Читать онлайн «Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX — начала XIII столетия». Страница 19

После исследований А. А. Шахматова в области истории русского летописания ученые стали значительно осторожнее относиться к летописным известиям о происшествиях IX в. Характерно высказывание В. А. Пархоменко, который призывал не забывать, что «наши летописи возникли лишь в XI — начале XII в., что в первое столетие существования их наша первоначальная летопись пережила ряд переработок, на которых сказывалось влияние их авторов (сравните, например, Новгородскую Первую летопись и Лаврентьевский текст), что между появлением преданий и сказаний о событиях и явлениях русской жизни конца IX — начала X века и записью их прошло уже полтора — два столетия, за которые русское общество пережило крупнейшую реформу своей идеологии и быта, каковое обстоятельство не могло не отразиться на отношении наших монахов-летописцев к преданиям языческой Руси. Все это вынуждает нас относиться к показаниям наших летописей о русской жизни IX–X вв. с большой осторожностью и значительной долей критицизма: нужно учитывать и неточность преданий, и понимание прежних событий авторами-монахами по-новому, на иной лад, с точки зрения византийских идей и понятий, и некоторую тенденциозлость в самом выборе и сопоставлении преданий и известий».{6} Рассказ же «о призвании варяго-русских князей не находит себе, помимо нашей летописи, нигде исторического подтверждения, в летопись занесен спустя приблизительно 200–250 лет после того момента, к какому приурочивается самый факт, и носит на себе все черты предания неясного, легендарного, даже тенденциозного, притом спаявшего воедино несколько различных местных преданий».{7} В. А. Пархоменко был убежден, что «в XI в. в Киевской Руси не знали о Рюрике, его призвании на княжение и какой-либо связи его с тогдашней киевской династией; между тем позднейшие летописные своды распространяются о нем со значительными подробностями явно вымышленного характера… Таким образом, есть ряд оснований отнестись совершенно скептически к летописному повествованию о призвании на княжение Рюрика в смысле принятия такового за сообщение о начале русского государства в 862 г. и поставить этот северный легендарный эпизод рядом по историческому значению с южным летописным преданием о Кие, явная легендарность и историческая неизначальность коего обычно признается».{8}

Но не у всех историков летописный текст 862 г. вызывал такой большой скепсис. В «Русской истории с древнейших времен» М. Н. Покровского, написанной еще в дореволюционное время, говорится, что в вопросе о том, как появилась династия Рюриковичей у восточных славян, «всего безопаснее» придерживаться летописного текста: «Отношения „Руси” к славянам, по летописи, начались с того, что варяги, приходя из-за моря, брали дань с северо-западных племен, славянских и финских. Население сначала терпело, потом, собравшись с силами, прогнало норманнов, но, очевидно, не чувствовало себя сильным достаточно, чтобы отделаться от них навсегда. Оставалось одно — принять к себе на известных условиях одного из варяжских конунгов с его шайкой, с тем, чтобы он оборонял за то славян от прочих норманнских шаек».{9}

Мнение главы советских историков Киевской Руси Б. Д. Грекова эволюционировало. В ранних изданиях своей монографии «Киевская Русь» Б. Д. Греков замечает, что киевский летописец Сильвестр использовал запись новгородского летописца, приспособив «новгородское сказание к своим собственным целям»,{10} назидательным по замыслу: «Отсутствие твердой власти приводит к усобицам и восстаниям. Восстановление этой власти (добровольное призвание) спасает общество от всяких бед. Спасителями в IX в. явились варяжские князья, в частности Рюрик. Рюриковичи несли эту миссию долго и успешно, и лишь в конце XI в. снова повторились старые времена «всташа сами на ся, бысть межи ими рать велика и усобица». Призвание Мономаха в Киев таким образом оправдано, и долг киевлян подчиняться призванной власти, а не восставать против нее».{11}

