Читать онлайн «Народы и личности в истории. Том 3». Страница 18

Одним из корифеев эпохи просвещения в Японии был знаменитый Кукай (774–835)… Считается, что его матушка происходила из семейства Ато (предположительно семейство относится к потомкам легендарного корейца Вани). Первыми познаниями в литературе, философии, поэзии ребенок обязан дяде, который стал его домашним учителем. В 18 лет он поступил в Школу чиновников (дайгаку), в которой обучалось 430 юношей. Упор в школе делался на заучивание выдержек из философских трудов китайских мыслителей. Видно, эти порядки не нравились пытливому и свободолюбивому юноше. Его биограф Синдзэй писал, что хотя тот усердно и занимался, но неустанно повторял, что «он все же изучает лишь следы людей прошлого». И далее: «Даже теперь занятия дают ему мало. Что же будет, когда он умрет и от тела ничего не останется?» В результате, так и не закончив обучения, оставил школу и устремился в горы. Он размышлял подобно неизвестному японскому поэту:

Практика путешествий и паломничества была общепринятой для Запада и Востока. Кукай примкнул к паломникам, которые, стремясь достичь путем аскетизма, молитв, медитации совершенства, именовали себя «природная мудрость» («дзи-нэнти сю»). В культах синтоизма горы занимали почетное место. Они просветляли разум, закаляли сердца и укрепляли волю. За время путешествий он и в самом деле научился многим полезным вещам. И вскоре попал в посольство, отправленное японскими правителями в Китай (804 г.). То, что он не закончил Школы, компенсировалось его знанием китайского. В Китае он поступил в ученики к Хуэй-го (Кэйка), седьмому патриарху школы Сингон. В течение нескольких месяцев китаец обучал нового ученика буддизму (как говорили тогда, бережно «переливал воду из одного сосуда в другой»). Огромное значение имело и знакомство Кукая с богатейшими культурами Китая и Индии. Он выучил санскрит, совершенствовался в каллиграфии и стихосложении, запасся грудами книг. Позже состоялась и первая попытка японцев проникнуть в Индию (861 г.).

Бумага для упражнений и каллиграфии

По возвращении домой он с позволения государя основал «школу Сингон», внеся тем самым заметный вклад в становление системы образования в Японии. Хотя в это время существовало несколько школ общеобразовательного плана (школы, учрежденные Вакэ Хиросэ и Фудзивара Фуюцугу), обучавшие детей из влиятельных семей, но именно Кукай был первым, кто основал школу для простого люда. Это учебное заведение называлось «Школой премногих искусств и разной премудрости» и сюда принимали всех, независимо от родовой принадлежности. Для учеников своей школы он составил словарь иероглифов (открытие е состоялось в 828 г.). Ученикам преподавались самые различные учения (Будды, Конфуция, Лао-цзы). Кукай любил так объяснять свой взгляд на формирование идейных воззрений его учеников: «Изысканное блюдо не пахнет чем-то одним, прекрасная мелодия не складывается из одного тона». Японская культура была многотональной:

Это подтверждает судьба другого просветителя – Сугавара Митидзанэ (845–903), род которого восходил, якобы, к божеству, рожденному от союза богини солнца Аматэрасу и повелителя бури Сусаноо. Предки, бывшие ранее глиняных дел мастерами, со временем избрали иную профессию – овладение книжной премудростью… По этому пути пойдет род Сугавара, который благодаря учености и возвысился в статусе. Дед Митидзанэ в начале IX в. организовал частную школу конфуцианских штудий, а отец стал главой школы чиновников (дай-гаку). Молодость Митидзанэ ушла на экзамены. Японцы и в настоящее время воспринимают тяжкие экзамены как нечто естественное, как восход или заход солнца. В 26 лет он сумел преодолеть самый сложный экзамен – сочинение (за полтора столетия – с конца VIII в. по 30-е годы X в. – это удалось лишь 65 ученым). То были знатоки китайских источников. Спустя шесть лет (в 32 года) он получил должность советника по словесности. Ее получали не более двух знатоков в стране (одновременно). Сугавара готовил официальные исторические хроники, преподавал в столичной Школе чиновников. Хотя многие аристократы перестали посылать детей в чиновничьи школы, предпочитая обучать их дома. Из программ стали выхолащиваться история и естественные науки, больше внимания уделялось музыке, поэзии, риторике. В IX в. прервались официальные связи Японии с Китаем (контакты с материком отсутствовали с 838 по 1401 гг.). Наступил период внутренней изоляции (5–6 вв.).

