Читать онлайн «10 тысяч путей к победе». Страница 16

Несколько лет назад в Советском Союзе демонстрировался таиландский фильм «Тигры появляются ночью», рассказывающий о проникновении японской военщины в Таиланд в годы второй мировой войны. И когда на экране замелькали сцены схватки с японскими солдатами, в которой таиландцы применяли виртуозные удары ногами, сидевший рядом со мной паренек тоном большого знатока сообщил своей девушке: «Это каратэ». Но то, что мастерски проделывали таиландские киноактеры, вовсе не являлось японским каратэ. В годы войны оно было еще малоизвестно даже в самой Японии. Таиландцы же, противопоставили японскому дзюдо свою собственную национальную боевую систему, которую называют сиамским или таиландским боксом.

В соседней Бирме тоже существует похожая боевая система — бирманский бокс, где также используются удары не только кулаком, но и ногами. В Индонезии до сих пор культивируется древний пенчак, как его называют, «индонезийское джиу-джитсу», в котором движения борцов как бы воспроизводят игры молодых тигров в джунглях. И все эти боевые системы так или иначе связаны с древним боевым искусством Индии. Хотя, конечно, в любом из этих случаев теперь уже почти невозможно установить, какие именно приемы рождены собственными национальными традициями, что могло прийти из Индии и что стало предметом заимствования у иных народов (в первую очередь у китайцев).

Что же касается Китая, то индийское боевое искусство проникло туда в VI веке нашей эры, и весьма своеобразным способом. Легенда утверждает, что из Индии в Китай прибыл проповедник буддизма Бодхидхарма (в японском произношении Бодай Дарума) и собрал вокруг себя группу последователей этой новой для китайцев религии.

Буддистские религиозные бдения, служащие якобы «просветлению», «достижению прозрения», имеют очень суровый, аскетический характер и крайне изнурительны. Ведь «сам» Гаутама, шесть лет подряд «умерщвлявший плоть», прежде чем превратиться в Будду, то есть «просветленного», воскликнул якобы так: «Кожа, мышцы и кости могут высохнуть; мои мясо и кровь могут высохнуть в моем теле; но до достижения полного прозрения я не покину этого места!» Бюллетеней о состоянии здоровья Гаутамы, увы, не имеется. Зато известно, что его китайские последователи, наставляемые Дарумой, буквально валились с ног от изнеможения во время своих непосильных бдений. И вот тогда-то Дару-ма, уже не уповая на одно лишь чудодейственное влияние «свыше», вводит для своих последователей, так сказать, обязательный курс общефизической подготовки. В качестве «производственной гимнастики» для своих изнуренных монахов настоятель предложил комплекс упражнений, условно воспроизводящий боевые приемы. Вероятно, это было старинное индийское ната, считалось, однако, что якобы сам Будда рекомендовал эти телодвижения в качестве укрепляющих дух и тело и даже продляющих жизнь.

Считается, что Дарума, обосновавшись в монастыре, побил рекорд самого Гаутамы: Не какие-то там шесть, а целых девять лет просидел он, поджав ноги, и безмолвно созерцал стену монастыря, отчего якобы «дух его стал твердым, как эта стена». И снова вопрос о «божественном просветлении» остался открытым, но вот ноги от такого длительного сидения отнялись. Не помогла даже рекомендованная Буддой священная гимнастика. По традиции Дарума так и изображают с парализованными ногами, неподвижно сидящим, завернувшись в плащ. Интересно, что в Японии эта традиция породила самый древний и самый популярный в стране вид игрушек: японских «безногих» ванек-встанек, называемых «Дарума».

Полулегендарный рассказ о Даруме в большой чести у исповедующих буддизм японцев, но было бы, конечно, наивным считать, что искусство рукопашного боя начинается в Китае только с «пришествия» упомянутого буддийского священнослужителя. В действительности же уже более трех тысячелетий назад в этой стране древней и самобытной культуры единоборство без оружия стало одним из важных видов военно-спортивных упражнений. Не только простые воины, но даже военачальники древней китайской армии Чжоуской династии были обязаны постоянно тренироваться в борьбе.

А за двести с лишним лет до нашей эры, во времена Цинской династии, создавались даже специальные лагеря, в которых избранных бойцов обучали приемам единоборства. Целью такого обучения была подготовка телохранителей для крупных чиновников.

