Читать онлайн «Как подменили Петра I». Страница 31

В том же году, когда архиепископ Варлаам подвергся опале, следует еще одно царское распоряжении. 21 декабря 1645 года воевода Верхотурья М. Ф. Стрешнев получил из Москвы грамоту, в которой указывалось ему отпустить в столицу проживавшего в городе опального князя Матвея Великопермского. Получив одну «подводку», князь Матвей незамедлительно двинулся в путь, а 18 февраля 1646 года уже явился в Сибирский приказ.

Известно, что князь Матвей на Верхотурье был сослан в 1641-м с указом следить за ним, дабы он не убежал к калмыкам, и содержать его на три копейки в день. Видимо, заподозрен был Матвей Федорович в отсутствии преданности новой царствующей династии, поскольку верхотурский воевода князь Н. Ф. Мещерский обозвал его как-то «вором и изменником». Впрочем, потомок князей Великопермских счел это страшным оскорблением и не побоялся подать на Мещерского челобитную.

Как встретили князя Великопермского в Москве и какова была его дальнейшая судьба, сказать с уверенностью невозможно. В архивах не сохранилось каких-либо сведений на этот счет. Также неизвестна и подлинная причина его опалы. Можно лишь сделать предположение, что он подвергся в Москве допросу в связи с делом Тимошки, который неоднократно утверждал, что его подлинным отцом являлся наместник Великопермский. Если допустить, что в словах Акундинова есть некоторая доля правды, то именно князь Матвей и мог быть его подлинным отцом.

Но что заставило его скрывать своего сына и даже отдать на воспитание чужим людям? Может быть, то, что Тимофей был его незаконным сыном? Или все же причины были серьезней и глубже? Предположим, князь Матвей был женат на одной из дочерей царя Василия Шуйского от его первого брака…

Но к этой версии мы вернемся позднее.

Олеария поразило, что во время пытки Тимошка «вел себя крайне упрямо» и ни в чем не сознался. Но это упорство в какой-то мере говорит в пользу Акундинова — он до конца отстаивал свое право называться Шуйским.

Но в то же время в официальных документах мы не находим следов этого упрямства — Тимошка признал свое самозванство. Так кому же верить?

В наших исторических архивах сохранились «пыточные» и «расспросные» речи Тимошки Акундинова. Попробуем еще раз вчитаться в них:

«… государь царь и великий князь Алексей Михайлович всея Руси сказал вора Тимошку Анкидинова рас-прашивати и пытать. А у пытки быти боярам всем.

И того же дни бояре все у земского приказа в застенке вора Тимошку роспрашивали какова человека он сын и для чего он государевым сыном именем с Москвы сбежал в Литву, и про ту его измену кто ведал, с кем он о том советовался, и хто ево отпускал и детей он своих оставил? И будучи в чужих государствах для чего таким непристойным имянован — Шуйским князем назывался? И какие он блаженныя памяти великого государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Руси и царя Василия Ивановича всея Руси грамоты за печатями у себя сказывал и где ныне те грамоты?

И вор Тимошка сперва молчал долго. И учал говорить: вину, де, он свою к государю приносит и объявляет, что он человек убогой, а отец его и мать же… потому, что остался мал.

(В этом месте пропуск текста объясняется повреждением и утратой нижней части листа № 7. Обращаясь к историку С. М. Соловьеву, находим, что утраченное место он прочитал как «а отец мой и мать какие люди, того не упомню, потому что остался мал».)

И как де с молодых лет жил у архиепископа Вологодского Варлаама, и архиепископ де видя его ум называл его княжеским рождением и царевую палатою. И от этого де прозвания в мысль его вложилось, будто он впрямь чесного человека сын.

А после де того учал он проживать у дьяка Ивана Патрикеева и сидел в новой чети в подьячих. И был ему Иван Патрикеев друг большой и оберегатель, и с ним, Тимошкою, о всем советовал, и беды ему, Тимошке, сказывал. И ево Тимошкино умышление все ведал. И как над Иваном Патрикеевым беда учинилася и он де Тимошка от ево Ивановы беды учал тужить, и от страху с Москвы сбежал в Литву. И в Литве де он будучи назывался Иваном Каразейским. А про побег ево дьяк Иван Патрикеев ведал.

И как де некоторые государевы людим учали ево, Тимошку, уличать и называть дьяка Ивана Патрекеева холопом и убойцем, будто он брата своего убил, и сведал де про то архиепископ Вологодский Варлаам и дьяк Иван Патрекеев, прислали об нем в Литву свидетельственное письмо, что он Тимошка не холоп Ивана, но и лутче ево, Ивана, и брата своего он, Тимошка, не убивал.

