Читать онлайн «В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI-XX веках». Страница 35

На востоке русские сделали соответствующие выводы, и спустя поколение после перевода на немецкий, в 1649 г., книга вышла на русском языке[159]. Несмотря на значительное отставание, подобным образом армия Романовых пыталась поспеть за развитием Западной Европы. Турки же отказались верить в то, что неверные смогут одержать верх над испытанными способами обучения и построения мусульман. Даже после длительной полосы поражений (1683–1699, 1714–1718 гг.), попытки обучения войск по европейскому способу лишь вызвали успешный янычарский мятеж 1730 г. Только после еще одного столетия военных катастроф султан упразднил янычарские войска и перешел к модернизации обучения и тактики войск. Однако к этому времени момент был упущен. Политическое единство и дух империи понесли невосполнимый ущерб, и все попытки догнать европейцев не могли предотвратить разгром и последующий развал Османской империи в 1918 г[160].

Гравюры на последующих страницах представляют восемь из сорока трех последовательных положений, предписанных мушкетерам принца Оранского. Процесс безошибочной засыпки порохового заряда, забивания пули, пыжей и последующего прицеливания (все это с зажженным фитилем в левой руке) требовал точности и осторожности. Данные рисунки предназначались в помощь обучающим, стандартизируя каждое движение и, таким образом, повышая скорость перезаряжания.

Wapenhandelinghe van Roers, Musquetten ande Spiessen, Achtervolgende de Ordre van Syn Excellentie Maurits, Prince van Orangie… Figuirlyck vutgebeelt door Jacob de Gheyn (The Hague, 1607; facsimile edition, New York: McGraw Hill, 1971).

Новый стиль обучения утвердился еще дальше на востоке, когда французские, голландские и английские торговые учреждения на берегах Индийского океана начали нанимать рекрутов из числа местных жителей для создания миниатюрных охранных армий. К XVIII в. эти ничтожные по сравнению с армиями местных владык войска тем не менее продемонстрировали свое полное превосходство на поле боя. В итоге ведущие европейские торговые компании оказались хозяевами постоянно растущих владений в Индии и Индонезии; только тихоокеанские берега континента до 1839–1841 гг. оставались изолированными от демонстрации возросшей эффективности европейских войск[161].

Одной из проблем, стоявших перед вооруженными силами Европы в ранний период, было расхождение между технической эффективностью (с XIV в. благоволившей в основном пехоте) и устоявшейся политической иерархией общества. Таким образом, можно было ожидать, что пехота, набиравшаяся из низших слоев общества, попробует оспорить власть аристократии. Швейцарцы в XIV в. с триумфальным успехом осуществили это у себя на родине, заронив семена эгалитарных идей в среду германских Landesknechten[162].

Вначале европейские правители попытались разрешить эту проблему, нанимая иностранных наемников в пехоту, поскольку ожидалось, что чужестранцы проявят минимум солидарности с низшими классами. Будучи сторонниками равенства и независимости у себя на родине, швейцарцы стали опорой французской монархии, на протяжении трех столетий (1479–1789 гг.) защищая аристократическо-бюрократический режим от внешних и внутренних врагов[163]. Горные регионы и другие малоурожайные земли, на которых класс землевладельцев так никогда и не смог упрочить свою власть, стали поставщиками наемных солдат— албанцев, басков, южнославянских граничар, кельтов из Уэльса, Шотландии и Ирландии — игравших подобную роль по всей Европе. Когда шведы вступили в Тридцатилетнюю войну, они также проявили немалое сходство с вышеуказанными, несмотря на то, что действовали на службе своему монарху, а не в качестве наемных войск иностранного правителя[164]. Однако опора на чужеземцев имела свои недостатки — до XVIII в. денег на пунктуальную уплату жалованья обычно не хватало. Страдавший от хронического безденежья монарх попросту не мог рассчитывать на армию, которая была готова покинуть поле боя по причине постоянной задержки жалованья[165]. Однако к началу XVII в. европейские монархи обнаружили, что постоянная муштра способна сделать из отбросов городского общества и сыновей нищих крестьян буквально новых людей. Идеи равенства утратили свое воздействие— за редким исключением тех случаев, когда сами обучающие являлись их носителями, как это имело место в некоторых частях армии Парламента в ходе гражданских войн в Англии (1642–1649 гг.) и значительно позже, в начальной фазе Французской революции (1789–1793 гг.). В обычные времена армии стали самодостаточными обучающими учреждениями, муштрующими новобранцев до степени, когда те переставали быть прежними личностями и становились солдатами[166].

