Читать онлайн «Разыскания о начале Руси (Вместо введения в русскую историю)». Страница 99

Точно так же г. Куник продолжает стоять на чисто норманнских именах русских князей и дружинников, ничем не опровергая моих доводов. Я не брал на себя удовлетворительно объяснить все русские языческие имена и все русские названия порогов; да подобную задачу никто и не в состоянии выполнить при настоящих средствах науки. Достаточно и того, что большая часть имен Олегова и Игорева договоров встречается в последующих столетиях в разных частях России, чем доказывается их принадлежность русскому народу, то есть их туземство. Однако некоторые частные объяснения свои я позволяю себе считать такими, против которых мои противники не могут представить никаких серьезных опровержений. Например: тождество имени первого исторически известного русского князя Олег, женское Ольга, с названиями рек Олег и Волга, большая древность и большая порча русских названий порогов сравнительно с их славянскими вариантами; принадлежность последних наречию более южному, чем славяно-русское, а именно славяноболгарскому; осмысление непонятного Есупи с помощью созвучия "Не спи", и пр.7

Уже одно то, что норманисты серьезно считали существовавшим название Неспи и соответственно ему приискивали повелительное наклонение в скандинавских языках, показывает, как мало они были знакомы с духом славянорусского языка и с его истинными законами. Или: на основании даже не большинства русских личных имен, а только некоторых, имеющих подобие с именами в скандинавских сагах, утверждать, что Руссы явились в истории с норманнскими именами - этот прием годился только для норманистов прошлого столетия, когда сравнительная филология еще находилась в состоянии блаженной наивности. А между тем норманизм не может даже отнять у Славяноруссов имя Карлы. (Интересно было бы слышать его объяснения, откуда взялся половецкий хан Кобяк Карлыевич!) По этому поводу укажу на то, что г. Куник славянское окончание в именах Гуды и Карлы считает просто ошибкой писца, и произвольно ставит Гуд и Карл (461. А Кары, Бруны, Моны, Туклы?) Число чуждых имен на Руси он увеличивает еще Глебом, который будто бы заимствован или у каких-то иранцев, или у хазар (680). Повторим то, что говорили и прежде: с объяснением собственных имен, географических и личных, нельзя обращаться так легко, как доселе обращались норманисты, и нет столбов более шатких, как те, на которые думает опереться норманская теория.

Пока норманизм огулом отрицает принадлежность данных имен и названий славянорусскому племени, ссылаясь на какие-то этимологические законы вообще, спор, конечно, не может прийти к ясным выводам. Но как скоро он пытается войти в подробности и разъяснить нам эти законы языка, то вместо несомненных, строго научных положений мы видим по большей части одни гадания. Повторяю, особенно грешит он тем, что принадлежность слова или целой группы слов известному языку смешивает с возможностью объяснять их корни и значение с помощью сравнительного языкознания; причем и эта возможность иногда бывает только кажущеюся, и от нее еще далеко до действительного, положительного объяснения. Достоуважаемый А. А. Куник представляет следующий пример филологических гаданий, выдаваемых за положительные законы языка. Некоторые слова, оканчивающиеся в германской группе на ing, в славянорусском языке являются с окончанием яг, напр.: веринг- варяг, шилинг- шеляг и т.п. Отсюда вывели уже общее правило, закон, что если в русском встречается слово на яг, то, значит, оно заимствовано от иноземцев. Г. Куник именно настаивает на этом мнимом законе (409); к подобным словам он относит Ятвяг и Колбян, которые будто бы заимствованы у немцев. Позволяю себе усматривать здесь большое недоразумение: ятвяги были окружены славянами и с одной стороны примыкали к Литве, следовательно их название отнюдь не изобретено немцами; а под колбягами, как теперь с достоверностью можно сказать, разумелись кочевые или полукочевые инородцы южной Руси, между прочим, "Черные Клобуки" нашей летописи, и название их также никоим образом не заимствовано от немцев или от норманнов. Quasi научная этимология забывает о существовании у древних славян носового произношения, которое и доселе осталось в чистоте у поляков; вот почему у последних ятвяги имеют форму ядзвинги, а колбяги в византийских хризовулах XI века Кулпинги (вероятно, по произношению собственно славяноболгарскому, с малым юсом, т. е кулпянги, между тем как по русскому произношению кулпяги или колбяги). Следовательно, суффикс ing совсем не есть какая-то исключительная принадлежность германской группы и не есть непременный признак заимствованных слов. Подобный суффикс существовал и в литовском языке.

