Читать онлайн «История нравов России». Страница 26

С офицерскими собраниями неразрывно связаны военные суды чести; вместе они позволяют выработать общий единый дух в среде военнослужащих и исполнять кодекс чести. «Верность до последней капли крови, непоколебимое мужество, непреклонная решительность, повиновение, доведенное до самоотречения, безупречная правдивость, безусловное сохранение служебной тайны, полная готовность жертвовать собою для исполнения своего долга» — таковы доблести офицерского звания (185, 109). Такого рода принципы поведения русского офицерства показывают высокий уровень его нравственности, несмотря на существование некоторых испорченных нравов (об этом будет сказано ниже).

Князь В. Трубецкой в своих «Записках кирасира» описывает беседу (она состоялась в августе 1912 года) с полковником фон-Шредером — старшим офицером гвардейского полка «Синих кирасир» ее величества: «Я — ваш старший полковник — требую от вас, чтобы — где бы вы ни находились, — вы ни на минуту не забывали, что у вас на плечах офицерские знаки нашего полка. Эти погоны обязывают… всякого, кто имеет честь их носить, к достойным поступкам, порядочности и приличию. Помните, что в глазах общества и света всякий ваш неблаговидный поступок или даже жест будет приписан не столько вашей личности, сколько всему полку, потому что полк, принявший в свою среду офицера, тем самым гарантирует его порядочность и воспитанность. Офицера, не умеющего ограждать свое достоинство и достоинство полка, офицера, не умеющего держать себя, полк не потерпит в своей среде. Теперь — относительно денежных дел… Я требую от вас в этом вопросе высшей щепетильности. Полк требует от своих офицеров, чтобы они жили прилично, но… если у вас нет для этого средств — постарайтесь сами скорее покинуть полк. Жизнь выше средств, неоплаченные счета, долги и векселя — все это в конце концов приводит офицера к совершению неблаговидных, даже бесчестных поступков» (270, 105). И затем он приводит случай, когда запутавшегося в долгах корнета Z** собрание полка исключило из своего состава.

Эти правила офицерского кодекса чести соблюдались и в других полках и дивизиях императорской армии. Писатель Н. Брешковский в своем романе «Жуткая сила» описывает случай, произошедший во время первой мировой войны. На «Вилле Родэ» в интимной атмосфере вина и кабацкого уюта перед великосветской публикой, где находился и старец Распутин, выступал цыганский хор. Следует иметь в виду, что по неписаным законам никто не мог обнять и поцеловать цыганку, за этим следили строго мужчины. И вдруг старцу восхотелось овладеть цыганкой, которая недоступнее любой дамы общества, и он накинулся на бледно–матовую красавицу, облапив ее. Цыганка вырвалась, дав ему пощечину, что привело в состояние остервенения Распутина, и он кинулся на смелую обидчицу. Цыганка–красавица бросилась от него наутек, он за ней; ей пришлось залететь в кабинет офицеров Дикой дивизии, моля о спасении. Влетевший за ней Распутин выкрикивал проклятья, и тогда ротмистр Ланской приказал ему убраться из кабинета. Никто не позволял себе со всесильным временщиком так разговаривать, и он обрушился на этого кавалерийского офицера, награжденного Георгиевским крестом. Но ротмистр Ланской выхватил шашку и полоснул ею по черепу старца; кто–то успел перехватить руку офицера, и шашка только повредила головную кость. Распутину оказали медицинскую помощь; самое интересное состоит в том, что никто из присутствующих офицеров не выдал Ланского, каждый из них взял вину на себя[11]. В итоге все обошлось благополучно, никто не пострадал (31, 36–42) и честь мундира была спасена.

Не следует вместе с тем идеализировать нравы офицерского корпуса — наряду со славными воинскими традициями проявлялись и грубые, развращенные нравы, тоже имевшие традиции и свидетельствовавшие о разложении общества. С. Мельгунов приводит полное описание этих грубых нравов: «Нередко великому князю, командиру полка, и разделяющим с ним кампанию гусарам, начинало казаться, что они не люди уже, а волки. Все раздевались донага и выбегали на улицу, в ночные часы в Царском Селе обычно пустынную. Там садились они на задния ноги (передние заменялись руками), подымали к небу свои пьяные головы и начинали громко выть. Старик буфетчик (дело происходило в офицерском собрании — В. П.) знал уже, что нужно делать. Он выносил на крыльцо большую лохань, и вся стая устремлялась на четвереньках к тазу, лакала языками вино, визжала и кусалась, а старый буфетчик отталкивал ногой визжавших великих князей: «Ну, серый, куда ты лезешь» (164, 4–5). Перед нами яркий образчик диких нравов выродившейся среды среди части русского офицерства.

