Читать онлайн «Террор и демократия в эпоху Сталина. Социальная динамика репрессий». Страница 61

История инженера завода «Динамо» члена ВКП(б) Быстрицкого служит этому отличным примером. Вначале Быстрицкого проверял партком, поскольку было арестовано несколько человек, с которыми он работал. В ходе расспросов обнаружились дополнительные, губительные для него детали. Члены партии показали, что Быстрицкий получил денежный перевод от своих родителей, живших после революции за границей. Быстрицкий клялся, что его отец был рабочим, но член парткома резко ему возразил: «Трудящимся выезжать было незачем… Мы знаем, что за границей заработок очень мал, а здесь получается, что капиталисты платят хорошо. Я считаю, что решение партийного комитета об исключении Быстрицкого из рядов ВКП(б) правильно». Затем секретарь парткома сообщил ошеломляющую новость. Он объявил, что только что получил информацию об аресте брата Быстрицкого. Быстрицкий был в шоке. «Здесь люди говорят вещи надуманные, — мягко сказал он. — Относительно заявления <…>, что брат мой <…> арестован, мне стало известно только сейчас. Здесь хотят меня убедить, что мой отец — капиталист, а я убежден, что он труженик, знаю я это, с тринадцати лет я помогал ему в работе». Но о Быстрицком имелось много компрометирующих сведений: «семейственность», тесные связи с арестованными членами руководства завода и инженерами, недавно арестованный брат и живущие за границей родители, пытавшиеся его материально поддержать. Партком проголосовал за его исключение. Спустя два месяца Быстрицкого арестовали.{459}

На каждом заводе людей исключали из партии и арестовывали целыми группами накануне ареста их общего знакомого или коллеги. Например, на заводе «Динамо» аресты некоторых должностных лиц повлекли за собой аресты множества других людей. Начальник экспериментального участка завода Прохоров, начальник второго механического цеха Крейцберг, технический директор Толчинский и начальник бюро опытных образцов электровозов Хайлов — все они работали над производством экспериментальных электровозов. Когда этих четверых арестовали за троцкизм, партком начал проверку их выдвиженцев, друзей и наставников. После ареста Хайлова партком начал проверять биографии Мениса, Хведченя и Корнеева, также работавших над локомотивами. Когда сестра работница Корнеева — комсомолка начала защищать своего брата перед знакомым, этот человек заявил о высказываниях Корнеевой. В результате ее исключили из комсомола. Таким образом, последствия после первых арестов распространились по вертикали вниз, на рабочих, а также и по вертикали вверх. Жертвами стали начальники цехов и руководители, имевшие тесные связи с директором завода М. Е. Жуковым. Жуков — член партии с 1918 года обвинялся в том, что «окружил себя <…> врагами народа».{460} После исключения из партии, он был уволен со службы. После пожара на заводе за вредительство арестовали протеже Жукова — заместителя директора по финансам Шейнина, а также начальника цеха металлолома Клюпова и Романова — начальника исследовательского бюро.{461} Заявления лились потоком, назывались имена их друзей и коллег, включая руководителя по фамилии Агуреев, который был связан с Фоминым — начальником четвертого механического цеха и техником цеха Мареком.{462} После проверки в парткоме и исключения из партии, эта группа оказалась в руках НКВД.{463} Совместные действия цехкомов, парткомов и НКВД, а также анонимные заявления способствовали экспоненциально быстрому увеличению количества арестов. Арестом Жукова репрессии на заводе «Динамо» не закончились. На его место назначили нового директора по фамилии Ясвоин. Но его также скоро арестовали и заменили другим человеком.

Члены партии постоянно говорили об «абсолютной честности перед партией», о том, что «ничего не скрывают от партии», об «искреннем отношении к партии». Многие члены партии, занимавшиеся по настоянию руководства всеобщим разоблачением, попали в страшный переплет. Если они сообщали о вызывающих сомнение фактах биографии или связях, их подвергали строгим допросам и дальнейшему следствию. С другой стороны, если они своевременно не писали подробное заявление, их исключали из партии за бесчестность и утаивание правды. Но предоставление подробной информации вряд ли являлось гарантией безопасности. Когда Марголина — член партии, работавшая на фабрике «Трехгорная мануфактура, тайно получила от своего брата почтовую открытку в которой сообщалось, что ее замужняя сводная сестра осталась одна, она немедленно сообщила об этом секретарю парткома. Он строго предупредил ее не отвечать сестре. Спустя несколько месяцев брат снова написал ей, сообщил, что муж ее сводной сестры арестован. Затем за дело принялся партком. «Почему такая предосторожность к полученной открытке?», — лицемерно спросил член парткома. После долгого допроса партком проголосовал за то, чтобы написать во все соответствующие инстанции, включая органы НКВД и парторганизации, о ее сводной сестре, зяте, родственниках и друзьях, помогавших ей устроиться на фабрику, информировать их об аресте и затребовать дальнейшую информацию.{464} Наблюдая подобные истории, многие честные люди становились лжецами. Страшась предстоящих допросов, которые могли разрушить их собственные жизни и испортить жизнь других людей, они решали не признаваться в том, что знали об арестах. Они скрывали, что имеют родственников с «сомнительным» прошлым, перестали писать письма, разработали метод связи при помощи условных знаков и тщательно продумывали свою защиту с близкими друзьями и членами семьи, усугубляя атмосферу «виновности» и подозрений. В таком положении не было возможности быть честными.

