Читать онлайн «В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI-XX веках». Страница 2

Задумаемся, а что могли в свое время читать по экономической и социальной истории, особенно о неевропейском мире, такие мыслители, как Монтескье, Маркс, да даже еще и Макс Вебер или Шпенглер? В те времена основной упор (и, заметим, интеллектуальный престиж) приходился на углубленное текстологическое знание, особенно религиозного и философского канона. Виртуозное владение мертвыми и современными языками было вознесено на высоты, едва ли возможные сегодня. Политическая история, прежде всего Запада, была подробно изучена по хроникам. Но это была преимущественно история идей и великих личностей, лишь самых верхних уровней общественной организации. При этом археология едва выходила из состояния элементарного поиска сокровищ, востоковедение и антропология «примитивных обществ» создавалась любителями из миссионеров и колониальных офицеров. Мы склонны забывать, что общественным наукам вообще-то пока всего три-четыре поколения от роду, что серьезные результаты, основанные на эмпирических обобщениях, стали реально доступны только к середине XX в.

В биографии известных ученых (как, впрочем, и художников) нередко можно четко вычленить момент озарения, точнее, кристаллизации дотоле неоформленных склонностей и интуитивных интересов. Характерно, что еще до войны, учась в аспирантуре, Мак-Нил избрал совершенно материалистическую и буквально приземленную тему — о роли картофеля в истории Ирландии. Вернувшись с войны, Мак-Нил начинает преподавать в своей чикагской Alma Mater курс по истории Западной цивилизации с античности до современности. Этот курс входил в экспериментальную программу обязательного базового обучения, которую по замыслу нового ректора Университета Чикаго должны были проходить все студенты, от философов до физиков. Замысел был грандиозен — возродить энциклопедизм эпохи Просвещения на уровне знаний XX в. Курсы преподавались совместно группами преподавателей с совершенно разных отделений университета{3}. Мак-Нил, впрочем, выделился сразу способностью к ясному изложению сути того или иного исторического периода и талантом к четкому обобщению. В книге, которую Вы держите в руках, как будто все элементарно просто. Но ради эксперимента, попробуйте-ка писать и читать лекции в стиле Мак-Нила.

В ходе совместного преподавания Мак-Нил знакомится с такими впоследствии важнейшими историками своего поколения, как исламовед Маршалл Ходжсон и исследователь Московского царства Ричард Хелли. В те годы именно Университет Чикаго выдвигается на первое место в по всем интеллектуальным меркам. Скажем, став отцом семейства, свой первый семейный дом молодой профессор Мак-Нил покупает поблизости от работы, в чикагском Гайд-Парке, у физика Энрико Ферми. Соседом оказался экономист Милтон Фридман, которого Мак-Нил вспоминает как несносно заносчивого доктринера, совершенно не заинтересованного в том, как его идеи соотносятся с историческим опытом. Эти картинки дают некоторое представление о градусе интеллектуального напряжения и статусе той профессиональной среды, в которой работал Мак-Нил.

Момент же кристаллизации наступил, по всей видимости, в 1947 — 48 гг., во время командировки Мак-Нила в Англию для работы над книгой о Второй мировой войне и политических событиях в Греции. Ветеран недавней войны и молодой преподаватель из Чикаго оказался под началом самого Арнольда Тойнби, знаменитого историка цивилизаций, который вдобавок еще и приходился родственником жене Мак-Нила. Тойнби оставался полностью историком образца XIX века. В довоенные годы Тойнби предпринял грандиозное многотомное описание всей истории человечества, которую он подразделял на довольно своеобразную номенклатуру цивилизаций (так, Тойнби выделял отдельную Армянскую цивилизацию). Главное же, базовое для его взгляда на мир понятие цивилизации у Тойнби было сродни философско-поэтической метафоре, трактуемой как некая над-личностная органическая сущность, проходящая в своем развитии обычные жизненные фазы: от молодости до старения. К старости самого Тойнби подобные представления уже никак не соотносились с фактами и современным уровнем исторической науки. По свидетельству Мак-Нила, Тойнби это остро переживал, утратил творческую энергию и, вероятно, искал повода отказаться от дописания своего многотомного труда. Но будучи подлинным джентльменом, Тойнби через муки продолжал работу над потерявшей смысл книгой, превратившейся в епитимью.

