Читать онлайн «Встречи с Лениным». Страница 47

- Во-первых, очень велики, а во-вторых, вы слишком много в них напустили философии. Их придется послать на отзыв Плеханову.

Плеханов был официальным философом партии, высшим блюстителем ее ортодоксальной теоретической чистоты. По статуту партии "Рассвет" был подчинен центральному органу партии - "Искре", а она с ноября 1903 г., после ухода из редакции Ленина, стала "меньшевистской". Большевик Бонч опасался, что в случае присутствия в моих статьях каких-либо философских "ересей", - "Искра" придерется к ним, чтобы показать {239} какие плохие марксисты находятся среди идущих за Лениным лиц. Исходя из этих соображений, статьи "товарища Нилова" с некоторыми сведениями обо мне - Бонч-Бруевич и послал для "цензуры" Плеханову. Тот держал статьи долго, а потом (в начале марта) прислал Бончу следующую записку:

"Присланные вами статьи заслуживают внимания. Их автор видимо занимался философией. Пошлите этого человека ко мне. Пусть придет в такой-то день и час".

Выражение "пошлите этого человека ко мне" - сильно меня покоробило. Вместо ""человека" было бы приличнее поставить "товарища". Всё же было приятно, что Плеханов усмотрел в статьях следы изучения философии.

Я действительно ею много занимался и не один год, и историю философских систем знал лучше чем, например, историю революционного движения. Визит к Плеханову, возможность с ним познакомиться, мне представлялись делом очень интересным. В глазах русских социал-демократов он считался одной из выдающихся голов Социалистического Интернационала. В то время у нас, точнее сказать, в некоторой части молодых социал-демократов, "акции", например, Гэда и Лафарга котировались очень невысоко. Мой коллега по Киевскому комитету партии Н. Ф. Пономарев даже находил, что пропагандистов масштаба Гэда и Лафарга можно найти в любом подпольном российском комитете, что может быть и не было так далеко от истины. Жореса мы знали очень поверхностно и так как он не был "ортодоксом" к нему не прислушивались. Фигура Вандервельда, начинавшего свою политическую карьеру, была неясна. Бернштейна - библейского змия, соблазнявшего революционных Адамов и Ев впасть в буржуазно-ревизионистское грехопадение, опасались. Кто же тогда оставался на самом верху?

Только трое: Бебель, Каутский и Плеханов, при чем самым левым из них, о чем говорила его яростная критика Бернштейна, считался Плеханов. "Левизна" {240} сильно соблазняла, но сама личность Плеханова, носителя этой левизны, меня не притягивала. В неизмеримо большей степени меня интересовал Ленин. Происходило это от того, что, в отличие от предыдущего, старшего, "выпуска" социал-демократов - Ленина, Мартова, Старовера, Дана, - если называть только этих, входивших в марксизм при сильном влиянии на них Плеханова, для последующего выпуска он уже не всегда играл роль Иоанна Крестителя. Ввод в марксизм многих, в том числе и меня, происходил вне преобладающего влияния Плеханова. Я уже сказал, что с марксизмом в конце 1897 г. я стал знакомиться в Петербурге при посредстве М. И. Туган-Барановского и у меня никогда не было ни того поклонения пред Плехановым, ни той влюбленности в него, которые так характерны в девяностых годах для старшего выпуска социал-демократов.

Я не считал его своим учителем и по другой причине. Утолить жажду, иметь не "взгляды", а "цельное", отвечающее на все вопросы мировоззрение представлялось невозможным без помощи философии, а даже самое первичное знакомство с нею в виде "Критики чистого разума" Канта, "Истории материализма" Ланге, истории философии Льюиса, Вундта, логики Милля, вело к полной неудовлетворенности тем, что о философских проблемах писал Плеханов. Его книга на немецком языке о материализме (я получил ее от Туган-Барановского) с Подавляющим влиянием на него мыслителей XVIII века - Гольбаха, Гельвеция, Ламеттри - отшатнула своей чурбанностью. Большие и тонкие проблемы философии исчезали из его горизонта. Нельзя было отделаться от недоумения: как может большой и остроумный писатель иметь такую малюсенькую философию? Я тогда же решил, что если бы не было другого выбора, а только:

Плеханов или, как говорилось, "вульгарный Бюхнер", выбор пал бы на последнего. В его "Силе и материи" есть по крайней мере система, а не обрывки неясных, {241} несогласованных положений, с излишком высокомерия бросавшихся Плехановым. Отталкивание от его философии привело к тому, что его книга "К вопросу о монистическом взгляде на историю" (1895 г.), считавшаяся самым блестящим его произведением и увлекавшая других, не вызвала во мне никакого восхищения, оставила холодным. Когда я как-то сказал об этом Крупской, та от удивления рот раскрыла. Она увидела в этом мою неспособность понимать вещи высокой ценности. Она сказала об этом Ленину, у которого это вызвало такое же удивление.

