Читать онлайн «Империя Наполеона III». Страница 40

После поездки по провинциям Луи-Наполеон окончательно решился на восстановление империи и принялся за работу. В своем послании к Сенату от 4 ноября он прямо заявил, что «восстановление империи служит для народа гарантией его интересов и удовлетворением его справедливой гордости. Оно положит конец эре революций и укрепит завоевания 1789 года. Оно удовлетворяет его справедливую гордость, ибо, свободно и разумно восстанавливая то, что вся Европа ниспровергла тридцать семь лет тому назад силой оружия среди несчастий нашего отечества, народ благородно мстит этим за свои поражения, не принося никого в жертву, не угрожая ничьей независимости, не нарушая всеобщего мира…»{368} Эта речь в Сенате со всей очевидностью показывает, что Луи-Наполеон видел в империи единственно возможный выход из политического тупика, в котором оказалась Вторая республика. Он предлагает ее восстановление на новой основе, отличной от Первой империи. Луи-Наполеон неоднократно подчеркивает, что империя — это прежде всего мир, воплощение мечты французов о национальном единстве, покоящемся на принципах справедливой и сильной власти.

Новый плебисцит, на котором должна была решаться судьба империи, был умело подготовлен триумфальным путешествием по центральным, юго-восточным и юго-западным департаментам, которые были охвачены волнениями после переворота 2 декабря. Плебисцит был предложен в следующих терминах: «Народ хочет восстановления императорской должности в лице Луи-Наполеона Бонапарта, с наследственной властью по прямой линии, легитимной или усыновленной, и дает ему право самому устанавливать порядок наследования престола семьей Бонапартов, так как это предусматривает сенатус-консульт от 7 ноября 1852 года». Ответ был практически единодушен — «за».

Несмотря на происки легитимистов и орлеанистов, 76% от общего числа избирателей проголосовали за установление империи. Отчеты должностных лиц подтверждают силу народной поддержки Луи-Наполеона. Так, в Шампани и в Арденнах успех социалистов на муниципальных выборах в августе 1852-го совпал с массовым голосованием в поддержку установления империи. Прокурор Руана констатировал аналогичные манифестации и считал, что бонапартизм стал единственной защитой против социализма. Шахтеры Луары также выступили в поддержку принца под впечатлением его недавнего визита в эти края, в то время как буржуазия Лиона настороженно отнеслась к идее провозглашения империи. На востоке Аквитании население рабочих кварталов и «красные» кантоны активно голосовали за восстановление империи. Только средиземноморский юг Франции был исключением в голосовании, хотя и здесь процент проголосовавших «за» был достаточно велик. Так, в департаменте Эроль последствия репрессий давали о себе знать в небольших городках, и поэтому часть населения без энтузиазма отнеслась к инициативе принца-президента{369}.

Народная поддержка так же выражалась в демонстрациях и проявлениях радости во время плебисцита и официальных церемоний по случаю установления империи. Префект Лэна утверждал, что никогда никакой национальный праздник не вызывал такую бурю народного энтузиазма. Так же обстояли дела в Луазе, Изере, Кантале и Верхней Луаре, где народ приветствовал Наполеона III, с именем которого он связывал свои надежды и ожидания. В свою очередь, никогда еще местные муниципалитеты не были так щедры в раздаче денег бедным, что соответствовало духу праздника и создавало атмосферу национального единения{370}. Не отставали от метрополии и колонии. Так, управитель Реуньона поздравлял Луи-Наполеона с принятием титула императора и писал, что «население Реуньона восторженно встретило восстановление империи и приветствовало наступление эры надежд и спокойствия»{371}. Это был настоящий праздник также и для бывших военных, ведь 1852 год стер унижения 1815 года и последовавшей затем оккупации Франции союзниками.

Еще раз подчеркну, что сведения о восторженном одобрении установления империи многочисленны и типичны для других регионов Франции. Интересные факты констатировал в своем очередном послании Яков Толстой: «Плебисцит (по поводу провозглашения империи. — Прим.авт.) назначается на 21 и 22 ноября, и возобновление сессии. Законодательного корпуса состоится 25-го того же месяца, с тем чтобы заняться проверкой голосования. Но все предусмотрено заблаговременно, и приняты меры к устранению какой бы то ни было оппозиции и к подмене бюллетеней с «нет» — бюллетенями с «да», если только цифра этих последних не достигнет по меньшей мере семи миллионов голосов»{372}. И хотя власти приняли все меры, чтобы обеспечить себе победу на плебисците, как об этом писал Яков Толстой, нет никаких оснований сомневаться во всенародной поддержке, оказанной режиму.