В целом, можно сказать, что нравы офицерской корпорации в конце царствования Николая II были дифференцированы в зависимости от рода войск, присущих ему традиций (например, выделялись своей серьезностью, образованностью и благородством офицеры Генерального штаба, Военно–инженерной академии), что рафинированность соседствовала с грубостью. Д. А.Засосов и В. И.Пызин пишут: «Несмотря на внешнюю воспитанность и лоск, французскую речь в обществе, тот же офицер, придя в казарму или на корабль, мог разразиться такой нецензурной руганью, которая приводила в восторг бывалых боцманов, фельдфебелей и вахмистров — этих виртуозов в ругани — и изумляла солдат, наивно полагавших, что так ругаться может только простой народ» (100, 171). В этом нет ничего удивительного, ибо сама действительность была противоречива, к тому же не была преодолена еще рабская психология.

Для понимания специфики нравов императорской (да и советской тоже) России необходимо представлять себе чиновную среду с присущими ей нравами и обычаями. В отечественной публицистической литературе, в художественных произведениях писателей XIX и XX веков просматривается мысль о том, что «в России горе от ума», что в ней «гибель от чиновничества» (достаточно вспомнить комедию А. С.Грибоедова «Горе от ума», пародию М. Е.Салтыкова — Щедрина «История одного города» и др.). Именно российская бюрократия (номенклатура) с ее иерархией чинов и социальных барьеров, с ее нравами культивировала «тяжкую российскую глупость» (М. Горький). В нашем отечестве под гнетом чиновничества находились буквально все слои общества, его пороки разлагали общественные нравы, препятствовали развитию страны по пути цивилизации.

Не следует думать, что бюрократия есть изобретение недавнего прошлого, ее корни уходят в глубокую древность. Зарубежный историк Л. Мэмфорд в работе «Миф машины» пишет о древней живой машине («мегамашине», по его терминологии), в которой каждый индивид является винтиком»: «Впервые в истории власть оказалась эффективной за пределами досягаемости руки или голоса. Никакое оружие не могло бы само по себе дать такую власть. Необходим был некий трансмиссионный механизм: армия писцов; глашатаев, управителей, надзирателей, руководителей, крупных и мелких чиновников, само существование которых зависело от точного исполнения приказов царя или его могущественных министров и генералов. Иными словами, хорошо организованная бюрократия есть интегральная часть мегамаши–ны: группа людей, способных передавать и выполнять приказы с ритуалистической пунктуальностью жреца и бездумным повиновением солдата. Воображать, что бюрократия — сравнительно недавний институт, значит игнорировать анналы древней истории. Первые документы, свидетельствующие о существовании бюрократии, относятся к векам пирамид (176, 93). Со времен Древнего Египта бюрократическая регламентация жизни просматривается во многих цивилизациях от древности до наших дней, в том числе и в «славянорусском культурно–историческом типе», по выражению Н. Данилевского (76, гл. XVII).

Рассматриваемая нами тема требует обращения ко времени царствования Алексея Тишайшего, к тому же некоторые нравы чиновничества своими корнями уходят в старомосковскую старину, оказавшись весьма живучими и в наши дни. В XVII веке в местном управлении произошел решительный поворот от земского начала к бюрократическому порядку, когда воевода уподоблялся уже не кормленщику, а выступал как истая коронная власть. Центральным московским приказам удобнее было иметь дело с одним общим правителем уезда, чем с многочисленными выборными властями на местах. Однако введение института воеводства вместо старого наместничества ухудшило само управление местными делами. В. Ключевский пишет: «Воеводы XVII в. были сыновья или внуки наместников XVI в. На протяжении одного–двух поколений могли измениться учреждения, а не нравы и привычки. Воевода не собирал кормов и пошлин в размерах, указанных уставной грамотой, которой ему не давали; но не были воспрещены добровольные приносы «в почесть», и воевода брал их без уставной таксы, сколько рука выможет. В своих челобитных о назначении соискатели воеводских мест так напрямки и просили отпустить их в такой–то город на воеводство «покормиться» (21 т. III, 140). В результате воеводство оказалось административной должностью с «неокладным» жалованием; и если к этому добавить точно не определенные границы воеводской власти, то понятным становятся злоупотребления и произвол в делах и выросшие на этой почве нравы приказных (чиновничьих) людей.