Читать онлайн «В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI-XX веках». Страница 25

Уклон на левой стороне рва позволял расположить орудия лишь на самом его краю — как показано на рисунке ниже. Ясно видно, что даже после разрушения стены и засыпки рва обломками, правильно спроектированный бастион делал штурм весьма дорогостоящим предприятием.

E. Viollet-le Duc, Dictionnaire raisonne de l’architecture francaise du ixe au xvie siecle (paris, 1858), vol. 1:420 (? g. 57), 452 (? g. 75), and 441 (? g. 72).

Тем не менее, оказавшись в состоянии ограничить прежде безраздельное господство осадной артиллерии, trace italienne сыграли значительную роль в истории Европы. В 1530-х началось их распространение в остальных регионах Европы. Технологическое нововведение вновь склонило стрелку весов в пользу обороняющейся стороны — по крайней мере там, где власти обладали достаточными средствами. Это стало серьезным препятствием на пути политического объединения Европы под единой имперской властью, причем как раз тогда, когда подобный вариант развития стал вполне возможным. В 1516–1521 гг. наследник Габсбургов Карл V Гентский стал властителем самых обширных территорий в Европе. Как император Священной Римской империи германской нации, Карл претендовал на первенство в христианском мире; как правитель Испании, Нидерландов и земель в Германии, он, казалось, обладал всеми необходимыми средствами для того, чтобы вернуть величие старой имперской идее.

После подавления восстания в Испании его первым предприятием стало изгнание французов из Италии. К 1525 г. эта задача была выполнена, и его войска, состоявшие в основном из испанцев, укрепили свой контроль над Неаполем и Миланом. Остальные итальянские государства были приведены к повиновению, изредка нарушавшемуся безрезультатными попытками итальянцев свергнуть то, что они считали испанским игом. Однако успехи в Италии заставили французов пойти на союз с османами на средиземноморском театре боевых действий; германские князья также воспротивились идее под-падания под власть императора и при необходимости с готовностью воевали против него.

Таким образом, укрепления, способные противостоять осаде со стороны превосходящих сил, становились наиболее действенным средством в ограничении имперских амбиций. В результате развернувшегося строительства таких крепостей (вначале в Италии, а затем по всей Европе), после 1525 г. осады почти полностью заменили крупные сражения, бывшие отличительной чертой первых двадцати пяти лет Итальянских войн. Имперская экспансия застопорилась; неустойчивую власть Габсбургов в Италии поддерживали испанские гарнизоны в Неаполе и Милане. К 1560 г. османская экспансия забуксовала перед аналогичными препятствиями на Мальте (неудачная осада 1565 г.) и вдоль венгерской границы.

До того как Италия оказалась усыпанной новыми укреплениями, первые десятилетия Итальянских войн (1499–1559 гг.) стали ускорителем процесса усовершенствования оружия пехоты и внедрения тактики и полевых укреплений с целью максимально полного задействования возможностей мушкетов и аркебуз. Неудачи французов в Италии в основном можно отнести на счет чрезмерной приверженности швейцарским пикинерам, тяжелой кавалерии и знаменитым осадным орудиям. Испанцы оказались более готовыми экспериментировать с взаимодействием между подразделениями мушкетеров и пикинеров, и особенно, в возведении полевых укреплений для защиты от конницы.

В итоге возникшие в ходе Итальянских войн так называемые испанские tercios стали грозой полей битв в Европе. Они состояли из каре пикинеров, прикрывавшего подразделения мушкетеров по флангам. Это построение было способно отбить атаку кавалерии в открытом поле и могло атаковать противника при помощи щетины пик с эффективностью швейцарцев, первыми применившими эту тактику. Артиллерия лишь изредка могла вмешиваться в ход сражения, поскольку вовремя доставить тяжелые орудия к месту применения было слишком затруднительно.

Испанская тактика tercios вернула пехоте решающую роль на поле боя, причем не только в обороне, но и в наступлении. Понятия престижа задержали отмирание тактики рыцарской конницы до XVI в.; особенно глубоко рыцарство укоренилось в ткань сельского общества во Франции и Германии. Однако после 1525 г. идея, что человеку благородного происхождения не только пристойно, но и пристало воевать пешком, стала основополагающей (даже во Франции и Германии). Кавалерия не играла почти никакой роли в осадных войнах, ставших основным видом боевых действий с середины XVI в.