От членов партии требовали разорвать отношения с семьями арестованных. Аресты разрушили тысячи семей, оставив детей, жен и престарелых родителей без материальной поддержки. Неужели было возможно отвернуться от голодного, истощенного ребенка, от преследуемой страхами страдающей матери, от запуганного старшего по возрасту ближнего? Многие члены партии были пойманы в эту ловушку и метались в ней, разрываясь между желанием помочь друзьям и родственникам к стремлением доказать свою «верность» партии. Член партии Грингауз, работавший в сборочном цехе на заводе «Красный пролетарий», проживал вместе со своей сестрой и ее мужем — Денисовым. После того как Денисова исключили из партии и уволили с работы, Грингауз помог ему устроиться на завод «Красный пролетарий». Денисова арестовали как шпиона. На заседании парткома Грингауза подвергли жесткому допросу: «Ты устроил Денисова завод после его исключения и не поинтересовался его политическим лицом. По существу, ты устроил шпиона на завод». Члены парткома спросили: «Кто бывал у тебя на квартире?» Грингауз назвал четыре фамилии. Члены парткома расспрашивали, какие велись разговоры, что говорили о политике. Грингауз утверждал, что ничего не знает, но ему никто не поверил. Один из членов партии заявил: «Грингауз путает и не говорит правду вместо того, чтобы помочь здесь выявить врагов до конца, он ведет себя как обыватель, говоря, что он встречался и говорил только о бытовых вопросах (с Денисовым), только обыденные пустяки. Конечно, говорились между ними и обсуждались вопросы, касающиеся международного характера». Его обвинили в том, что он «не разоблачил своевременно», за тесные связи с врагом, за то, что помог врагу попасть на завод, и не был честен. Грингауза исключили из партии.{465} В его истории не было ничего необычного. Связь с зятем наложила отпечаток на его собственную судьбу. Сообщение о других людях, провоцировало новые расследования и допросы.

Истерия нарастала по мере увеличения количества арестов и исключений из партии. Террор превратился в самогенерирующий процесс, производивший десятки новых «грешников» и «разоблачавший» их. На некоторых заводах, круг лиц, охваченных террором, ограничивался только этим предприятием, но в большинстве случаев выходил за его пределы. Террор в отношении людей, не работавших на заводе, распространялся и на заводчан, в том числе членов партии, которые вовлекали в процесс расследования представителей других «ячеек» и групп извне. Возможно, каждый гражданин являлся представителем взаимосвязанных кругов, покрывавших всю страну. Эти круги, сложившиеся в процессе разрушительных событий последних двух десятилетий, связывали руководителей с родственниками рабочих, самих рабочих с бывшими оппозиционерами, оппозиционеров — с родственниками крестьянского происхождения, крестьян с кулаками, а отцов-кулаков — с сыновьями, занимавшими руководящие должности.

Становившиеся все более жесткими требования лояльности и соответствующих биографических данных сопровождались все меньшей терпимостью к идеологическим ошибкам. «Неправильная» формулировка или объяснение могли стать губительными для парторга или инструктора. Товарищи по партии, подслушавшие нежелательное высказывание в столовой, учебном кружке или общежитии, немедленно писали заявления, представляя оплошность как вражескую пропаганду. Известное высказывание Сталина о «социализме в отдельно взятой стране» обосновывало уничтожение не только одного отдельно взятого человека. Сталин придумал эту фразу в 1924 году во время дебатов с левой оппозицией после краха революции в Германии. Троцкий утверждал, что нельзя добиться окончательной победы социализма в отсталой крестьянской стране, находящейся во враждебном окружении. Сталин, неизменно искусный в полемике, извратил слова Троцкого и обвинил его в «пораженчестве». Сталин заявил, что можно построить социализм и в условиях капиталистического окружения.{466} В дебатах, которые изначально были «политическими» в самом узком смысле этого слова, каждая из сторон ссылалась на выдержки из ранних сочинений Ленина с целью дискредитировать друг друга. Хотя дискуссии и были связаны с разногласиями относительно темпов индустриализации и роли крестьянства, они не повлияли на приверженность каждого лидера своим собственным взглядам на построение социализма в Советском Союзе. Однако постоянное окарикатуривание Сталиным позиции Троцкого приобрело сакральный характер после ликвидации левой оппозиции. На этом «погорели» впоследствии многие партийцы.