Читать онлайн «Течет река Мойка... От Фонтанки до Невского проспекта». Страница 105

Каково же было положение Пушкина под гнетом подобных запрещений? Не должен ли был он необходимо, с тою пылкостью, которая дана была ему от природы и без которой он не мог бы быть поэтом, наконец прийти в отчаяние, видя, что ни годы, ни самый изменившийся дух его произведений ничего не изменили в том предубеждении, которое раз навсегда на него упало и, так сказать, уничтожило все его будущее?

Что же касается до политических мнений, которые имел он в последнее время, то смею спросить ваше сиятельство, благоволили ли вы взять на себя труд когда-нибудь с ним говорить о предметах политических?

Правда и то, что вы на своем месте осуждены думать, что с вами не может быть никакой искренности, вы осуждены видеть притворство в том мнении, которое излагает вам человек, против которого поднято ваше предубеждение (как бы он ни был прямодушен), и вам ничего другого делать, как принимать за истину то, что будут говорить вам (о нем) другие.

Одним словом, вместо оригинала вы принуждены довольствоваться переводами, всегда неверными и весьма часто испорченными, злонамеренных переводчиков…»

Смерть Пушкина поразила все общество. Даже старый интриган Геккерн в секретной депеше своему министру иностранных дел вынужден был отметить это: «…долг чести повелевает мне не скрыть от вас того, что общественное мнение высказалось при кончине Пушкина с большей силой, чем мы предполагали…»

Невероятно, но столичные издания практически не отметили гибель поэта. Лишь А.А. Краевский в своих «Литературных прибавлениях» к «Русскому инвалиду» опубликовал печальный некролог к смерти поэта, составленный В.Ф. Одоевским. Статья начиналась печальными словами: «Солнце нашей поэзии закатилось…», вызвавшими неудовольствие министра просвещения С.С. Уварова, нашедшего подобное сравнение неуместным и дерзким: «Пушкин и солнце! Помилуйте, за что такая честь?!»

Выговаривая издателю А.А. Краевскому, министр Уваров с негодованием спрашивал, кто такой Пушкин и почему его сравнивают с солнцем: «Он же не относился к ряду достойных сынов государства, коим вполне могло бы подойти сравнение с солнцем». Такими людьми С.С. Уваров считал лишь полководцев, военачальников, государственных мужей и министров. «Скажите мне, голубчик, что это за черная рамка вокруг известия о кончине человека не чиновного, не занимающего никого положения на государственной службе. „Солнце поэзии!“ Помилуйте, за что такая честь? Пушкин скончался… „в средине своего великого поприща!“ Какое это такое поприще?.. Писать стишки не значит еще проходить великое поприще!..»

В день выноса тела покойного поэта из квартиры на Мойке и его отпевания тот же бывший член прогрессивного литературного столичного кружка «Арзамас», а ныне министр народного просвещения России Уваров направил в университет свое строгое распоряжение: «Профессорам в этот день не отлучаться от своих кафедр, студентам быть на лекциях!» Мало того, министр лично тогда даже приехал в университет, дабы проверить, выполняется ли его указание.

В этот день цензор А.В. Никитенко запишет в своем дневнике: «Русские не могут оплакивать своего согражданина, сделавшего им честь своим существованием! Иностранцы приходили поклониться к поэту в гробу, а профессорам университета и русским юношам это воспрещено. Они тайком, как воры, должны были прокрадываться к нему…»

По набережной реки невозможно было не только проехать, но и пройти. Толпы петербуржцев и многочисленные экипажи с утра до глубокой ночи осаждали особняк. Все хотели проститься с великим русским поэтом. Извозчиков в те дни нанимали, просто говоря: «К Пушкину!» В.А. Жуковский вспоминал: «Десятки тысяч людей всех сословий и состояний побывали тогда у дома и в квартире Александра Сергеевича за время его пребывания после ранения в особняке княгини Волконской на Мойке. Молодые люди и старики, дети и учащиеся, простолюдины в тулупах и армяках, деятели науки, искусства и театра. Все они приходили отдать последний поклон любимому поэту и российскому мэтру от литературы».

Василий Андреевич обратил внимание на старика, неподвижно стоящего у смертного ложа поэта в переполненной квартире. Тот долго вглядывался в лицо Пушкина, слезы текли по его щекам. Потом он повернулся и пошел к выходу, Жуковский пожелал узнать его имя. «Зачем вам? Пушкин меня не знал, и я не видел никогда, но мне грустно за славу России!» – ответил старик.

