Читать онлайн «Восток, Запад и секс. История опасных связей». Страница 30

Иными словами, Бёртон отнюдь не был каким-нибудь мечтательным романтиком, настолько влюбленным во все неевропейское, чтобы в упор не замечать многих мрачных и диких сторон неевропейской жизни. Об этих темных сторонах никогда не следует забывать. Богатый сексуальными возможностями мир Востока во многом питался – и до сих пор питается – эксплуатацией и несправедливостью, и Бёртон, в отличие от сегодняшних “секс-туристов”, прекрасно сознавал этот факт, хотя и сам не упускал возможностей. По сравнению с ним даже такой его современник, как Флобер, кажется наивным любителем путешествий, не понимающим, как на самом деле устроен мир, который предоставляет ему удовольствия.

Фигура Бёртона важна не потому, что он вовсю наслаждался доступным сексом в Африке и Азии. Он был далеко не единственным англичанином, который посещал в Синде лал-базары, то есть местные “кварталы красных фонарей” (лал на хинди означает “красный”), вступал в связи с разными биби, как называли любовниц из числа индианок (биби на хинди означает “порядочная женщина”) или развлекался с девушками-африканками с кожей “темно-орехового цвета” и “идеально симметричными руками и ногами”. Все это испытали и многие британцы и путешественники из других европейских стран. Если Флобер сознавался в особом пристрастии к экзотическому сексу в частной переписке, то Бёртон стал главным сторонником идеи превосходства экзотического секса. Это была единственная сфера жизни, где, по мнению Бёртона, Восток неизмеримо превосходил Запад, и вагинальный атлетизм девушек-рабынь народа галла был лишь одним из множества примеров этого превосходства, которые он приводил в своих обширных литературных трудах.

Бёртон считал, что в Индии, на Ближнем Востоке и в Африке живут настоящие мастера секса и культ любви стоит там неизмеримо выше того низкого, неудовлетворительного уровня, над которым не поднимается фригидная христианская Европа. Восток был местом, где смешивалось эротическое и поэтическое и где, лишившись налета аморальности, секс становился областью суждения и оценки знатоков, предметом ученого культивирования. Бёртон провел на Востоке много лет, и его непрестанное изучение сексуальных обычаев состояло в равной мере из личной постельной практики и серьезных научных наблюдений. “У него возникло убеждение – возможно, подтверждавшееся благодаря прошлым личным неудачам или благодаря знакомству с огромным разнообразием услуг на сексуальном рынке, – что на Востоке накоплен колоссальный опыт, от которого Запад, и в особенности Англия, глупейшим образом отгораживается, возводя целые плотины ложной скромности и стыдливости”, – писала фон Броуди в своей биографии Бёртона. Бёртон принадлежал к тому немногочисленному авангарду в Британии, представители которого стремились освободить Запад от сексуального самоограничения. Бёртон и его единомышленники подвергались серьезному риску, поскольку за публикацию откровенных текстов сексуального характера – вроде тех, что они переводили и издавали, – законы викторианской Англии карали длительными сроками тюремного заключения. Выступая поборником восточной сексуальности, Бёртон стал в каком-то смысле предтечей той сексуальной революции, которой предстояло спустя много десятилетий захлестнуть Европу и Соединенные Штаты и которая отчасти черпала вдохновение в эротических ритуалах Востока – как действительно существовавших, так и вымышленных.

Бёртон родился в Англии в 1821 году, но его отец, отставной офицер британской армии из Ирландии, вскоре увез семью в континентальную Европу, и там дети – Ричард, его брат и сестра – получали в основном домашнее образование. Он в раннем возрасте овладел несколькими европейскими языками и, возможно, выучил даже цыганский язык, когда у него (по слухам) была связь с девушкой из Румынии. Потом он учился в Оксфордском университете, где начал изучать арабский (который продолжал совершенствовать всю жизнь), но оттуда его исключили за дуэль с другим студентом, насмехавшимся над “армейскими” усами Бёртона. Это обстоятельство побудило его купить себе чин в армии Ост-Индской компании и отправиться в Индию, тем самым положив начало своей необыкновенной карьере солдата, агента разведки, шпиона, исследователя-первооткрывателя, лингвиста, писателя и переводчика. Перечень его достижений просто поразителен. Одно из первых достижений – путешествие в Мекку и написанный им яркий отчет об этой поездке – прославило его на всю Англию.

