Читать онлайн «Ответный сталинский удар». Страница 22

«Некоторые политики и деятели прессы Европы и США, потеряв терпение в ожидании «похода на Советскую Украину», сами начинают разоблачать действительную подоплеку политики невмешательства. Они прямо говорят и пишут черным по белому, что немцы жестоко их «разочаровали», так как, вместо того, чтобы двинуться дальше на восток, против Советского Союза, они, видите ли, повернули на запад и требуют себе колоний. Можно подумать, что немцам отдали районы Чехословакии, как цену за обязательство начать войну с Советским Союзом, а немцы отказываются теперь платить по векселю, посылая их куда-то подальше.

Я далек от того, чтобы морализировать по поводу политики невмешательства, говорить об измене, о предательстве и т. п. Наивно читать мораль людям, не признающим человеческой морали. Политика есть политика, как говорят старые, прожженные буржуазные дипломаты… Ввиду этого наша страна, неуклонно проводя политику сохранения мира, развернула вместе с тем серьезнейшую работу по усилению боевой готовности нашей армии и флота…»

Несомненно, речь Сталина оказала свое воздействие на решение Гитлера. Хотя сомнения в «добропорядочности» последнего и его следовании «плану Гофмана» появились у англичан раньше — в начале 1939 г. Тогда в январе на дипломатическом приеме Гитлер открыто продемонстрировал свои намерения в улучшении отношений с СССР. Первые шаги в этом направлении были сделаны уже месяц назад. Так, 19 декабря 1938 г. без всяких проволочек был продлен на 1939 г. советско-германский торговый договор. 22 декабря Берлин предложил СССР возобновить переговоры о 200-миллионном кредите, намекнув на необходимость общей нормализации отношений. Советская сторона 11 января согласилась начать экономические переговоры… «Затем Германия санкционировала передачу Закарпатья Венгрии, что вызвало недовольство Польши, но успокоило СССР, опасавшегося, что эта территория станет зародышем «Великой Украины».

Эти тенденции напугали официальный Лондон и Париж, которые совместно торпедировали германо-советское сближение. Э. Галифакс писал в конце января: «Сначала казалось — и это подтверждалось лицами, близкими к Гитлеру, — что он замышлял экспансию на востоке, а в декабре в Германии открыто заговорили о перспективе независимой Украины, имеющей вассальные отношения с Германией. С тех пор есть сообщения, указывающие на то, что Гитлер… рассматривает вопрос о нападении на западные страны в качестве предварительного шага к последующей акции на востоке». Перелом произошел в середине марта, тогда французское общественное мнение все больше уверовало, что экспансия Гитлера на восток была просто подготовкой перед наступлением на запад. 15 марта Суриц сообщал из Парижа: «В этом отношении речь Сталина произвела очень сильное впечатление».

Вероятность переориентации Гитлера с востока на запад давно уже вызывала беспокойство в Англии и Франции. И было отчего — Гитлер вышел из Версаля. Что он значил для Гитлера, можно сказать словами Ленина, отстаивавшего в свое время Брестский мир: «Бывал заключаем мир и более тяжелый, заключаем немцами в эпоху, когда они не имели армии… Они заключили тягчайший мир с Наполеоном. И этот мир… вошел в историю, как поворотный пункт к тому времени, когда у немецкого народа начался поворот, когда он отступал до Тильзита, до России, а на самом деле выигрывал время, выжидал, пока международная ситуация не изменилась, пока не оздоровилось сознание измученного войнами и поражениями немецкого народа и пока он снова не воскрес к новой жизни». Гитлер не знал слов Ленина, отмечает С. Кремлев, но однажды на вопрос англичан о прочности своих договорных обязательств резко и резонно заметил: «Если бы Блюхер оглядывался на договоры с Наполеоном, то Веллингтон так и остался бы без помощи». В 1935 г. Гитлер говорил: «Мне придется играть в мяч с капитализмом и сдерживать версальские державы при помощи призрака большевизма, заставляя их верить, что Германия — последний оплот против красного потопа. Для нас это единственный способ пережить критический период, разделаться с Версалем и перевооружиться».