Несмотря на все мастерство, с которым испанцы использовали свое преимущество в организации взаимодействия различных видов оружия на поле боя, их победы так и не смогли обеспечить Габсбургам претворения имперских планов в жизнь. Пока остатки сил побежденных могли отойти за очередные, заранее подготовленные укрепления, перевести дух и собраться с силами для следующей многомесячной осады, даже непрекращающейся серии побед было недостаточно для установления единоличного господства.

Вид с высоты птичьего полета показывает как европейское военное искусство сочетало различные рода войск и вооружение. Кавалерия, легкая и тяжелая артиллерия, пикинеры и аркебузеры сопровождаются обозом на телегах (которые при необходимости легко выстраиваются в своеобразные полевые укрепления по периметру. Флаги, развевающиеся над щетиной пик служили для передачи команд и управления подразделениями на поле боя. Разумеется, это идеализированная картина: на практике артиллерия едва ли поспела бы за войском на марше; а столь ровная местность, позволяющая продвижение в столь развернутом порядке, была исключением из правила.

Leonhardt Fronsperger, Von Wagenburgs und die Feldlager (Frankfurt am Main, 1573; facsimile reproduction, Stutgart, Verlag Wilh. C. Rubsamen, 1968).

Таким образом, хотя высокие боевые качества испанских солдат и дали Карлу v возможность вытеснить французов из Италии, однако не позволили поколебать французскую монархию, оспорить автономию германских княжеств или привилегии нидерландских городов (даже когда последние стали приютом протестантской ереси). В итоге непрекращающееся соперничество между европейскими державами продолжало провоцировать гонку вооружений, в которой новая технология сулила обладателю значительное военное преимущество.

В остальных уголках земли ничего подобного итальянскому ответу на пушечный огонь не намечалось. Наоборот, мощь обладания мобильной осадной артиллерией позволила состояться целому ряду внушительных «пороховых» империй от восточной Европы и далее на восток, почти на всем пространстве Азии. Португальская и испанская заморские империи также входят в эту категорию, поскольку они были защищены (а в случае с Португалией — и созданы) корабельной артиллерией, которая отличалась от сухопутной разве что большей мобильностью. Китай в эпоху правления династии Мин зависел от пушек в меньшей степени, нежели Моголы в Индии (осн. в 1526 г.), Московская Русь (осн. в 1480 г.) и Османская империя (осн. в 1453 г.). Сефевидская империя Ирана также в меньшей мере основывалась на пороховом оружии, нежели ее соседи, хотя при шахе Аббасе (1587–1629 гг.) центростремительный эффект новой военной технологии проявил себя и здесь. Подобным же образом установление единой центральной власти после 1590 г. было обязано тому, как ружья и даже незначительное количество пушек доказали свое превосходство над, по крайней мере, частично устаревшими методами ведения боя и фортификационного искусства.

Размер владений моголов, московитов и османов на практике определялся мобильностью имперского артиллерийского парка. В России московские цари устанавливали свою власть повсюду, куда судоходные реки позволяли доставить тяжелые пушки. В срединной части Индии, где подобной возможности не было, установление имперского правления было затруднительным — приходилось отливать пушки на месте, как делал Бабур (1526 — 30 гг.), либо тащить их волоком, как при его внуке Акбаре (1566–1605 гг.). Однако во всех этих (даже непосредственно граничащих с Западной Европой) странах установление монопольного обладания тяжелыми орудиями привело к прекращению дальнейшего совершенствования артиллерии. Правители получили оружие, которое им виделось абсолютным, насколько ни трудно было доставлять его к месту очередного применения. Эксперименты не поощрялись — более того, все, что могло сделать существующие орудия устаревшими, считалось не только ненужным расточительством, но воспринималось как возможная угроза существующей власти.

Напротив, в Западной Европе шло активное совершенствование оружия. Любое заслуживающее внимания нововведение с неимоверной быстротой распространялось по дворам правителей, оружейным мастерским и, наконец, по полевым квартирам действующих армий. Неудивительно, что очень скоро европейские образцы оружия в качественном отношении намного обогнали арсенал правителей остальных стран цивилизованного мира. Превосходство европейских армий в вооружении и выучке на поле боя в войне 1593–1606 гг. стало неприятным открытием для турок-османов, чья конница впервые столкнулась с организованным ружейным огнем[128]. Русским этот отрыв западных соседей открылся в ходе Ливонской войны 1557–1582 гг.[129] Азиатским странам не повезло — они столкнулись с технологическим превосходством Запада не в начале XVII в., а позже, когда разрыв мог быть преодолен после прохождения почти неизбежной фазы поражения и завоевания каким-либо европейским государством. В результате исключительный по масштабу европейский империализм XVIII–XIX вв. стал реальностью.