Б. Д. Греков не отрицал полностью факт призвания Рюрика, хотя и испытывал сомнения в точности передачи его подробностей: «Есть большое основание сомневаться в точности предания о Рюрике, о котором так настойчиво говорят наши летописцы. Но, с другой стороны, едва ли необходимо отвергать целиком это призвание. В факте „призвания” во всяком случае нет ничего невероятного (это не исключает постоянных столкновений с варягами и их военных предприятий против славянских и финских народов). Оно очень похоже на те призвания, которые мы знаем при Владимире и Ярославе».{12} Какие же реальные события увидел историк в предании о Рюрике? «Если быть очень осторожным и не доверять деталям, сообщаемым летописью, — говорил он, — то все же можно сделать из известных нам фактов вывод о том, что варяжские викинги частью истребили местных князей и местную знать, частью слились с местной знатью в один господствующий класс. Так началось сколачивание аляповатого по форме и огромного по территории государства Рюриковичей».{13}

Очень скоро Б. Д. Греков в своих суждениях о призвании стал смещать акценты, а то и вовсе менять их смысл. Уже в издании 1939 г. он, опираясь на результаты исследований А. А. Шахматова, уличает летописца, стремившегося возвеличить род Рюриковичей, в склонности к норманизму. В известиях Повести временных лет о Рюрике автор видит «переделку старых преданий о начале русской земли, освещенную сквозь призму первого русского историка-норманиста, сторонника теории варяго-руси».{14} Вносит он изменения и в историческую канву предания, о призвании говорит с некоторой неохотой: «Варяжские викинги, — допустим, даже и призванные на помощь одной из борющихся сторон, — из приглашенных превратились в хозяев и частью истребили местных князей и местную знать, частью слились с местной знатью в один господствующий класс. Но сколачивание аляповатого по форме и огромного по территории Киевского государства началось с момента объединения земель вокруг Киева и, в частности, с включения Новгорода под власть князя, сделавшего Киев центром своих владений».{15} Таким образом, Б. Д. Греков, меняя ход начальной истории русского государства, переносит историческую сцену с севера на юг, из Новгорода в Киев. Давал о себе знать нарастающий синдром норманизма, парализовавший вскоре исследовательскую мысль. Но некоторое время Б. Д. Греков не видит ничего невероятного в самой личности Рюрика. «Интересно отметить, — пишет он, — что знают какого-то Рюрика и франкские летописи, говоря о нем, как о видном вожде датской военно-морской дружины, успевшем утвердиться на Скандинавском полуострове в городе Бирке. Не будет ничего удивительного, если после дополнительных разысканий окажется, что этот Рюрик датский и есть тот самый герои, о котором повествуют русские летописи».{16} Он возглавлял «вспомогательный наемный датский отряд», прибывший на «новгородскую территорию» по приглашению одной из борющихся сторон.{17}

В последней посмертной публикации «Киевской Руси» 1953 г., в которой были использованы поправки автора к тексту издания 1949 г., отношение к летописной записи о варягах еще более настороженное: «Есть большое основание сомневаться в точности предания о Рюрике, о котором тенденциозно говорят наши летописи. Несомненно, призвание трех братьев — ходячая легенда, весьма популярная в XI–XII веках. Возможно предположить лишь факт найма новгородцами варяжских вспомогательных отрядов. Такого рода факты имели место и при Владимире и Ярославе. Но это совсем не „призвание”, на котором базируются норманисты».{18}

Приглашение словенами «варяжской наемной дружины» допускал и В. В. Мавродин. Один из старейшин новгородских, полагает он, пригласил на помощь в борьбе с другими правителями «какого-то варяжского конунга, которого летописное предание назвало Рюриком». Явившись с дружиной в Новгород, варяжский викинг «совершает переворот, устраняет или убивает новгородских „старейшин”, что нашло отражение в летописном рассказе о смерти Гостомысла „без наследия”, и захватывает власть в свои руки».{19} В. В. Мавродин не уверен, «существовали ли реальные Рюрик, Синеус и Трувор». Но нет никаких оснований «обязательно считать их легендарными».{20}

Намерение В. В. Мавродина выявить реальное значение варягов в образовании Древнерусского государства было объявлено как сближение с норманизмом, как уступка норманистской концепции.{21} В вину В. В. Мавродину было поставлено даже то, что он иногда называл варягов купцами, тогда как их надлежало изображать в виде «разбойничьих дружин» или, по крайней мере, «воинов-наемников».{22} Эта, с позволения сказать, «критика» являлась веянием времени: в стране начинался сезон охоты на «космополитов».