Не знаю, отнести ли трезвость и прагматизм, столь свойственные Мак-Нилу, к его шотландскому фермерскому воспитанию, американскому характеру, или все-таки к осознанию реалий XX века, однако из общения с Тойнби он вынес два твердых убеждения — не попадать, подобно Тойнби, в интеллектуальную ловушку априорной схемы и все-таки попытаться пройти до конца дистанцию, которую не осилил даже столь великий предшественник. Сделать это надо было непременно в одном томе, пока не иссяк заряд сил у автора и терпение у его читателей.

Дальнейшая история работы Мак-Нила поучительна прежде всего тем, что по всей видимости обобщающие труды прорывного значения иначе и не создаются. В 1955 г. относительно молодой, но уже уверенный в своих силах, Мак-Нил обращается в Фонд Рокфеллеров с заявкой на грант, который бы позволил ему в течение следующих пяти лет преподавать только на полставки (Фонд компенсировал половину профессорской зарплаты) и, соответственно, проводить полгода в университетской библиотеке. Надо отметить, что к услугам Мак-Нила была несказанно богатая и удобная в работе Регенстайнова библиотека Университета Чикаго (по имени основного дарителя из известных чикагских миллионеров). Любые книги можно было самому брать с полок в хранилище и читать их либо тут же в кресле с торшером, либо за столом в читальном зале, или брать книги домой. Профессура была полностью обеспечена секретарями-машинистками, редакторами и корректорами, и не в последнюю очередь аспирантами, которым ради получения довольно тогда комфортных стипендий вменялось ассистировать в исследованиях своих профессоров. Надо сказать, даже французам оставалось завидовать таким условиям для работы.

Мак-Нил провел в библиотеке шесть лет в первый раз и затем еще возвращался туда регулярно. Ритм работы возник сам собой. Работа над каждой главой начиналась с неформального дружеского опроса коллег, специализировавшихся по данной тематике или хронологическому периоду. Однако, признает Мак-Нил, в первые пару недель он начитывал совершенно все подряд, боясь упустить что-то важное. На первых порах результатом, по его признанию, бывала полная мешанина в голове: имена, даты, факты. Однако после еще одной-двух недель начитывания материалов картинка как правило начинала быстро вырисовываться. Также становилось ясно, что из пары сотен книг и статей по данной теме реально требовалось прочесть лишь две-три, чтобы уловить основные тенденции и характеристики эпохи. Но чтобы понять, какие две-три работы окажутся наиболее полезны, все равно приходилось перелопатить пару сотен заголовков. Так после 5–6 недель библиотечной подготовки и предварительной апробации своих впечатлений в разговорах среди коллег, оставалось сесть и за одну-две недели написать очередную главу. Затем неделя отдыха — и снова в библиотеку, думать над следующей главой.

На словах звучит как-будто крайне незамысловато: почитал — изложил. Это все популяризация, а где оригинальная работа? Такова типичная критика с позиций профессиональной гильдии, где одним из главных мерил солидного ремесленного навыка считается кропотливость работы над миниатюрной темой, тем более, что такой подход почти сознательно избегает задевать интересы соседей по тематике. В профессиональном разделении труда и академических «делянок» одна из причин крайней редкости действительно сильных мегаисториков, отваживающихся на значительные обобщения. Но другая причина куда существенвв. Увы, это то едва уловимое теорией качество, которое называется большой талант. К Фернану Броделю, Эрику Хобсбауму, Уильяму Мак-Нилу либо Иммануилу Валлерстайну вполне приложима известная ироничная максима Томаса Эдисона, что гений — это на 90 % работа в поту, а остальное — озарение. Секрет именно в этом «остальном» — какие взаимосвязи могут разглядеть в хаотичном потоке исторических событий ученые высшей лиги и насколько доходчиво умеют подать материал, так, что потом все кажется едва ли не само собой разумеющимся. Тем более такие типично англосаксонские консерваторы, как Уильям Мак-Нил, старательно стирающие все черновые моменты из своей работы, любые отсылки к абстрактной теории. На самом деле, проза Мак-Нила глубочайше теоретична. Но, боюсь, великий старик не на шутку бы рассердился (как он умеет), если я бы взялся перечислять макросоциологические аллюзии, возникающие в его тексте. Эту игру оставим желающим. Мак-Нил остается верен только своей интуиции, питаемой незаурядным воображением и эрудицией.