Читать онлайн ««Повесть временных лет» как исторический источник». Страница 43

Подойдя к Константинополю и найдя вход в Золотой Рог замкнутым цепью, Олег со своим войском высадился перед городом и приказал выволочить корабли на берег, после чего «повоевал» окрестности Константинополя, «много убийство створи греком и полаты многы разбиша, а црькви пожьгоша… елико же ратнии творять» [Ип., 21], что послужило основанием для историков говорить о жестокой войне между «русью» и греками. Однако вся эта картина является интерполяцией, основанной на рассказе Продолжателя хроники Георгия Амартола о нападении «руси» на Константинополь в 941 г. и Жития Василия Нового[357], причем «2000 кораблей», скорее всего, возникли из цифры, содержащейся в рассказе Амартола о нападении «руси» на Константинополь в 860 г., где указаны 200 судов[358], увеличенной для эффекта в десять раз. Вопрос в другом: было ли у Олега действительное намерение «повоевать» столицу Империи? И с этой точки зрения предпринятые им действия оказываются чрезвычайно любопытны.

В самом деле, если убрать из текста отмеченную выше вставку («и повоева около города, и много оубииство створи грекомъ, и полаты многы разбиша, а церькви пожгоша; а ихъ же имяху полоняникы, овехъ посекаху, другая же мучаху, иныя же растреляху, а другая въ море вметаша, и ина многа зла творяху русь грекомъ, елико же ратнии творять» [Ип., 21]), то окажется, что Олег сразу же по прибытии приказал «выволочить» на берег корабли и поставить их на колеса, чтобы двинуться не к стенам, а в обход их, к верховьям Золотого Рога, откуда он беспрепятственно мог проникнуть в сердце города, однако этого не сделал, легко сдавшись на уговоры греков. Последнее означает, что появление русской флотилии у стен византийской столицы предполагало не войну, а всего только демонстрацию силы, в чем Олег и преуспел, наглядно показав возможность обойти с тыла запертый цепями Золотой Рог, т. е. совершить те самые действия, благодаря которым пять с половиной веков спустя турки блистательно завершили осаду Константинополя[359]. Отсюда и проистекает готовность греков к ведению переговоров, к чему они поначалу не были расположены и по своему обыкновению затягивали их.

Хотя рассказ ПВЛ об осаде Константинополя, написанный два века спустя после событий/ передает совершенно искаженное о них представление «краеведа», то обстоятельство, что он использовал выписки из какого-то документа императорской канцелярии, как мы увидим ниже, и подлинные статьи договора 6420/912 г., позволяет воссоздать их с достаточной степенью достоверности. Так, доказательством отсутствия прямых враждебных намерений со стороны Олега может служить содержание последующих переговоров, в которых не поднимаются вопросы о войне и мире, а рассматриваются исключительно условия пребывания русских купцов и послов в Константинополе, хотя не вполне понятно, почему царский двор должен снабжать по мере надобности тех и других не только пищевым довольствием, но и якорями, канатами и парусиной [Ип., 22]. Разгадку причин всего этого следует искать, по-видимому, в требовании «руси» освободить ее от чрезмерно высоких пошлин с покупок («не платяче мыта ни в чемь же»), на что греки соглашаются при следующих условиях: всех приезжающих в Константинополь будут переписывать, и в город приезжие должны входить группами не более 50 человек, без оружия и в сопровождении приставов, причем «русь» не будет «творить пакости в селах и в стране нашей» [Ип., 22–23].

Надо думать, именно эти пункты и явились причиной предшествующего конфликта между торговой «русью» и греками, во время которого было захвачено русское судно с товарами и людьми, — конфликта, который был разрешен Олегом дипломатическим путем, но с применением демонстрации силы. Позднейший же обработчик, не поняв сути происходившего и воспользовавшись славянским переводом Продолжателя Георгия Амартола, изобразил небывалую войну между Византией и Русью в 907 г., описанную им по принципу «елико же ратнии творять» [Ип., 21], что заставило ломать головы позднейшим историкам, не находившим никаких следов подобного конфликта в византийских хрониках. Из этого следует, что Олег требовал от греков не дани в нашем понимании, не отступного, а, скорее всего, пени за ущерб, нанесенный «руси» греками, и возмещения расходов по экспедиции, исчисляемых по количеству людей на корабле (для потерпевших в конфликте) и по кораблям (для экспедиционного корпуса). Отсюда и происходят два исчисления виры, отличающиеся друг от друга: для потерпевших — «по 12 гривен на человека, а в корабле 40 муж», а для пришедшего войска — по 12 гривен «на ключ» («ключ» — ключевое, т. е. ‘рулевое весло’), иными словами — на корабль, что при наличии 200 кораблей дает 2400 гривен общей суммы отступного, вполне реального в такой ситуации [Ип., 22]. Не потому ли греки, признавшие свою вину, назвали Олега «святым Димитрием, посланным на нас Богом» — фраза, до сих пор вызывающая недоумение у исследователей.

