принцами брауншвейг-люнебургскими и брауншвейг-вольфенбюттельскими, саксен-гомбургскими, саксен-кобургскими, саксен-готскими и саксен-кобур-готскими, мекленбург-шверинскими и мекленбург-стрелицкими, шлезвиг – голштейнскими, голштейн – готторпскими и готторп-эйтинскими, ангальт-дессаускими, ангальт-цербстскими и цербст-дорнбургскими это был запоздалый феодальный муравейник, суетливый и в большинстве бедный, донельзя перероднившийся и перессорившийся, копошившийся в тесной обстановке со скудным бюджетом и с воображением, охотно улетавшим за пределы тесного родного гнезда. В этом кругу все жило надеждами на счастливый случай, расчетами на родственные связи и заграничные конъюнктуры, на желанные сплетения неожиданных обстоятельств. Потому здесь всегда сберегались в потребном запасе маленькие женихи, которые искали больших невест, и бедные невесты, тосковавшие по богатым женихам, наконец, наследники и наследницы, дожидавшиеся вакантных престолов. Понятно, такие вкусы воспитывали политических космополитов, которые думали не о родине, а о карьере и для которых родина была везде, где удавалась карьера».

Немка по происхождению, Софья-Августа, или Екатерина, очень старалась понять страну, в которой оказалась волей случая. Ступив на русскую землю, она скоро спокойно отказалась от своей веры и приняла православие. Она училась одеваться как принято при русском дворе, говорить как это принято, нравиться людям. «Я хотела быть русской, чтобы русские меня любили», – честно писала она в своих Записках. Будучи при этом дворе, она нашла единственное развлечение – стала много и с интересом читать. В конце концов, она так хорошо освоила чужой ей русский язык, на котором прежде не могла связать и двух слов, разве что в силу волшебной памяти затвердить не понимая, что теперь умела читать и русские книги, и это ей было тоже интересно. Молодая императрица оказалась умной, любознательной и терпеливой. В ней, по словам Ключевского, замечали большие познания о русском государстве, какие редко встречались тогда среди придворного и правительственного невежества. За свою жизнь она написала 12 томов сочинений, среди которых детские нравоучительные сказки, педагогические инструкции, политические памфлеты, драматические пьесы, автобиографические записки, переводы из Плутарха и даже Житие Сергия Радонежского. Она обожала зрелища и писала для своего Эрмитажного театра водевили, комедии, комические оперы, даже «исторические представления из жизни Рюрика и Олега, подражание Шекспиру»! В собственной жизни она играла роль императрицы, сразу преображаясь и принимая сдержанно-величественный вид, выступая медленно, некрупными шагами, встречая представлявшихся стереотипной улыбкой – как только оказывалась на публике, то есть в присутствии придворных. При этом все отмечали, что в глубине ее глаз спрятана лукавая улыбка.