Большое чувство неудовлетворенности оставлял у меня Плеханов и своим решением вопроса о роли личности в истории, а этот вопрос в то время особенно интересовал, я бы сказал - даже мучил. П. Б. Струве в период наибольшего приятия им марксизма, объявил, что на весах истории с точки зрения социологической, личность, в сущности, quantite nagligeable. Плеханов опровергал такой взгляд. Он доказывал, что значение личности и тех, кого он называл "начинателями" (среди них он мыслил, конечно, самого себя) весьма значительно, но только тогда, когда личность отдает себе отчет в продиктованном необходимостью ходе исторического процесса, становится "сознательным выразителем и орудием бессознательного процесса". "Свобода, восклицал Плеханов, вслед за Шеллингом, есть осознанная необходимость". Всё это было очень гладко написано, но в первые годы знакомства с марксизмом порождало у меня чувство какой-то тоски, тяжелой придавленности:

воздуха нет, потолок давит, хочется отсюда выйти скорее.

"Торжество социалистических идеалов, - пояснял Плеханов, - предполагает как свое необходимое условие независимый от воли социалистов ход экономического развития общества". Неужели всегда от их воли независимый и в какой степени независимый? Споры и разговоры о том приходилось вести и в Петербурге в {242} 1898 г., и в Уфе в 1899 г. (с народником Ольшевским), и в Киеве. Если ход развития общества от социалистов не зависит, в таком случае они пятая спица в колеснице? В молодые годы, когда брызжет энергия, роль пятой спицы особенно претит. По этой причине и была так симпатична книга Ленина "Что делать", проникнутая буйным волюнтаризмом, провозглашавшая: "дайте нам организацию и мы перевернем Россию".

Не могу не вспомнить жаркую полемику по поводу формул Плеханова весной 1902 г. в киевской тюрьме. Ее пришлось вести с социалистами-революционерами соседями по камере. Они доказывали, что в мировоззрение марксизма, в том виде в каком его проповедует именно Плеханов, введен фаталистический элемент, принижающий роль личности, сковывающий ее волю.

Пылкий социалист-революционер Н. И. Блинов, трагически погибший во время еврейского погрома в 1905 г., был всегда зачинщиком споров на эту тему. Поддерживая престиж Плеханова, я всегда возражал Блинову, главным образом из партийного упрямства. "Признаете ли вы, спрашивал Блинов, огромную роль во французской революции Робеспьера"? "Конечно, признаю". "Признаете ли вы, это уже совсем в другой области, роль таких гигантов как Леонардо-да-Винчи, Микеланджело, Рафаэль"? Имена были слишком громки, чтобы и без большого знания о творчестве этих лиц и их роли в истории искусства, не сказать: "Конечно, признаю". "А если так, - торжествовал Блинов, - отрекайтесь скорее от идей Плеханова, своими ответами вы уже показали, что их не разделяете". В подтверждение он приводил следующие цитаты из статьи Плеханова "Роль личности в истории", под псевдонимом Кирсанова, напечатанной в 1899 г. в журнале "Научное Обозрение".

"Если бы случайный удар кирпичом убил Робеспьера, его место, конечно, было бы занято кем-нибудь другим и хотя бы этот другой был ниже его во всех {243} смыслах, события пошли бы в том самом направлении, в каком шли при Робеспьере", - писал Плеханов.

В таком случае, что такое Робеспьер? Пятая спица в колеснице. У колесницы ход "независимый" от всех Робеспьеров. А вот другая цитата.

"Если бы какие-нибудь механические или физиологические причины еще в детстве убили Рафаэля, Микеланджело и Леонардо-да-Винчи, итальянское искусство было бы менее совершенно, но общее направление его осталось бы то же".

В формулах Плеханова был какой-то экивок, что-то ложное, против чего прежде всего протестовал темперамент. Доводя аргументы Плеханова до нашего времени нужно сказать, что если какие-нибудь "механические и физиологические" причины убили бы Ленина в 1903 г., Сталина в 1916 г., Гитлера в 1918 г. дальнейший ход событий был бы и без них совершенно таким же, двигался бы в том же направлении, как и при этих личностях. Согласиться с таким взглядом невозможно.

Было кое-что и другое, что не притягивало к Плеханову. Он был талантливым человеком, но большой ум его был холодным, смотрящим на мир чрез черствые рационалистические схемы. Свойственного нам молодым социалистам энтузиазма, восторженности, преклонения пред идеей, образом, даже словом - социализм, Плеханов, в том можно быть уверенным, совсем не испытывал. Социализм был для нас чем-то очень хорошим, теплым, светлым, красивым и за эти качества желаемым. Социализм - освобождение, возрождение человечества под ласкающими лучами солнца гуманизма.