Читать онлайн «В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI-XX веках». Страница 39

При Фридрихе Вильгельме I (1713–1740 гг.) Гогенцоллерны, наконец, сумели достичь уровня финансовой независимости. Это стало возможным лишь благодаря слиянию знати и офицерского корпуса в результате монаршего указа 1701 г., сделавшего службу королю нормальной карьерой сельского дворянства. «Плащ короля» без знаков различия носили все офицеры званием ниже генерала (включая самого Фридриха Вильгельма I), что создало своего рода братство знати на службе Гогенцоллернам. Быт и солдат, и офицеров был спартанским (а то и на грани бедности), однако коллективно переживаемый дух чести и долга поднял прусскую армию до уровня эффективности (и дешевизны), с которым другие европейские армии не могли даже идти в сравнение. В результате территории Гогенцоллернов расширились за счет множества мелких государственных образований (а войска последних пополнили прусскую армию), однако скачок до статуса европейской державы состоялся лишь при Фридрихе Великом (1740–1776 гг.), отобравшем у Австрии Силезию в ходе Войны за австрийское наследство (1740–1748 гг.)[181].

Вызванное пограничным расширением нарушение прежнего баланса сил в Европе привело к революции в дипломатических отношениях, предшествовавшей Семилетней войне (1756–1763 гг.). Зародившееся еще в эпоху борьбы за бургундское наследство (1477 г.) соперничество между французской и австрийской монархиями, вокруг которого вращалась интрига конфликтов между менее значительными государствами Старого Света, уступило место вынужденному сотрудничеству Бурбонов и Габсбургов перед лицом угрозы со стороны все более усиливавшихся Великобритании и Пруссии. Однако, несмотря на очевидное превосходство в ресурсах, Париж и Вена войну проиграли. Победы британского флота лишили французов Канады и почти всех владений в Индии, а возрождение морской мощи Франции к 1788 г. так и не помогло вернуть утерянных в результате поражения в Семилетней войне позиций в международной торговле.

То, что Пруссия устояла перед натиском австрийской, французской и русской армий, объясняется действенностью муштры, духом офицерского корпуса и полководческими способностями Фридриха. Сыграли свою роль и разногласия в стане противника: в частности, выход России из войны с восшествием на престол Петра III в 1762 г. дал пруссакам передышку, в которой те отчаянно нуждались. В следующем году неудачи, преследовавшие французов, заставили последних выйти из войны, что убедило австрияков в необходимости заключения мира.

Казавшаяся невероятной перед лицом роковых обстоятельств победа вознесла ввысь авторитет прусской армии. Восхищение современников успехами Фридриха помешало им разглядеть действительно ключевое событие в Восточной Европе — восход российской мощи. События XVIII–XIX вв. представили прусскую (а позже германскую) историю в качестве определяющей для судеб Европы в целом. Однако можно с достаточным на то основанием утверждать, что более всего от агрессивной политики Фридриха, который дважды (в 1740 и 1756 гг.) вторгался в земли Габсбургов, выиграла Россия. Возникшая после 1740 г. неприязнь сделала сотрудничество между Австрией и Пруссией невозможным.

Эта взаимная неприязнь позволила успешно реформированной Петром Великим в соответствии с европейскими стандартами российской армии продолжить расширение державы за счет соседних — слабых и плохо организованных — государственных образований. Таким образом Россия получила львиную долю при разделе Польши в 1773–1795 гг., присоединила Крым в 1783 г., к 1792 г. за счет Османской империи расширила свои владения до Кавказа на востоке и реки Днестр на западе, отторгла у Швеции Финляндию в 1790 г. Быстрый рост объема производства зерновых на Украине, сопровождавшийся промышленно-коммерческим развитием Урала и центральных областей России, способствовали невиданному подъему имперской мощи. При Екатерине Великой (правила в 1762–1795 гг.) Россия достигла не имеющего аналогов в своей истории уровня организации ресурсов-людских, промышленных, сырьевых и сельскохозяйственных — в деле содержания вооруженных сил, чьи боевые качества лишь немногим уступали показателям армий и флотов Западной Европы. Словом, когда Россия достигла европейского уровня организации, начали сказываться преимущества обладания обширными территориями.