На беду для этой этимологии, в русском языке оказывается целый отдел слов с тем же суффиксом только в женской форме, т. е яга (в польском еда), каковы: бродяга, бедняга, портняга, плутяга, скупяга, скряга и т. д. Как же г. Куник устраняет это противоречие с вышеприведенным законом о заимствовании? Он говорит, что этот суффикс "относится к сравнительно позднему периоду образования языка и произошел от более древнего eka" (410). Во-первых, eka и еда это все равно, и, стало быть, с одной стороны г. Куник признает, что подобный суффикс существовал и в древнеславянском языке. (Впрочем, тут объяснение несколько запутано и, по-видимому, говорится о древности этого суффикса только в литовском языке, как будто славянский язык находился под сильным влиянием литовского, и даже после XI столетия!) Во-вторых, он пытается собрать все русские слова с окончанием на яга (455 и 460) и насчитывает их до 30 или более; число значительное, ясно показывающее, что это суффикс собственный, русский, а не заимствованный от немцев или от литовцев, и тем более, что тут же приведены аналогичные слова и в других славянских языках. Но автор "Дополнений" далеко не исчерпывает их запас: существует много и других слов, которые способны принять тот же суффикс, когда требуется выразить известный смысл; чего никак не могло бы случиться, если бы таковой суффикс не был родным, привычным8 . Следовательно, вывод о его позднейшем происхождении совершенно гадательный. Притом неизбежно возник бы вопрос: позднейшее сравнительно с каким временем? Например, существовал ли он в XI веке, когда в славяно-русском языке еще могли сохраняться некоторые следы древнего юсового произношения? Итак, был ли я прав, говоря о разных этимологических гаданиях, которые пускаются в ход под именем законов языка.

Глядя на подобные трактаты, можно только пожалеть, что так много труда и эрудиции потрачено для того, чтобы отстоять басню или по крайней мере запутать вопрос. Не отвечаем на те филиппики и на те эпитеты, которые обнаруживают некоторое раздражение со стороны норманизма, весьма, впрочем, понятное. Будучи довольно беспощаден к норманнской системе вообще, я едва ли могу себя упрекнуть в том, чтобы в предыдущих своих статьях относился без должного уважения к ученым заслугам автора "Дополнений". Во всяком случае, поблагодарим А. А. Куника за то, во-первых, что он дает нам возможность сделать две, три поправки второстепенной важности и устранить доказательства, так сказать, излишние, а далее за то, что его "Дополнения" окончательно убеждают нас в несостоятельности норманнской теории. Вот уже около пяти лет, как я веду с ней борьбу, отвечая почти всем оппонентам. Надобно было поддержать интерес к данному вопросу и не дать ему снова заглохнуть на страницах весьма почтенных, но мало читаемых изданий; надобно было подвинуть на ответ противников более солидных, ибо полемика с ними ясней всего могла обнаружить те шаткие основания, на которых доселе держалась норманнская теория. Между прочим, я именно ждал ответа от г. Куника, которого считал наиболее добросовестным и компетентным из ее защитников. Настоящий его труд не уничтожает ни одного из главных оснований, на которых построено мое мнение; большинство их даже не затронуто. Замечу при этом мимоходом: я убедился, что противники большею частию даже не давали себе труда прочесть внимательно систему моих доказательств; они часто повторяли свои аргументы, ничем не опровергая моих возражений или совсем их игнорируя.

В числе важнейших моих оснований стоит невозможность быстрых, неуловимых превращений одной народности в другую, чуждую ей. История не представляет таких примеров; они противоречат всем ее законам. Напротив, мы повсюду видим большую или меньшую живучесть языка и других племенных особенностей у народов, поселившихся в чужой земле. Противники мои даже не пытались отвечать что-нибудь на подобное основание.

Норманизм именно заслуживает следующего упрека: ссылаясь на мнимые лингвистические законы, он совершенно игнорирует законы исторические, те законы, которые неизменно действуют и проявляются в жизни народов, в происхождении и развитии человеческих обществ, называемых государствами. Если бы защитники пресловутой теории серьезно вникали в эти законы, то они не могли бы смешивать факты литературные с фактами историческими, наивные домыслы старинных книжников выдавать за достоверное историческое свидетельство, да еще отстаивать их в той бессмысленной форме, которую они получили по невежеству позднейших списателей. Законы политико-исторические так же непреложны, как и естественно-исторические: происхождение русской нации не может быть исключением. Сказочное, внезапное возникновение великих народов и государств с исторической точки зрения есть бессмыслица.