Читать онлайн «Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир». Страница 31

Затем он переключился на нечто, называемое «консервы» и «цветы серы», что в первый день сработало, как ему показалось, нормально, но на следующий день вызвало страшный кровавый понос, «у него возникла резь в животе и страшно кружилась голова». Он постоянно вкладывал себе в уши мед и масло дикого миндаля, или ставил клизмы, или пускал себе кровь — ровно семь унций (около 200 мл). Он был ходячим испытанием человеческих возможностей. Другим везло меньше.

Когда его друг Джон Уилкинс, епископ Честера, страдал почечными камнями, ему прописали четыре раскаленные устричные раковины в полулитре сидра и прижигания шпанскими мушками. Уилкинс умер. В личной жизни, как теперь говорят, Гук был не менее специфическим человеком. Похоже, женщины не считали его слишком привлекательным. Любовницы у него были (когда он умер, среди его пожитков было найдено несколько пар лифчиков), но обычно это была прислуга или родственницы, которые как-то зависели от него в плане денег и крыши над головой.

Он оказывал им знаки внимания, «укладывая их на лопатки», а свои оргазмы он фиксировал в дневнике вот так:) — (. К примеру, вот типичная запись в его дневнике о пылких занятиях со служанкой Нелл Янг от 28 октября 1672 года: «Играл с Нелл.) — (. Повредил чресла».

Он словно некий профессор Брейнстом — человек, помешанный на всевозможных устройствах и открытиях в стиле Хита Робинсона, — но напрочь лишенный рассеянной безмятежности Брейнстома. Гук был глубоко озабочен своей репутацией и болезненно воспринимал насмешки окружающих. Как-то 25 мая 1676 года он пил кофе со своими приятелями и услышал о новой пьесе под названием «Виртуоз» Томаса Шедвелла. Комедии времен Реставрации были на пике моды. Варварство пуритан было забыто. Гук отправился посмотреть, о чем эта комедия.

К несчастью, она была о нем. Это была беспощадная пародия на Королевское общество, на прелестные дискуссии и безумные эксперименты его членов. В первой сцене главный герой, сэр Николас Гимкрэк («Недоделка»), является публике лежащим на столе в своей лаборатории, в зубах у него нитка, другой конец которой привязан к животу лягушки. Он сообщает публике, что одновременно учится плавать и летать.

Все это выглядит как намек на Гука. Этот Гимкрэк потратил тысячи фунтов на микроскопы, чтобы исследовать угрей в уксусе, сырных клещей в кусочках сыра и кожицы слив. Он использует дурацкие научные термины: «Сначала это приводит к текучести, затем к округлению, затем к фиксации, и так к триангуляции, затем к кристаллизации, отсюда к прорастанию или пузырению, затем к вегетации, затем к плантаминации, совершенной анимации, сенсации, местному движению и так далее». И все знают, что все это позаимствовано более или менее непосредственно — как в лучших пародиях — из инновационной работы Гука «Микрография» («Micrographia»), его красочно иллюстрированного отчета о блохах и вшах и о двудомной крапиве, по результатам наблюдений под микроскопом.

Затем Шедвелл высмеивает идиотские эксперименты Гука, когда Гимкрэк и его дружок, сэр Формал Трайфл («Абсолютный Пустяк»), описывают, как они переливали кровь между собаками и даже влили кровь овцы в жилы сумасшедшего. Последний пример был взят прямо из жизни. Гук и его коллеги безуспешно пытались добиться в Бетлемской королевской больнице для душевнобольных, чтобы им разрешили ставить опыты на пациентах, и наконец они уговорили психически больного дипломированного богослова по имени Артур Кога пройти переливание крови ягненка и получить плату в один фунт за доставленные неудобства. Он выживает в этом безумном эксперименте, а «двойник» Гука — Гимкрэк — хвалится успехом операции. Пациент перестал быть сумасшедшим и стал робким, как ягненок, сообщает он публике. И весь оброс шерстью. «Скоро я заведу себе стадо таких. Я буду делать из них одежду».

Затем идиот Гимкрэк читает женевскую Библию при свете гниющего окорока, учит тарантулов танцевать под музыку и следит за ходом военных действий на Луне. Все это — намеки на идеи или опыты Гука, но смысл пьесы и ее посыл — вот что было больнее всего. В кульминационный момент комедии дом Гимкрэка осаждает толпа ткачей. Они жалуются, что он изобрел машину, которая оставит их без работы. Гук/Гимкрэк выходит их успокоить.

«Слушайте, джентльмены, — говорит он. — Я в жизни никаких машин не изобретал. Упаси меня бог, вы меня ложно обвиняете. Я за всю жизнь не изобрел даже машины для обрезания корки с сыра. Мы, виртуозы, никогда не открываем ничего полезного. Это не про нас».

