Читать онлайн «После Куликовской битвы. Очерки истории Окско-Донского региона в последней четверти XIV – первой четверти XVI вв.». Страница 23

Таким образом, предположение Б. М. Клосса о связи явления Богоматери преп. Сергию с его миротворческой миссией в Рязань представляется реальным, если бы не хронологическая неувязка с «пятком» «40-цы Рождества Христова». Однако тут в рассуждения уважаемого историка и его оппонентов вкралась досадная ошибка. И отнесший чудо к 1385 г. Б. М. Клосс, и В. А. Кучкин и К. А. Аверьянов, датировавшие явление 1382 г., неточно поняли весьма важное хронологическое указание житийного текста, «40-ца Рождества Христова» как 14 ноября.

Во-первых, 14 ноября – это день памяти апостола Филиппа, само же «заговение» т. е. сорокадневный пост исчисляется с 15 ноября[423]. В случае, если Филиппов день приходится на постные дни недели, среду или пятницу, он тоже постный («аще причтется праздникъ святаго Филиппа въ среду ли въ пятницу, не подобно ясти мясъ христианомъ, но ясти рыба в ты дни святаго ради Филиппа»[424]), но не входит в рождественскую «40-цу». Как помним, В. А. Кучкин выяснил, что 14 ноября 1385 г. было вторником, следовательно, на Филиппов день 1385 г. поста не было, «Филипово заговенье» началось в среду, 15 ноября и продолжилось до 24 декабря.

Во-вторых, «пяток» житийного рассказа – не конкретная пятница, а одна из пятниц всех сорока дней «Филипова заговенья» – так Видение датируется в житии упоминавшегося выше инока Михея[425]. Церковное почитание ученика преп. Сергия и второго свидетеля чуда, похоже, сложилось не ранее XVII в.[426], однако в его основе может быть и более древняя традиция, непосредственно восходящая ко времени создания Пахомиевской редакции жития преп. Сергия Радонежского. Уже во второй четверти XV в. в Троицком монастыре существовало почитание образа Явления Богоматери с апостолами преп. Сергию и, естественно, сам образ, помещавшийся в соборном храме на раке его основателя. Икона впервые упоминается в 1446 г.: ей, ища спасения в Троицком соборе, молился великий князь московской Василий Васильевич перед пленением его князьями Дмитрием Шемякой и Иваном Можайским[427]. При этом почитание иконы никак с датой явления не связано и отмечается особой монастырской службой 24 августа, на второй день отдания праздника Успения Богоматери[428].

Возвращаясь к «пятку» Жития, отметим, что в 1385 г. пятницы Филипповского поста пришлись на 17, 24 ноября и 1, 8, 15 и 22 декабря. Скорее всего, искомая пятница – это пятница 22 декабря, завершающая дни поста и приходящаяся собственно уже на рождественский сочельник, предпразднество Рождества Христова.

Именно на эти последние пять дней церковный устав предписывает усилить строгость воздержания, позволяя только сухоядение один раз в день[429]. В сознании православного не могло быть не отмечено, что повечерие «пятка» предпразднества Рождества Христова 1385 г., дня явления Богоматери с апостолами преп. Сергию, было также кануном дня особой и нечастой благодати. Согласно церковному уставу, в случае, если последний день Филипповского поста приходится на субботу или воскресенье, в такой день «поста не бывает», «ядим совершенно» т. е. возможна настоящая, непостная трапеза[430]. Следующие после последнего «пятка» поста, 22 декабря, оставшиеся два дня «Филипова заговенья» 1385 г., 23 и 24 декабря, пришлись как раз на субботу и воскресенье.

Таким образом, есть серьезные основания отнести видение Жития преп. Сергия все-таки к исходу 1385 г., 22 декабря, времени благополучного завершения миротворческой миссии троицкого игумена в Рязанское княжество, моменту во всех отношениях переломному во взаимоотношениях великого князя и игумена.

Может показаться странным, что преп. Сергий удостоился чуда видения не в связи с крупными политическими событиями эпохи, той же Куликовской битвой, победные результаты которой были предсказаны святым старцем князю Дмитрию Ивановичу, но о которой Житие даже не упоминает а, на первый взгляд, по поводу мирного разрешения «частной», не общероссийского масштаба, политической размолвки. Однако к моменту причисления троицкого игумена к лику святых, создания Жития, и не дошедшего до наших дней Епифаниева, и Пахомия Серба, четко обозначились политические последствия миссии преп. Сергия в Рязань, окончательно поставившей точку в конфликтах Великого княжества Московского и Великого княжества Рязанского. При этом о возобновлении вассальных отношений не могло быть и речи. Мир 1385–1386 гг. открыл последнюю, хотя и недолгую, страницу в истории Рязани как политически самостоятельного государственного образования Средневековой Руси.

