Читать онлайн «1812 год. Пожар Москвы». Страница 32

Что же стало с женой и дочерьми Жданова? Так как русское командование отправило Жданова в Петербург, он не мог сразу же по вступлении русских в Москву лично начать поиски. Вместо него это сделали власти. Министр полиции Балашов отправил предписание московскому обер-полицмейстеру Ивашкину найти жену и дочерей Жданова. Не полагаясь на вышестоящие власти, Жданов и сам отправил письмо Ивашкину с той же просьбой. Эта история закончилась благополучно. После отправки Жданова к русским аванпостам жена и дочери находились на пропитании «этого французского генерала» и дождались возвращения русских войск в Москву[419].

Какова была эффективность деятельности созданных французами органов власти? Очевидно, что очень низкой. Несмотря на провозглашение от 1 октября, по которому объявлялось о создании муниципалитета и полиции, и от 6 октября, где Лессепс предлагал ремесленникам возвращаться к своим «рукоделиям», а окрестных крестьян каждое воскресенье и среду возить продукты на торги, обещая порядок и охранение, влияние муниципалитета ощущалось очень слабо. «Пришли к Лессепсу жаловаться на грабежи, — описывал в письме к некоему Ивану Николаевичу своё пребывание в оккупированной Москве асессор Сокольский, — он: как-де мне одному унять армию; а её не было и 20000 человек. Вот как отвечал генерал-интендант, командующий Москвою и Московскою провинцею»[420]. «Циртификаты (сертификаты. — В.З.) везде рвали; коменданта ругали», — так писал тот же Сокольский об отношении французских солдат к документам, выдаваемым Лессепсом несчастным москвичам[421].

Хотя представляется, что так было не везде и не всегда. Нередко члены муниципалитета останавливали грабежи и спасали людей. В письме того же Сокольского описано, как для погребения русского священника из Запасного дворца под французским караулом был доставлен священник, а позже удалось выпросить караул и лошадей для переезда группы московских погорельцев[422].

Не забывал муниципалитет (правда, чаще всего в лице Лессепса) и нужд московских больниц. Судя по донесению смотрителя Екатерининской больницы, туда было прислано Лессепсом 2 коровы и четверть пшеницы[423]. Ещё более значительная помощь была оказана Лессепсом Воспитательному дому: 10 октября (?) туда было доставлено 8 коров и 4 барана[424]. При содействии Лессепса 28 сентября Дюма отпустил Воспитательному дому 100 центнеров пшеницы и 20 центнеров гречневой крупы[425].

Всё это происходило в условиях, когда французская армия сама нуждалась в продовольствии. А.Н. Попов в своё время опубликовал ведомость от 27 сентября 1812 г. за подписью Дюма, из которой следовало, что продовольствия, фуража, дров и свечей сохранилось в Москве после пожара весьма ограниченное количество[426]. Этими обстоятельствами и объясняются те решения, которые 6 октября Наполеон принял в отношении продовольствования московских жителей и, в этой связи, определил новые задачи в деятельности муниципалитета. В своём предписании маршалу Бертье император заявил о том, что герцог Тревизский (Мортье) требует продовольствия для работников полиции, для находящихся в городе детей, для русских в госпиталях, для больных жителей и т. д., однако, хотя «все эти требования законны, сделать ничего нельзя». Наполеон предложил, чтобы муниципалитет сформировал «русскую роту», подразделения которой должны были отправиться по деревням для поиска припасов. Для закупки этих припасов следовало ассигновать «необходимые серебряные деньги». В самом же городе муниципалитет должен был учредить магазин, куда эти запасы свозились бы и из которого можно было бы распределять их среди горожан и находящихся в госпиталях. Наполеон полагал, что если бы этот эксперимент удался, то можно было бы сформировать ещё 3 или 4 роты с теми же целями. «Вот что надо делать; скажите Лессепсу, и не откладывайте», — закончил Наполеон[427].

Итак, чиновникам муниципалитета теперь предстояло отправиться в тяжёлую и опасную экспедицию за продовольствием. Очевидно, что никакую «русскую роту» сформировать было просто невозможно, но не выполнить приказ Наполеона тоже было нельзя. Лессепс приказал срочно собрать заседание муниципалитета и вначале словесно объявил собравшимся повеление Наполеона, «а потом предложил и письмо, написанное к нему (то есть к Лессепсу. — В.З.) о том же Бертье, в котором было изъяснено, что для закупаемых припасов сооружается при муниципалитете магазин, который назначен будет для продовольствия жителей»[428].