Тем не менее, формирование комбинированной культуры не прекращалось. Как отмечал культуролог Т. Ито, феодалы и богатые купцы XVI в. синтезировали культуру старой аристократии и сгунов с культурой крестьян, добавив сюда некоторые элементы иноземных культур, просачивавшихся в Японию из районов Восточной Азии. Шел процесс селекции, отбора того, что наиболее подходило японцам. Особенно были важны заимствования у Китая. Японцы говорят: «В древности ханьский народ необъятной китайской империи смотрел на Японию как на «страну-крупинку» с малочисленным «варварским» населением, расположенную где-то у восточного побережья Китая и неспособную представлять угрозу для Поднебесной. Японцы, со своей стороны, прилежно изучали китайскую культуру и, опираясь на нее, активно импровизировали. По всей видимости, японцам было нелегко постичь философские, интеллектуальные основы китайской цивилизации и скопировать их во всей полноте. Да они и не пытались добиться этого. Больше всего на свете они предпочитали селективный подход и не боялись недопониманий или искажений. И действительно, они часто неверно истолковывали заимствованное. Не подлежит ни малейшему сомнению, что нередко их ошибки были преднамеренными. Они стремились ассимилировать заимствования в собственную культуру, руководствуясь своими собственными предпочтениями. Развитие японской культуры представляло собой процесс создания разновидности заимствованной культуры и ее рафинирования. Японцы населяли маленькую островную страну и не старались воспроизвести у себя китайскую культуру во всем ее грандиозном объеме».[62]

Отношение японцев к разным религиям было ровным и уважительным. Ранее мы писали о том, с каким рвением и лютостью просвещенная Европа преследовала иноверцев, распиная, колесуя, сжигая, пытая тех, кто не желал следовать той или иной официальной религии или доктрине… Сколько народных трагедий, сколько искалеченных и отнятых жизней, сколько изломанных судеб на совести самых почтенных и уважаемых конфессий и церквей Европы! Иначе обстояли дела у японцев. Они не знали религиозных войн (хотя этот «пробел» успешно восполняли феодалы-сегуны и воинственные монахи). В Японии не было принято преследовать граждан страны на том основании, что они принадлежат к «враждебной религии».

Тысяча будд из храма Сандзюсангэндо, XIII век

Многие европейцы, попадавшие в Японию, отмечали, что жители страны даже производят впечатление неверующих. И все потому, что там нет религии, которая считает себя единственной правопреемницей истины в последней инстанции. Как отмечал французский историк А. Бельсор в книге «Японское общество» (XIX в.), «терпимость, которая только начинает проникать в наши умы, есть одно из самых древних нравственных правил Дальнего Востока». Более того, Бельсор даже увидел в том некую отличительную черту желтой расы. По его мнению, японцу не стоит задавать вопросы о его религиозных убеждениях, поскольку и сам он, вероятно, никогда не задавал себе подобных нелепых вопросов. Терпимость вероучений здесь велика: «Я часто посещал многолюдные храмы Токио, они никогда не производили на меня впечатление общения верующих, собравшихся для общей молитвы, общему божеству. Каждый приходит, совершает те обряды, какие хочет, снимает шляпу или остается с покрытой головой, падает ниц или кланяется, останавливается, проходит, показывает своим положением полное доверие к божеству, или полдоверия, или четверть доверия. Никто не показывает молчаливого увлечения сердец, одинаково убежденных и одинаково тронутых. Но никто и не следит за искренностью молитв. Там не глядят украдкой по сторонам, чтобы следить за усердием своих соседей. Споры буддистских сект также мало беспокоят толпу, как соперничество между продавцами – покупателей. Это споры монахов, которые отнюдь не стремятся к отысканию истины, а только грубо оспаривают друг у друга возможность надувать народ… Там не знают достойных осуждения заблуждений, ни ересей, ни страстных расколов, ни этой породы лицемеров, самой глупой из всех, – воинствующих атеистов».[63] Японцы, вне зависимости от того, какую религию они исповедуют, мало похожи на фанатиков веры. Скорее мы назовем их политеистами, ибо они и поныне сохраняют в своем сердце элементы языческих верований (многобожия). Трудно себе даже представить, чтобы в какой-либо стране истинный католик, православный, правоверный мусульманин или иудей произнес фразу, подобную высказанной однажды президентом компании «Сони» А. Морита: «Мы часто в шутку говорим, что большинство японцев рождаются синтоистами, живут как конфуцианцы, женятся по-христиански, а хоронят их как буддистов».[64]