Победы Британии в Семилетней войне против Франции также были в некоторой степени обусловлены мобилизацией ресурсов удаленных земель в Северной Америке, Индии и др. Однако если Россия проводила мобилизацию ресурсов на основе труда крепостных, принадлежавших элите дворян и официально уполномоченных частных предпринимателей, то в случае с Британией опорой служил рынок, регулируемый частным выбором большого числа отдельных лиц (хотя нельзя не упомянуть роль, которую в возвышении Британии сыграли рабский труд на плантациях Карибских островов и насильственная вербовка— на флоте). Таким образом, пограничная мобилизация командным способом a la russe и мобилизация на основе прибыли a l’anglaise не противоположны, а скорее различны в той или иной степени. Русский подход, подобно задействованию рабского труда на британских плантациях сахарного тростника, зачастую был излишне нерациональным в использовании людских ресурсов, тогда как частная инициатива по увеличению прибылей стремилась к максимально полному использованию всех факторов производства. Словом, рыночный подход способствовал повышению уровня эффективности, чего методы, основанные на принуждении, почти никогда не могли достичь.

В частности, открытость более или менее свободному рынку означала, что способные повысить уровень производства нововведения получали сравнительно хорошие шансы на успех в британской экономической системе, тогда как в России внедрение изобретений и технических новшеств было, скорее, делом везения. Запуганные управленцы почти всегда делали выбор в пользу слепого подчинения полученным свыше указаниям и следовали старым испытанным методам; увеличение объема производства достигалось ужесточением принуждения крепостных, либо привлечением большего числа работников. Возможность опробования нового устройства (явно неприбыльного в краткосрочном плане и возможно нерентабельного — в долгосрочном) вообще редко когда становилась предметом рассмотрения. Новая техника попадала в Россию, только доказав свою востребованность и прибыльность за рубежом (причем зачастую с ней выписывались и иностранные специалисты, обучавшие местных мастеров обращению с новыми устройствами).

Именно таким образом в XVIII в. строились оружейная промышленность и армия России при Петре Великом. Стабильный характер европейской военной организации и техники в последующие десятилетия позволил российским сановникам и военачальникам использовать численное превосходство для побед над уступающими по размеру государствами. Успехи российских вооруженных сил (особенно во второй половине столетия) доказали способность русских максимально использовать свое преимущество[182].

Гибкость рыночного подхода к восприятию технических нововведений позволила Великобритании и Западной Европе в целом постоянно опережать Россию и Восточную Европу в областях экономической и военной эффективности (хотя до 1850-х гг. это не было столь очевидным). В 1736–1853 гг. амбиции Российской империи тщательно сдерживались дипломатией баланса сил и взрывным развитием военной области, произведенным Французской революцией.

Принцип баланса сил также позволил уравновесить господство на море, завоеванное Британией в 1763 г. В частности, стоило исчезнуть французской угрозе с территории Канады, как отношения метрополии с американскими колонистами приобрели донельзя напряженный характер; когда же правительство Георга III попыталось навязать колонистам повышение налогов для поддержания бюджета военного времени, недовольство вылилось в открытое восстание. Вскоре на помощь мятежникам подоспела Франция (1778 г.), а остальные европейские державы либо поддержали французов, либо выразили свое недовольство британской морской торговой монополией, заняв позицию однозначно противоречащего интересам Британии «вооруженного нейтралитета». В 1783 г. Великобритания была вынуждена признать свое поражение и независимость Соединенных Штатов Америки.

Подобным образом европейская система межгосударственных отношений смогла противодействовать возвышению Британии и России, а также приспособиться к новому раскладу, вызванному экспансией в 1700–1793 гг. европейской экономико-военной организации в обширных областях земного шара.

То, как Европа приспособилась к процессу территориальной экспансии, является вполне нормальным — полуавтоматическим следствием расчета баланса сил, производимого политическим руководством. Такова была модель, которой следовали и в другие времена, и в других регионах— например, именно так вели себя в ответ на возвышение Афин греческие города-государства в V в. до н. э. или власти итальянских городов в XIV–XV вв. перед лицом растущей мощи Милана и Венеции. С другой стороны, реорганизация политического, экономического и военного управления, начавшаяся к концу XVIII в., была уникальной вовсе не из-за того, что другие государства ранее не старались увеличить свою военную мощь посредством внутренней реорганизации, а в силу доселе невиданных размаха и сложности технических средств и методов, ставших доступными европейским правителям и солдатам. Рациональный расчет настолько расширил возможности запланированных действий, что уже к концу века управленческие решения стали определять жизнь миллионов людей.