Вскоре после этого он предпринял экспедицию в Харэр и часть путешествия проделал вместе с Джоном Хеннингом Спиком, почти столь же знаменитым исследователем, который в позднейшие годы сделался заклятым врагом Бёртона. За харарской экспедицией последовала самая прославленная из всех экспедиций Бёртона: он отправился на поиски истоков Нила, причем тоже в компании Спика. Главной цели эта экспедиция так и не достигла, зато привела к открытию сразу двух африканских озер – Танганьики и Виктории. Бёртон написал книгу об этом путешествии – “Озерные области Центральной Африки: зарисовки первопроходца”, и ее одной было бы вполне достаточно, чтобы принести ему славу одного из величайших географов и антропологов в истории.

В более поздние годы Бёртон, владевший, как о нем рассказывали, двадцатью девятью языками, выполнил полный, без купюр, перевод сборника сказок, обычно называемого по-английски “Арабскими ночами”, заглавие которого он перевел как “Книга тысячи и одной ночи”, и сопроводил его подробными примечаниями и большим приложением, куда вошло множество сведений, собранных Бёртоном за долгие годы. Еще он перевел два индийских руководства по искусству любви, впоследствии ставших наиболее читаемыми, – “Кама-Шастру” (известную также под названием “Ананга-Ранга”) и “Камасутру”. Вступив, казалось бы, в разительное противоречие с собственными жизненными предпочтениями, он женился на английской аристократке и набожной католичке по имени Изабель Эранделл; по-видимому, это была единственная белая женщина, с которой его связывали близкие отношения. Впоследствии она написала полную восхищения биографию мужа, но она же сожгла огромное множество его дневников и писем – как полагают, ввиду их эротического непристойного содержания.

В результате биографам Бёртона приходилось читать между строк опубликованных Бёртоном книг, чтобы составить представление о нем как о человеке с огромным сексуальным аппетитом. Например, в начале экспедиции в Мекку он сделал остановку в Александрии (где пробыл около месяца) и записал в своем “Личном повествовании о паломничестве в Медину и Мекку”, что воспользовался “случаем увидеть “Аль-наль”, пчелиный танец… потому что пройдет еще не один месяц, прежде чем я снова смогу насладиться столь приятным зрелищем”. И на основании этой короткой записи делается вывод, что Бёртон, должно быть, уделил часть времени посещению проституток, как он делал, похоже, повсюду, куда его заносило, – и такое предположение выглядит довольно правдоподобным. Флобер тоже писал об этом пчелином танце, и из его рассказов становится ясным, что сам танец служил предварительным ритуалом к любовному акту. Позже в книге о цыганах – а большинство плясуний, исполнявших пчелиный танец, были цыганками – Бёртон называл этих танцовщиц “искуснейшими соблазнительницами, чья красота делает их опасными”.

И жизнь Бёртона, и его брак, как и бросающееся в глаза противоречие между ними, во многом проливают свет на сложности викторианской жизни и в этом смысле служат иллюстрацией той атмосферы, против которой выступали Бёртон и его единомышленники, публиковавшие индийские учебники любви.

Бёртон вышел на сцену в эпоху зарождавшейся гегемонии буржуазии, в ту пору, когда сколачивали большие состояния люди динамичные, самоуверенные, богатые и лелеявшие имперские амбиции. Их называли князьями купечества или капитанами промышленности: такие “титулы” указывали на их статус новой аристократии в европейском обществе. Однако, как писал историк Питер Гэй, основная масса нового сословия отнюдь не блистала величием. Ее представители были “буржуазными пролетариями”, мелкими купцами, конторскими служащими и прочими “белыми воротничками”, занимавшими довольно шаткое финансовое и социальное положение. Они нисколько не претендовали на аристократический статус, однако мечтали о респектабельности. “Именно потому, что большинство из них теснилось вокруг нижних ступеней пирамиды, они так отчаянно силились придерживаться мещанской морали и вести мещанский стиль жизни”, – писал Гэй. Респектабельность – вот один из критериев, позволявших отличить этих мещан, или представителей “среднего класса”, от пролетариата, от которого они страстно желали отличаться, – и уж тем более от окружавшей их городской бедноты. Главным отличительным признаком этой самой респектабельности являлось то суровое, ретроградное отношение к сексуальности, которое за многие десятилетия сделалось характерной приметой викторианского общества. Как сформулировал Гэй, оно складывалось из трех элементов: “нарочитая пристойность, усердная самоцензура и озабоченность безупречной нравственностью”.