Читать онлайн «Всемирная история: в 6 томах. Том 4: Мир в XVIII веке». Страница 150

Вернувшись в Индию, Абу Талиб написал свою книгу о путешествии в Европу, в которой стремился не просто поведать своим читателям о том, что видел в пути, но и рассуждал о том, что из опыта европейцев было бы полезно перенести на индийскую почву, а что ни в коем случае заимствовать не следует. Среди полезных для Индии достижений Запада Абу Талиб, равно как и другие индийцы, посетившие Европу в XVIII в., особо выделяет книгопечатание и прессу, общедоступный театр, ряд новых технических изобретений (например, паровой двигатель), парламентскую демократию; негативное отношение вызывают судебная система («судья часто оказывает давление на присяжных и диктует им свою волю») и то, что индийцам по контрасту с их страной казалось сексуальной распущенностью европейцев, особенно женщин, а также самоуверенность, абсолютная убежденность европейцев в своем превосходстве. Последнее особенно раздражало Абу Талиба, который не пожалел критических стрел для британских ориенталистов с их непоколебимой уверенностью в том, что они знанием восточных языков превосходят самих жителей изучаемых стран: «Если кто-либо из них приобретает хоть малую толику знаний в какой-нибудь науке или иностранном языке, он тут же садится и пишет целый трактат».

Воспитанный в условиях характерного для Индии культурного плюрализма, Абу Талиб осуждал в своих британских хозяевах их нетерпимость, неуважение к традициям иных народов. Его беседы с английскими джентльменами превращались в словесные турниры, в которых индийский гость проявлял остроумие и полемические способности: «В спорах они часто нападали на меня, утверждая, что мусульманские обычаи глупы и неразумны. Зная английский характер, я не счел необходимым вести с ними философские диспуты, а просто парировал удары. Когда они высмеивали обряды, совершаемые паломниками в Мекке, я спрашивал, что они находят разумного в церемонии крещения, означающей приобщение к богу ничего не сознающего младенца. Когда они высмеивали наш обычай есть руками, я напоминал им, что все лондонские пекари месят тесто ногами».

Индийская мысль не сразу осознала, какую угрозу представляли собой европейцы для независимого существования индийских государств, культуры и образа жизни народов субконтинента. Долгое время в них видели просто предприимчивых и удачливых купцов, которые платили за индийские товары звонкой монетой и поставляли местной знати западные редкости. Находились, правда, люди, верно оценивавшие грозящую опасность. Так, в 1716 г. дальновидный государственный деятель из Махараштры Рамчандра Пант Аматья написал в политическом трактате «Книга повелений» следующие пророческие слова: «Португальцы, англичане, голландцы, французы — люди в шляпах занимаются торговлей. Но они не такие, как все прочие купцы, ибо они служат своим монархам и по их приказу приезжают сюда торговать. Может ли быть, чтобы монархи не жаждали новых земель? Люди в шляпах стремятся прийти сюда, укрепиться, захватить новые земли и установить свою религию. В некоторых местах им это удалось. К тому же это очень упрямое племя, и если им удастся захватить клочок земли, они не отдадут его и под угрозой смерти.

Посему их присутствие должно быть ограничено лишь торговой деятельностью. Им можно позволять строить фактории, но не на море, а под контролем близлежащих городов, ибо главная их сила — флот. Довольно с них будет и того, что они приезжают и уезжают, не трогая нас, мы же не тронем их. Если во время войны они попадут в плен, их следует отпускать за выкуп, но обходиться с ними вежливо».

Чем сильнее становились позиции европейцев, и особенно англичан в Индии, тем активнее проявлялись в индийской мысли и политике три основных типа восприятия этого процесса. Первый из них может быть выражен индийской пословицей: «живешь в реке — не ссорься с крокодилом». Чем больше европейцы превращались в грозного крокодила, чем больше им принадлежала «река» индийской политики, тем охотнее правящие элиты индийских княжеств предлагали европейцам свои услуги в качестве военно-политических союзников и более или менее верных вассалов. Здесь, разумеется, был сугубо эгоистический расчет: в своих непрекращающихся междоусобных войнах индийские правители нуждались в помощи европейцев, превосходство военной организации и техники которых становилось ясным для всех.