Удар Гитлера по Украине, отмечал М. Карлей, «был приятный, внушающий иллюзии, но самообман, ибо, насытившись на востоке, Гитлер мог повернуть и с удвоенной силой обрушиться на запад, как это предвидел, например, Черчилль». До У Черчилля это предвидел Э. Генри в 1936 г., и, очевидно, его предупреждение не осталось незамеченным. Так, например, А. Эйнштейн писал о книге «Гитлер над СССР»: «Если эта книга встретит такое понимание, какого она заслуживает, то ее влияние на развитие отношений в Европе не может не стать решающим…» Э. Генри утверждал: ««Теперь, во всяком случае, становится совершенно ясным чудовищное политическое и военное мошенничество, которое совершает Гитлер, выдвигая формулу особой «восточной стратегии». Нет сепаратных «восточной» и «западной» стратегий германского фашизма. Есть только первая и вторая стадии проведения наступления в целом, в которой первая стадия делает вторую несомненно возможной и безусловно осуществимой». «Та же самая армия, когда она окончательно завладеет добычей, согласно плану Гофмана, должна проследовать назад. Победоносные фашистские орды повернут на запад!.. Что станется тогда с «западноевропейской демократией»? Что станется с Британией?»

Вступление Гитлера в Прагу в этой связи, по мнению Папена, носило символическое значение, оно фактически хоронило «атмосферу растущего всеобщего доверия» на которую надеялись в Лондоне: «Последствия этого были ясны всякому, кто обладал хотя бы малейшей политической проницательностью». Впрочем, говорить об «атмосфере растущего всеобщего доверия» было бы слишком оптимистично. Для оправдания этого доверия Великих Демократий Германия должна была вступить в войну не на жизнь, а на смерть с Советской Россией. Украина становилась только поводом. Гитлер в достаточной мере осознавал, куда толкают Германию «всеобщее доверие» и жизненные интересы Британской империи.

Говоря о последних известный полковник Поллок писал: «До тех пор пока европейские державы разделены на группы и мы в состоянии будем противопоставлять их одну другой, — Британская империя может не опасаться своих врагов, кроме палаты общин. Совсем не из любви к прекрасным глазам Франции решаемся мы поддержать ее против Германии, как не из рыцарских побуждений становились мы на защиту угнетенных наций сто лет назад. В международной политике нет места чувствам. Мы сражались с Наполеоном не на жизнь, а на смерть по тем же причинам, по каким в недалеком будущем будем сражаться с Германией или позднее с другой державою. Короче говоря, наша внешняя политика в высокой степени эгоистична и не потому, что мы желали этого, а потому, что у нас нет выбора… Наше назначение и состоит в том, чтобы быть или вершителем европейских дел, или ничем!» Интересно, что написано это было еще накануне Первой мировой войны.

Германия — лишь временный «союзник» для уничтожения большевизма, но Англия «не имеет постоянных союзни-ков, а имеет лишь постоянные интересы». Какие? О них говорил, например, Д. Купер, и его слова отражали общую точку зрения британского истеблишмента, которой последний придерживался на протяжении веков: «Главный интерес нашей страны заключается в предотвращении доминирования одной страны в Европе», «нацистская Германия представляет собой самую мощную державу, которая когда-либо доминировала в Европе», противодействие ей «совершенно очевидно соответствует британским интересам». Сам Н. Чемберлен утверждал: «Наш общий курс в отношении Германии направлен не на защиту отдельных стран, которые могут оказаться под угрозой с ее стороны, а на предотвращение германского господства на континенте, в результате чего Германия усилится настолько, что сможет угрожать нашей безопасности». Как писал Дж. Фуллер: «Величие Британии было создано и сохранялось поддержанием равновесия сил, ее будущая безопасность зависела от восстановления равновесия».

Гитлер не строил иллюзий на этот счет. Еще в «Майн кампф» он писал: «Желание Англии было и остается — не допустить, чтобы какая бы то ни было европейская континентальная держава выросла в мировой фактор, для чего Англии необходимо, чтобы силы отдельных европейских государств уравновешивали друг друга. В этом Англия видит предпосылку своей собственной мировой гегемонии». В мае 1939 г. Гитлер заявлял: «Англия — это двигатель антигерманских сил. Она видит в нашем развитии зарождение новой гегемонии, которая ее ослабит. Мы должны подготовиться к борьбе с ней. И это будет борьба не на жизнь, а на смерть. Наша конечная цель — поставить Англию на колени».

Идеалом для Англии было столкновение Германии и СССР, их взаимное ослабление, а еще лучше уничтожение. Пространство от границ Франции до Урала и дальше в этом случае превращалось в новую Америку (времен ее покорения), свободную для экспансии «великих демократий». Лондон сознательно стремился к Второй мировой войне и делал все возможное для ее возникновения. Политика «нейтралитета», невмешательства, «растущего всеобщего доверия» в тех конкретных условиях становилась не чем иным, как новой формой традиционной английской «дешевой империалистической политики», неизбежно толкающей мир к войне.