Первого декабря император обратился к Законодательному собранию, в котором объяснял свое намерение принять титул: «Таким образом, титул Наполеона III не является одной из династических претензий… это честь, оказываемая легитимному правительству, которому мы обязаны своими самыми славными страницами нашей современной истории. Мое правление не ведется с 1815 года, а датируется сегодняшним моментом, когда вы скажете мне результаты голосования»{373}. Империя, таким образом, должна была стать продолжением, а не разрывом со всем тем, что произошло с 1815 года, включая все международные договора и обязательства, включая статьи, навсегда запрещавшие реставрацию Бонапартов во Франции. Эти статьи, как уже говорилось, оставались в силе, и Луи-Наполеон стал императором с молчаливого согласия европейских держав, которые видели в нем гаранта порядка и спокойствия в стране, доставившей много хлопот великим державам. «В общем ожидали, — замечает Яков Толстой, — что будущий император не назовет себя Наполеоном III: считали, что у него больше здравого смысла, чем тщеславия, и что он откажется от этого ребячества, так как, конечно, царствование Наполеона II было фиктивным и в то же время отменяющим постановления всех европейских государей, собиравшихся на конгрессе. Но, по-видимому, он остался глух ко всем советам и ставит выше всего свою всемогущую волю»{374}. Сам Николай I спокойно отреагировал на установление империи, поскольку видел в ней гарантию от новых революций, в то же время отказывая Наполеону III в обращении «брат мой», принятом в переписке между монархами.

Итак, ровно через год после переворота, 2 декабря 1852 года, Вторая республика уступила место Второй империи, а принц-президент был провозглашен императором Наполеоном III. В результате институты парламентской демократии (законодательные палаты, выборы депутатов, политическая печать и др.) уступили место авторитарному стилю правления нового императора. Император жестко подчинил себе аппарат исполнительной власти, начиная с кабинета министров и кончая префектами департаментов и мэрами городов и коммун, был значительно усилен полицейский контроль. Республиканцы в изгнании бросились в атаку против этого нового акта цезаризма, а граф Шамбор умолял народ не предаваться иллюзии, напоминая, что «если гений и слава Наполеона не основали ничего прочного, то его имени и воспоминание о нем менее чем достаточно»{375}. Однако народ в своем большинстве, как об этом свидетельствовали результаты референдума, активно поддержал инициативу принца-президента.

Менаже, исследователь народного бонапартизма, подчеркивал, что «сила идеи Империи и уникальная политическая обстановка в стране сделали возможной реставрацию империи, невозможную еще несколько лет назад». Он считает, что все препятствия на пути к ее восстановлению были сметены народным бонапартизмом и что без народной поддержки Луи-Наполеон не продержался бы у власти ни дня. Таким образом, заключает Б. Менаже, наполеоновская легенда увенчалась провозглашением Империи{376}.

Провозгласив Империю, Луи-Наполеон стал главой клана Бонапартов и должен был улаживать запутанные проблемы своих родственников, проявлявших свой неуживчивый и сварливый характер кстати и некстати. Проблема заключалась в том, что у принца не было наследников, а семейство Бонапартов уже собралось делить наследство. Установив Империю и династию, император оказался в той же ситуации, что и его дядя, тот также был в конфронтации со своей семьей. Семейные и династические проблемы стали частью императорского наследия, и Наполеон III должен был, хотел он того или нет, делать все возможное, чтобы уменьшить негативные последствия семейных дрязг для своего режима.

Новоиспеченному императору надо было также сохранить народную поддержку для укрепления своей власти и консолидации режима, поскольку, в отличие от своего дяди, он зависел от всеобщего голосования, которое осуществлялось не только во время плебисцитов, но и во время муниципальных выборов. Очевидно, что если с установлением режима Второй империи все зависело от императора, то он зависел не только от органов государственной власти, но также и от людей, которыми он управлял. Среди министров было всего несколько убежденных бонапартистов, самые яркие имена режима: Барош, Руэр, Морни, Фортуль. Подобные им начинали свою политическую карьеру орлеанистами, и многие в душе продолжали симпатизировать делу Орлеанов. Нужно отметить, что и самые верные, пламенные бонапартисты, как Персиньи и Э. Оливье, по-разному интерпретировали бонапартистскую доктрину, изложенную в «Наполеоновских идеях».