Отпевание Пушкина было назначено на 1 февраля в церкви при Адмиралтействе. По просьбе вдовы поэта – Натальи Николаевны Пушкиной в типографии отпечатали пригласительные билеты в траурной кайме:

«Наталья Николаевна Пушкина, с душевным прискорбием

извещая о кончине супруга ея, Двора Е. И. В. камер-юнкера

Александра Сергеевича Пушкина, последовавшей

в 29-й день сего января, покорнейше просит

пожаловать к отпеванию тела его в Исаакиевский

Собор, состоящий в Адмиралтействе, 1-го февраля

в 11 часов до полудня».

Опасаясь противоправительственных выступлений, связанных с гибелью Пушкина, император повелел тайно перевезти гроб с телом поэта для отпевания в Конюшенную церковь.

Конюшенная церковь. Рисунок художника М.Н. Воробьева. 1830 г.

При выносе тела из особняка Волконской дом и квартиру оцепили мощным кольцом жандармов. В квартиру пропустили всего 12 человек родных и самых близких друзей Александра Сергеевича. Все они собрались там 31 января в гостиной, куда перенесли из передней для прощания гроб с телом Пушкина.

«Нас оцепили, – писал Жуковский Бенкендорфу, – и мы, так сказать, под стражей проводили тело до церкви».

Вся площадь перед зданием Конюшенной церкви была заполнена народом, но в храм пропускали только по пригласительным билетам.

Крылов, Жуковский и Вяземский после отпевания вынесли тело великого российского поэта в подвал при церкви. В морозную ночь на 3 февраля гроб с останками Александра Сергеевича поставили на простые сани, обернули от снега рогожей, увязали веревками, покрыли соломой и тайком увезли в Михайловское.

Проводить Пушкина в его последний путь Николай I разрешил только одному А.И. Тургеневу, с которым выехал дядька поэта Никита Козлов. Траурный санный поезд сопровождал в пути жандармский полковник Ракеев.

6 февраля 1837 года в 6 часов утра в Успенском соборе Святогорского монастыря отслужили панихиду. Крестьяне из Михайловского вместе с Никитой Козловым на плечах вынесли гроб с телом А.С. Пушкина и опустили в могилу, вырытую рядом с захоронением его матери. «Они лежат теперь под одним камнем, гораздо ближе друг к другу после смерти, чем были в жизни», – записал в своем дневнике сын владельца Тригорского имения А.Н. Вульф.

Алексей Иванович Тургенев бросил в могилу горсть земли, другую завернул в платок. Сестры Осиповы возложили на могилу цветы. Присутствовавшие при погребении крестьяне плакали…

Квартира Александра Сергеевича Пушкина на набережной Мойки в доме № 12, принадлежавшем княгине С.Г. Волконской, опустела. Через два месяца после кончины поэта Федор Михайлович Достоевский решил «приехав в город, тот час же сходить на место поединка и пробраться в бывшую квартиру Пушкина, чтобы увидеть ту комнату, в которой он испустил дух». Однако квартиру уже заняли другие жильцы.

После смерти поэта его близкие друзья стали собирать воспоминания о нем. Позже под редакцией В.А. Жуковского их опубликовали в «Современнике».

После похорон квартира быстро пустела. Вначале на жандармский досмотр отправили все рукописи Пушкина. В середине февраля уехала Наталья Николаевна. Последними увезли книги из пушкинской библиотеки, и дом уже ничем не напоминал жилище Александра Сергеевича.

В начале ХХ века пушкинскую квартиру полностью перестроили и только листок бумаги с планом квартиры поэта да сбереженные друзьями вещи Пушкина позволили в феврале 1925 года создать музей великого поэта – один из первых музеев в советской стране. Интерьер квартиры-музея воссоздавался по записям и воспоминаниям современников, друзей поэта, бывавших в доме при его жизни.

Пушкины жили на первом этаже, а на втором этаже дома княгини Волконской с 1833 года квартиру арендовала семья сенатора Ф.П. Лубянского.

Императорский дом Романовых и аристократическую элиту столицы удивляло проявление скорби по случаю смерти поэта.

Александра Федоровна в своем дневнике цинично упоминает о дуэли Пушкина с Дантесом и 28 января 1837 года она писала своей приятельнице графине С.А. Бобринской: «О Софи, какой конец этой печальной истории между Пушкиным и Дантесом. Один ранен, а другой умирает. Что вы скажете? Когда вы узнали? Мне сказали в полночь, я не могла заснуть до трех часов, мне все равно представлялась эта дуэль, две рыдающие сестры, одна жена убийцы другого. Это ужасно, это самый страшный из современных романов. Пушкин вел себя непростительно, он написал наглые письма Геккерну, не оставя ему возможности избежать дуэли. С его любовью в сердце стрелять в мужа той, которую он любит, убить его – согласитесь, что это положение превосходит все, что может подсказать воображение о человеческих страданиях, а он умел любить. Его страсть должна была быть глубокой, настоящей.