Как известно, ряду членов муниципалитета (например, Кольчугину) под предлогом тяжелой болезни удалось отказаться от участия в этой экспедиции. Избежал этого и Позняков, также сказавшийся больным. В конечном итоге горький жребий выпал на долю помощника городского головы П.И. Коробова, членов городского правления И.К. Козлова и И. Переплётчикова. Каждому из них был выделен караул из 10 французских солдат и одного унтер-офицера, выдано по 10 прокламаций «для раздачи крестьянам» и деньги для закупки продовольствия. Вопреки приказу Наполеона, деньги были выданы ассигнациями. Коробов получил 850 руб., «из коих отдал 525 руб. отправленным с ним трём мещанам, неизвестно куда отлучившимся, а с остальными взят в с. Люборицах российскими казаками и представлен в главную квартиру; из числа же полученных им прокламаций четыре должен был раздать по принуждению, а прочие 6-ть истребил». Козлов получил 1400 руб. ассигнациями и на эти деньги купил в 4-х верстах от Москвы 46 коров и 30 баранов, «а данные ему прокламации истребил». Переплётчикову было выдано 900 руб. ассигнациями, с которыми он посылался на закупку продовольствия дважды. В первый раз им было куплено 6-ть четвертей пшеницы, во второй раз не удалось купить ничего, так как в дороге отрядом французов из 10 человек, которые его должны были сопровождать, был «прибит и ограблен, причём отняты и оставшиеся у него деньги». Все 10 прокламаций он так и не роздал, а оставил «в лесу в повозке», на которой ехал[429].

Так закончились попытки использовать муниципалитет для снабжения города продовольствием. Очевидно, что французское командование реально и не собиралось использовать созданные им «русские» органы власти для снабжения продовольствием своих войск. Речь шла исключительно о московских жителях и госпиталях с русскими больными и ранеными.

Участие муниципалитета в деле обеспечения москвичей пропитанием сказалось реально только в организации трактиров «близ Креста у Сухаревой башни»[430]. Возле Калужских ворот была учреждена французская пекарня «для продажи калачей французских и пресных хлебов и ржаных». Хлеб продавался по 10 коп. серебром. При «участии евреев» была устроена продажа «простого вина» (водки). Одну бочку возили по улицам и продавали штоф по 4 руб. 30 коп., бутылку по 1 руб. 72 коп. серебром или ассигнациями[431].

В своё время аббат Сюрюг, кюре французской церкви Св. Людовика в Москве, пустил в оборот утверждение, что в православных храмах во время оккупации служба не велась, хотя русское население, оставшееся в городе, остро нуждалось в религиозном утешении. Первым, и чуть ли не единственным, священнослужителем, который возобновил службу в Москве, в церкви Св. Евпла, был некий священник из иностранцев[432]. Как ни странно, это мнение получило широкое хождение[433]. В 70-е гг. XIX в. А.Н. Попов окончательно опроверг данное утверждение, показав, что служба, как правило, прерванная на несколько дней во время самых сильных пожаров, всё же велась во многих московских монастырях и некоторых церквях (в Новодевичьем, Рождественском, Зачатьевском монастырях, в Спасо-Преображенской церкви на Глинищах, в Троицкой церкви на Хохловке, в Петропавловской церкви на Якиманке, в церкви Голицынской больницы)[434]. Исследование Л.В. Мельниковой позволяет добавить к этому списку церкви Рождества Богородицы, что на Стрелке, Максима Блаженного, что на Варварке, Троицкую, Рождественскую, что в доме княгини Голицыной, а также 5 (или 6?) церквей в окрестностях села Коломенского, Екатерининскую церковь Воспитательного дома, церковь Запасного дворца и некоторые другие[435].

Учреждённый французами муниципалитет, среди прочего, был призван помочь в возобновлении богослужения, тем более что о службе в монастырях и некоторых перечисленных выше церквях знал только очень ограниченный круг москвичей, а главное, служба отправлялась далеко не в полном объёме (служили заутрени, часы и вечерни, но не служили обедни).

К сожалению, до сих пор до конца не прояснён важный вопрос: имелось ли прямое распоряжение со стороны либо церковных, либо светских российских властей о закрытии всех храмов и прекращении в них богослужения. Но если даже прямого указания на этот счёт священнослужителям и не поступало, общий настрой как церковных, так и гражданских начальников был в пользу полного закрытия всех без исключения храмов. Оставляя неприятелю столицу, обречённую на разорение, власти вряд ли задумывались о судьбе тех несчастных обывателей, которые по тем или иным, чаще мало зависимым от них самих причинам, не могли её покинуть. Эти люди, таким образом, лишались возможности получить духовное утешение в годину свалившихся на них несчастий.