Сидя в зале, Гук кипел от возмущения. Его жизнь и работа подверглись самому безжалостному осмеянию. Зрители держались за бока от смеха. «Проклятые собаки, — записал он в дневнике. — Vindica me Deus (Воздай им, Господи). В меня словно пальцем тыкали».

Намеки критиков Гука на бесполезность его изобретений были особенно несправедливы. Очень многое из того, что он делал, имело практическое применение, за многими экспериментами стояла голая экономическая логика. Большую часть его жизни Англия боролась с Голландией за превосходство на море, а Лондон был центром растущей торговой империи. Общий тоннаж кораблей в зарубежной торговле Англии между 1630 и 1660 годами вырос на 60 % и еще на 80 % за период с 1660 по 1688 год. Другими словами, количество кораблей английского торгового флота более чем удвоилось при жизни Гука.

Для всех капитанов было жизненно важно иметь представление, где они находятся, избегать кораблекрушений и поражений от голландцев. Потому-то Гук так много работал над всевозможными навигационными приборами. С ювелирной точностью он делал квадранты и секстанты, с кучей малюсеньких медных винтиков и настолько мелкой маркировкой, что невооруженным глазом ее и не увидишь, а нужны они были, чтобы определять свое положение по звездам. А корабельная ветряная мельница, которую, как он надеялся (тщетно), можно было бы использовать, чтобы вращать вал и снимать корабли с мелей? Гук также изобрел эхолот для измерения глубин и блочный барометр.

Он даже попытался придумать снаряжение для подводного плавания и лично опробовал идею дышать под водой через пропитанную салатным маслом губку. Из этого ничего не вышло. Тогда он решил попробовать связку перевернутых ведер с воздухом внутри, но это было немногим лучше. Как голодная белка, он набросился на самый крепкий орешек — проблему долготы.

Дело не в том, что ему так уж сильно хотелось точно мерить время и потому он так усердно работал над созданием пружинных часов — новой системы, которая пришла на смену примитивным средневековым устройствам. А дело в том, что он верил: моряк сможет точно определить долготу только тогда, когда будет точно знать время восхода солнца и время заката.

Что касается его сухопутных проектов, то он сформулировал закон Гука о провисании сводов, из которого следовало, что кривая арки должна быть идентичной кривой провисшей цепи, — и он сделал это вовсе не в качестве интеллектуального развлечения. Он разработал эту теорию потому, что он возводил чертову пропасть арок и хотел, чтобы они стояли долго. Свою работу о дорожном строительстве он написал потому, что люди никак не могли определиться, что более эффективно — плавно ехать по мягкой дороге или тряско двигаться по твердой? Лучше всего — по твердой и бугристой, говорил Гук, и чем тоньше колеса экипажа, тем лучше. Роберт Гук продвигал человеческие познания на широчайшем фронте — то мелкими шажками, то гигантскими скачками, — а наградой ему было уважение коллег.

Чтобы понять научную революцию XVII века, нужно внимательно присмотреться к кофейням, которые при жизни Гука выросли как грибы и стали достопримечательностью города. Они появились в 1652 году, первой было заведение Pasqua Rosee’s Head, открытое на Аллее Святого Михаила у Корнхилла турецким иммигрантом по имени Паска Розе. Кофейни продавали экзотический харч, который английские торговцы, используя все более точные навигационные приборы, находили в водах индий и америк.

Там продавали арабский кофе, сахар Вест-Индии, виргинский табак, китайский чай и южноамериканское какао. Ко времени смерти Гука в 1703 году таких заведений насчитывалось уже пять сотен. Любимыми местами Гука были Garraway’s и Jonathan’s и Man’s, но у него был широкий круг предпочтений. Он любил кофейни, потому что это было место, где можно себя показать. Это был рынок идей. В его дневнике отмечено, что он ходил в кофейню Man’s поболтать с Кристофером Реном или Джоном Обри и за вечер, прихлебывая кофе, они успевали обсудить оптический преобразователь для ночного видения, рефракцию света, анатомическое строение спиральных мышечных волокон кишечника, а также то, каким образом предпочитают клевать соль скальные голуби. Затем они с Реном более детально обсуждали гуковский проект летающей колесницы с лошадьми.

Кофейня была местом, где можно рассказать друзьям о новых способах изготовления стекла или методах получения фосфора. Если повезет, приятель в кофейне мог обронить бесценные сведения, вроде того, что «негашеная известь, белок яиц, кровь или слизь улиток делают цемент для водопроводных труб твердым как камень», а иногда Гук делился и собственными рецептами: например, своим открытием того, что, если случайно отрезать кончик большого пальца, поправить это можно за четыре дня с помощью «перуанского бальзама».