Развившиеся на основе повседневных тренировок разнообразные взаимосвязанные поведенческие изменения, десятилетиями передаваемые от солдата к солдату, выработали в результате своеобразный военный стиль жизни. Проститутки, азартные игры и пьянство были его составными в той же мере, сколь и гордость, пунктуальность и отвага. Короче говоря, европейские армии не смогли полностью избавиться от старых шаблонов и обычаев; однако они сумели если не искоренить, то значительно ограничить традиционно отрицательные аспекты военного поведения, выделив самым возмутительным из них внеслужебное время.

Новый психологический уклад европейских армий сделал жесткую классовую дифференциацию общества вполне совместимой со внутренним спокойствием и порядком. Основная мощь была сосредоточена в руках солдат, подчинявшихся офицерам, назначенным бюрократическим аппаратом короля. Ни аристократические поползновения на единоличную власть монарха, ни проявления недовольства низших классов не имели ни малейших шансов на успех, пока король располагал хорошо обученным и вымуштрованным войском. Европа начала благоденствовать в дни прежде недостижимого внутреннего мира, что привело к росту общего благосостояния. Относительно к вооруженным силам это означало, что государства Старого Света могли поддерживать постоянные профессиональные армии без чрезмерного налогового бремени. Лидировали в этом Объединенные Провинции, Франция и Австрия, остальные европейские страны следовали за ними.

Стоило налоговым поступлениям стать достаточными для относительно своевременной выдачи жалованья военнослужащим, как возмущения, вызванные коммерциализацией военного дела в XIV в., наконец, удалось взять под контроль. Голодающим солдатам не приходилось более добывать средства насильственным изъятием их у населения. Регулярный и предсказуемый поток налоговых поступлений давал властям возможность содержать как эффективные вооруженные силы, так и собственно себя. Есть все основания предположить, что эта модель общества и государства Старого режима, зародившаяся в середине XVII в., не смогла принять характер повседневной жизни на столетия исключительно в силу продолжения межгосударственного соперничества.

Начинающаяся стабилизация европейских шаблонов войны и общества также направлялась одной из составных реформ принца Оранского. Единые стандарты подготовки предполагали единое стандартное вооружение— иначе вся новая система попросту не могла бы работать. В 1599 г. Морис лично потребовал, чтобы армии под его началом были вооружены стандартными ружьями. Лувуа сделал то же самое во французской армии; при нем солдаты стали выглядеть как солдаты в нашем понимании XX в. — была введена единая униформа (с незначительными отличиями для каждого из полков).

Краткосрочным эффектом этой реформы явилось резкое сокращение расходов. Даже ремесленники-поставщики согласились снизить цены при условии обеспечения долгосрочным заказом на изготовление стандартных изделий. Снабжение войск также облегчалось, например, единым калибром мушкетных пуль. Поскольку каждый солдат обучался стандартным приемам в ходе единой для всех подготовки, восполнение потерь в личном составе стало делом почти столь же простым, как восполнение израсходованных мушкетных пуль. Иными словами, солдаты стали почти такими же заменяемыми составными огромной военной машины, как и их оружие. Управление подобной армией значительно облегчалось; возрастали шансы на достижение поставленных целей; снижались расходы на применение организованного насилия — или, если можно так выразиться, размах и контролируемость подобного насилия на каждый затраченный доллар значительно возросли[167].

В долгосрочном плане стандартизация оружия многих тысяч солдат привела к некоторой закостенелости рынка. Стоило армии перейти на единый вид вооружения, как его совершенствование становилось многократно более дорогостоящим делом, чем ранее, при одновременном использовании десятков различных типов. Другая сторона проблемы заключалась в том, что действительно важные изменения в существующей конструкции могли привести к нарушению уже устоявшихся моделей муштры, обучения и снабжения — стоит только вспомнить 42 приема в процессе заряжания ружья… В результате скоротечный в XV–XVII вв. процесс совершенствования стрелкового оружия почти замер после 1690 г., когда изобретение штыка с кольцевой насадкой позволило совместить стрельбу с холодным оружием для защиты от конницы, упразднив, таким образом, пикинеров[168].