Особый интерес в этом плане приобретают требуемые Олегом «углады [уклады] на руские городы», обычно толкуемые как ежегодная дань, идущая в пользу этих городов. В первом варианте требований городов названо довольно много — Киев, Чернигов, Переяславль, Полоцк (Полтеск), Ростов, Любеч и «прочая городы», тогда как во втором варианте список ограничивается только Киевом, Черниговом и Переяславлем. Но, как показывают археологические исследования, Чернигов и Переяславль приобретают облик города только в конце X в., Любеч и Полоцк — в начале XI в., а Ростов — не ранее конца того же столетия. Что касается княжеских «столов» в названных городах («по темь бо городомъ седяху князья подъ Ольгомъ»), то, за исключением Полоцка, который, как и Ростов, никогда не входил в состав киевских земель, эти города становятся центрами княжеств только в XI–XII вв.[360], т. е. уже к моменту работы «краеведа». Но тогда какие города были названы в реальном тексте договора 6420/912 г.? И, может быть, потеря ряда статей этого договора, посвященная именно торговым вопросам, объясняется их несоответствием той картине, которую старательно выписывал наш «краевед»? В таком случае, под лексемой «уклад» (позднее осмысленной в качестве «торговой квоты», определяющей города, которые получают допуск на константинопольский рынок со всеми вытекающими отсюда льготами, и на рынках которых, в свою очередь, могут торговать византийские купцы, также получая «месячное» довольствие) следует понимать состав «месячины», выдаваемой правительством приезжим торговцам (хлеб, вино, мясо, рыба, овощи), что и зафиксировано текстом.

Впрочем, существует другое, более вероятное объяснение этого пункта, предложенное в свое время С. А. Гедеоновым, исходившим из значения данного слова в др.−польском и чешском языках как «возмездия, удовлетворения (за нанесенный ущерб)», что хорошо согласуется и с исчислением пени потерпевшим[361].

Попытка М. В. Левченко и ряда историков увидеть предшествующие соглашениям военные действия из слов договора «по первому слову да оумиримся с вами, грекы», поскольку «не было смысла заключать мир, если этому договору не предшествовала война»[362], тоже оказывается несостоятельной, поскольку речь в тексте договора идет не о прошлом, а о возможности недоразумений в будущем, которые не должны перерастать в конфликт: «По первому слову да умиримся с вами, грекы, да любимъ друг друга оть всея душа и изволенья, и не вдадимъ, елико наше изволение быти оть сущихъ подъ рукою нашихъ князь светлыхъ, никакому же съблазну или вине; но потщимся, елико по силе, на охранение прочихъ и вьсегда летъ съ вами, грекы, исповеданиемъ и написаниемъ с клятвою извещаемую любовь непревратну и непостыжну» [Ип., 24]. О том, что договор 6420/912 г. «не имеет никаких намеков на враждебные отношения между русскими и греками», писали С. В. Бахрушин[363] и М. Н. Тихомиров[364], а из зарубежных исследователей наиболее аргументированно отстаивал эту точку зрения Р. Долли в статье «Мифический поход Олега против Константинополя», полагавший, что Олег искал не войны с Византией, а мира, почему уже в морской экспедиции византийского флотоводца Имерия 911–912 гг. участвовали команды русов[365].

В тексте рассказа можно найти еще одно доказательство мирных намерений Олега, по традиции толкуемое в прямо противоположном смысле: упоминание о его щите и щитах его сподвижников, вывешенных «на воротах» (т. е. на воротных башнях) Константинополя, «показающе победу». Если использование колес и повозок для перевозки судов, в том числе и при осаде городов, хорошо известно, то в этом случае мы никаких аналогов не находим. Наоборот, различные знаки, изображения и предметы, которые помещали на башнях и воротах крепостей, выполняли роль талисманов и оберегов, служили защитой от врага и злоумышленника, будучи в прямом смысле слова «щитом» городу и его жителям. С той же целью над городскими воротами помещали иконы, кресты и гербы. Кроме того, как показал Я. К. Грот, выражение «поднять щиты» для предводителя одной из воюющих сторон в ту эпоху означало призыв к перемирию и началу переговоров[366]. Поэтому можно утверждать, что, вешая свои щиты на башнях Константинополя, «русы» объявляли о готовности отныне защищать этот город вместе с его обитателями. Если вспомнить, что вскоре в византийской армии появляются отряды «русов» (морская экспедиция на Крит 911–912 гг.), а сами греки наименовали Олега «святым Димитрием», то подобное утверждение вряд ли покажется слишком смелым.