Летописную формулу московско-рязанского примирения, заключенного в 1385 г. при посредничестве преп. Сергия Радонежского, «мир вечный», не стоит понимать буквально, как свидетельство нерушимости отношений в будущем. В посольской практике XVI в. «мир вечный» означал тридцатилетнее перемирие[431], под «веком», очевидно имевшее в виду время человеческой жизни[432], так что «мир вечный» надо, очевидно, понимать как соглашение, действующее при жизни заключивших его великих князей, московского и рязанского. На самом деле так оно и случилось – следующее московско-рязанское дркончание было заключено после кончины обоих князей: Дмитрий Иванович скончался через четыре года, в 1389 г., Олег Иванович пережил свата на тринадцать лет и умер летом 1402 г.

1402 г. стал принципиальной вехой в истории взаимоотношений Москвы и Рязани. Во второй половине его, одно за другим, произошли три взаимосвязанных события, полностью изменивших характер московско-рязанских отношений. «Июля в 5» скончался великий князь рязанский Олег Иванович[433], после чего наследник «стола», князь Федор Ольгович «иде во Орду ко царю Шадибеку з дары и со многою честию… и пожалова его царь, даде ему…великое княжение Рязаньское улус свои и отпусти его»[434]. Вернувшийся с ярлыком на великое княжение в Рязань новый суверен 25 ноября того же года заключил новый договор с московским шурином, великим князем Василием Дмитриевичем (женой Федора Ольговича была, как известно, сестра последнего, Софья Дмитриевна).

Московско-рязанское докончание 1402 г. стало переломным моментом в истории взаимоотношений двух великих княжеств. Неравноправный договор, заключенный в пользу московского князя, провозглашал великого князя рязанского вассалом («брат молодшии») Василия Дмитриевича, и лишал князя Федора Ольговича возможности проводить самостоятельную внешнюю политику[435]. Неудивительно, что после 1402 г., как отметил Д. И. Иловайский, «дальнейшая история Рязани представляет только постепенный переход к окончательному соединению с Москвою»[436]. То, что мы знаем о формах и масштабах этого «соединения» на протяжении XV – начала XVI вв. – а речь надо вести о прямой опеке Москвой Рязани, почти случайно оборвавшейся в 1521 г. – подтверждает слова маститого историка[437].

Докончание 1402 г. стало вторым в истории московско-рязанских отношений неравноправным договором, заключенный в пользу Москвы. Первый, докончание великого князя Дмитрия Ивановича Московского с двоюродным братом и союзником, серпуховским князем Владимиром Андреевичем и Олега Ивановича Рязанского, относится к лету 1381 г.[438], и в него, как помним, впервые была включена принципиальная формула вассальной зависимости Рязани от Москвы, провозглашающая московского князя «братом стареишим», а рязанского «молодшим». Как следствие московского «стареишинства», в докончание 1381 г. были внесены статьи, лишающие Рязань права проводить самостоятельную внешнюю политику в отношении Орды и Литвы. Вновь заключенный договор 1402 г. включал в себя те же положения.

Сравнивая содержание двух московско-рязанских докончаний, разделенных во времени двадцатью одним годом, В. А. Кучкин пришел к выводу, что в тексте грамоты 1402 г., в сравнении с договором 1381 г., «статус рязанского князя и обязательства сторон претерпели явные изменения в выгодную для Рязани сторону»[439], с чем трудно согласиться. Что касается статуса великого князя рязанского Федора Ольговича, то тут никаких изменений в формулировках договоров вообще не произошло, и он в 1402 г., как и его отец, Олег Иванович в 1381 г. по отношению к Дмитрию Ивановичу, «брат молодшии» великого князя московского Василия Дмитриевича. Обязательства же Рязани следовать в русле внешней политики Москвы в докончании 1402 г. действительно сформулированы иначе, чем в 1381 г., что никоим образом по сути ничего в отношениях княжеств не меняет. Более того, относительно сношений с Ордой обязательства Федора Ольговича Москве прописаны не мягче, но наоборот, много детальнее, чем в 1381 г. и касаются не только войны и мира, но и всего комплекса отношений с ханами.