В то же время особую популярность в стране завоевывает древнекитайская борьба цзюеди. Ни один праздник не обходится без состязания борцов, которое привлекало множество зрителей. На лошадях и подводах люди покрывали расстояния в добрые сотни километров, чтобы только увидеть выступления знаменитых борцов.

К началу нашей эры складывается уже целая система приемов фехтования и единоборства без оружия, которой руководствовались при обучении воинов. Появляются даже письменные руководства. В своеобразном наставления «Тринадцать школ военного искусства» целых шесть глав посвящены приемам боя без оружия.

Вот чем уже реально располагал Древний Китай ко времени, когда туда, как утверждают буддийские легенды, прибыл Дарума.

Еще и сейчас в китайской провинции Хэнань на горах Суншань можно видеть пагоды старинного монастыря Шаолинсы, где, по преданию, первым настоятелем был Дарума. Существовал ли в действительности такой человек или не существовал, имел ли он отношение к созданию китайского бокса или нет, но монастырь этот известен тем, что именно здесь была некогда основана одна из старинных школ национального китайского фехтования — «Щаолиньпай», но история ее проливает несколько иной свет на историю происхождения древнекитайских приемов, защиты и нападения.

В сороковых годах XVII столетия в китайских монастырях, в том числе и в Шаолинсы, появились необычные монахи. На первый взгляд, впрочем, внешне они как будто бы ничем не отличались от остальных. Те же самые традиционные желтые облачения буддийских священнослужителей, наголо обритые головы и нарочито смиренные позы углубленных в благочестивые размышления людей. Но были у них еще, даже у самых пожилых, необыкновенная стройность осанки, легкая, упругая походка и та рассчитанная точность движений, которая дается только долгими годами упражнений и какую невозможно скрыть даже под самым просторным монашеским балахоном.

Средневековый Китай переживал тогда бурные времена. Задавленные непосильной нуждой крестьяне подняли восстание, бушевавшее целых семнадцать лет. Подавить это мощное народное движение оказалось по силам только чужеземным завоевателям: — маньчжурам, покорившим страну не без помощи перепуганных восстанием китайских феодалов. По бесконечным дорогам Поднебесной империи, вздымая тучи пыли, теперь то и дело проносились конные отряды маньчжурских воинов в косматых шапках. Они охотились за теми, кто не пожелал покориться захватчикам, отказавшись признать новых правителей маньчжурской династии Чинг. Судьба попавших в руки к карателям была предопределена заранее: их беспощадно убивали на месте, отнюдь не прибегая к формальностям суда и следствия.

Но, как ни изощрялись маньчжуры, их постоянные облавы никак нельзя было признать слишком успешными. Большинство тех, кого они разыскивали, словно в воду канули.

Именно в эти тревожные годы в китайских монастырях и появились те совсем необычные монахи, которые очень мало заботились о спасении души и не спешили предаваться аскетическим бдениям, сулившим столь ценное божественное просветление. У них имелись совсем иные — нелегкие и опасные — заботы. Это были бывшие офицеры разгромленной китайской армии, которых так ревностно и так безрезультатно разыскивали маньчжуры даже в самых отдаленных и глухих уголках страны.

Надежнее убежище найти было бы, конечно, невозможно. Дело в том, что каждый китаец подпадал под действие законов империи и родовых обычаев. Стоило ему, однако, уйти в монастырь и подвергнуться специальному ритуальному обряду, включавшему обязательное обривание головы, как вместе с шевелюрой терялись все прежние мирские связи «простого смертного». У монаха уже не было ни семьи, ни даже земных повелителей. Он становился только слугой бога, существом не от мира сего.

При всем этом в Китае в течение столетий сложилось весьма своеобразное отношение к монахам в обществе. Казалось бы, как раз в средние века, когда церковь являлась наивысшим авторитетом, служители культа должны были пользоваться особенно глубоким уважением. Императорские декреты действительно признавали монахов «сынами неба», а буддийская церковь являлась своеобразным государством в государстве. Но в то же время в народе считалось величайшим позором бросить свою семью, если даже делалось это из религиозных соображений. И вопреки всей их «близости к небу» монахи расценивались как некая каста отверженных. Сочетание же этих двух столь различных обстоятельств делало буддийские монастыри местом, надежно отгороженным от всего остального мира.