Неверно считать, будто коварные европейцы натравливали друг на друга наивных туземцев: расчетливость, интрига, эгоизм проявлялись с обеих сторон, стремившихся как можно выгоднее использовать друг друга. При этом следует иметь в виду, что Индия никогда не была единым государством и не воспринималась в качестве такового даже самыми передовыми ее мыслителями. Феодальные княжества, с которыми столкнулись европейцы, соперничали друг с другом, поэтому в поддержке тем или иным правителем европейцев никто не видел национального предательства. Бенгальские солдаты, шедшие под английскими знаменами, вместе со своими маратхскими и хайдарабадскими союзниками, на штурм столицы Майсура, не видели особой разницы между Типу Султаном и лордом Корнуоллисом — оба были для них чужаками, иностранцами.

Важную роль играло и то обстоятельство, что во второй половине XVIII в. Индия не стремилась к объединению, но испытывала, несомненно, усталость от постоянных войн и катаклизмов, что ярко отразила литература той эпохи. В мечтах о некоем «порядке» индийцы обращались к своему историческому прошлому, которое по крайней мере дважды подсказывало им одну и ту же модель: страна погружена в хаос и усобицы, но приходит, причем извне, новый завоеватель, который огнем и мечом устанавливает новый «имперский порядок». В XII в. это был Мухаммад Гури, создатель Делийского султаната, в XVI в. — Бабур, основатель империи Великих Моголов. Надежды некоторых представителей мусульманской элиты на то, что в роли нового Бабура выступит либо Надир-шах, либо Ахмад-шах Дуррани (эти чаяния наиболее последовательно выражал в своих письмах-памфлетах известный делийский писатель и религиозный реформатор Шах Валиулла Дехлави) оказались напрасными. Точно так же не оправдались надежды части индусской элиты на то, что установление маратхского господства над Индией возродит индусскую империю. Англичане с их морской и сухопутной мощью, организацией и просто удачливостью вполне подходили на роль нового строителя империи. Они и сами активно позиционировали себя в качестве преемника Моголов: не случайно для административной системы в Бенгалии была принята могольская терминология, официальным языком в британских владениях до 1835 г. был фарси.

Второй подход заключался в резком неприятии британской власти в Индии. Идейные течения и организации, ставившие своей целью борьбу с влиянием западной культуры и защиту индусского и мусульманского наследия, возникли позже, в XIX в., когда колониальные власти стали поддерживать миссионерскую деятельность в Индии и внедрять европейское образование, когда англичане образовали в индийском обществе особую касту, более закрытую и надменную, чем даже брахманы, и сделали основой своего отношения с индийцами неприкрытый расизм. В XVIII в. часть индусской и мусульманской элиты сопротивлялась британской колонизации не столько в сфере культуры, сколько на военно-политической арене. При этом некоторые правители Индии стремились перенимать европейский опыт, особенно в военно-технической сфере. В ряде государств (Хайдарабад, Авадх, Бенгалия, Махараштра) строились оружейные мануфактуры, работавшие под руководством европейских мастеров. В армиях появлялись регулярные соединения, обученные на западный лад европейскими офицерами. Но, разумеется, эти «архитектурные украшения» не меняли военного и политического облика государств.

Самые радикальные реформы были осуществлены в Майсуре, причем их инициаторы Хайдар Али и особенно Типу Султан неоднократно подчеркивали, что главным поводом к проведению этих реформ была угроза английского колониального подчинения. Майсурское войско было реорганизовано и превращено из феодального ополчения в регулярную, обученную на европейский лад французскими инструкторами армию. Эта армия, впервые в истории Индии, была одета в форму (коричнево-красную под цвет местной почвы, с тигровыми полосами), имела четкую структуру (от бригады до взвода) и боевой устав, в преамбуле которого прямо говорилось о необходимости перенимать европейский опыт для борьбы с колонизаторами. Богатая майсурская казна платила хорошее жалование офицерам и солдатам, пенсии раненым и семьям погибших, содержала медицинскую службу и школы для солдат. Для офицеров были введены четкие критерии продвижения по службе (не больше чем через два чина, вне зависимости от происхождения и религиозной принадлежности), присяга и суды чести.

Реформы в Майсуре не ограничились реорганизацией армии. Типу Султан ликвидировал владельческие права местных феодалов, прекратил раздачу служебных земельных пожалований. Теперь за службу жалование платили только деньгами, а налоги со всех земель Майсура поступали исключительно в казну. На организованных по приказу Типу Султана «опытных станциях» разводили новые сельскохозяйственные культуры, распространявшиеся по всей стране. Впервые в истории Индии в Майсуре произошло разделение военной, гражданской и судебной властей: в каждую провинцию назначались военный губернатор, гражданский губернатор и главный судья, которые не должны были вмешиваться в сферу компетенции друг друга. Центральный аппарат делился на министерства, управлявшиеся коллегиями, где вопросы решались большинством голосов.