И Тимошка допрашиван: с кем к нему такое письмо в Литву прислано?

И вор Тимошка сказал: прислано де к нему с киевлянином с Романом Краво.

И Тимошка роспрашиван, хто ево Шуйским князем называться научил?

И Тимошка сказал: научил де его называться Шуйским князем отец его Демка.

(В первом неполном списке эта строка читается несколько иначе: «научил де ево называца Шуйским князем мнимой отец ево Демко».)

И туто ж привожена вора Тимошкина мать, старица Стефанида. И, смотря на Тимошку, говорила, что он ее сын.

И Тимошка против того не говорил ничего долго, тое старицу спросил, как ее зовут.

И старица сказала: звали де ее в мире Соломонид-кою, а ныне, во иночех, Стефанида.

И вор Тимошка говорил: та де старица ему не мать, матери ево сестра родная, а была де до него добра, вместо матери.

И старица спрашивана, хто у ней муж был. А в рос-просе сказала, что у ней муж был Демко, а его Тимошки отец. Торговал же сперва холстами, а после жил у архиепископа у Варлаама. А он де вор Тимошка родился у ней на Вологде в королевичев приход по Москву[32], и ему ныне 36 лет.

Да с Тимошкою на очную ставку ставлен был Иван Песков. И Тимошку уличал, что он вор Тимошка Демкинов сын, холщевника, а та де старица ево Тимошкина мать.

И вор Тимошка сказал, что он Ивана Пескова знает. Сперва он Иван был ему Тимошке друг большой, а после учинился недругом.

Да он же вор Тимошка говорил: про того де он Ивана Пескова и про дьяка Ивана Байбакова роскажет подробну. И больше того про то не говорил ничего.

Да с ним вором Тимошкою ставлен с очи на очи Костка Конюхов, которого он вор называл человеком своим. И чтены ему Костке первые речи ево роспросные и пыточные речи. И Костка говорил про нево Тимошку во всем против первых своих роспросных речей.

И вор Тимошка молвил, что он детей своих у Ивана Пескова не оставливал, а оставил у швеи. И болше того не говорил ничего.

Тимошка ж роспрашиван: сказывал он у себя грамоты блаженные памяти великого государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Руси и царя Василия Ивановича всея Руси за печатями, и нынче у него где те грамоты?

И вор Тимошка про те грамоты, где они, не сказал ничего. А говорил, что он то даст на письме иным временем.

И вор Тимошка у пытки роспрашиван про все вы-шеписанные статьи накрепко. А говорил, что у него иных никаких речей кроме того нет.

И Тимошка пытан, было ему 4 удара. А с пытки говорил, чтоб ему дали чернила да бумагу и он подробну все напишет своею рукою. И чернила и бумагу ему давали, и он вор отговорился, что он вор после пытки писать не сможет и ничаво не писал»[33].

Надо полагать, что этот документ не является подлинными «расспросными речами» Акундинова, а есть их краткое изложение, подготовленное для ознакомления с ними официальных лиц (не исключено, что и иностранных посольств). Не потому ли в них опущены весьма интересные подробности пребывания Тимошки в различных странах? Но даже в таком виде в этом документе сохранилось много любопытной информации.

После бегства Акундинова в Польшу, по его словам, «московские люди» пытались обвинить его в убийстве родного брата и выдать его за беглого холопа Патрикеева. Стоит обратить внимание на то, что в это время Тимошку еще не обвиняли в похищении двухсот рублей из государственной казны. И даже не приписывали преднамеренного сожжения своего дома с женой и детьми. Эти обвинения появились позднее, как вторая версия преступлений Акундинова, после того, как неизменно доброжелательные к нему архиепископ Варлаам и дьяк Патрикеев своим письмом в Польшу развеяли нелепые первые обвинения.

Поэтому весьма сомнительно выглядит и вторая версия о преступлениях Тимошки. Похоже, что его настойчиво пытались представить уголовным преступником, чтобы верней скрыть многие политические тайны, к которым Тимошка был причастен. Олеарий упомянул о том, что царь Алексей Михайлович повелел на пытке Тимошки быть всем боярам. И эта деталь заставляет несколько иначе взглянуть на преступления Тимошки: неужели обыкновенный уголовник был достоин того, чтобы на его пытке присутствовала вся московская высшая администрация? Конечно же, нет!

Следует обратить внимание еще на одну важную деталь. В отличие от предположения Олеария, архиепископ Варлаам был еще жив после бегства Тимошки в Польшу и занимал все тот же церковный пост. Нелепо предполагать, что архиепископ стал бы защищать и переписываться с человеком, подозреваемым в том, что он сжег свою жену и детей. А бедная женщина, сгоревшая в огне, к тому же приходилась внучкой архиепископу!