Читать онлайн «К суду истории. О Сталине и сталинизме». Страница 49

Сразу же после ноябрьского пленума ЦК Бухарин вместе с Рыковым и Томским подали в Политбюро новое заявление о признании своих «ошибок». Воля к борьбе у лидеров «правой» оппозиции была сломлена, как и у большинства «левой» оппозиции. Рассказывают, что в ночь на 1 января 1930 г. в квартиру к Сталину, весело отмечавшему Новый год со своими друзьями, неожиданно постучали. На пороге стояли с бутылками вина Бухарин, Рыков и Томский – они пришли мириться. И хотя внешне примирение состоялось, никто из лидеров «правых» не вернул себе прежнего положения в партии. После XVI съезда ВКП(б) М. Томский был выведен из состава Политбюро, а на декабрьском пленуме ЦК в 1930 г. из Политбюро был выведен и А. Рыков. Затем он был освобожден от поста Председателя Совнаркома и в марте 1931 г. назначен наркомом почт и телеграфов. Бухарин был назначен заведующим научно-исследовательским сектором ВСНХ СССР. Через несколько лет он стал также главным редактором газеты «Известия». XVI съезд партии еще избрал Бухарина, Рыкова и Томского членами ЦК ВКП(б). Однако после XVII съезда все они были переведены в кандидаты в члены ЦК ВКП(б). Хотя в начале 30-х гг. страну потрясли еще многие драматические события, о которых мы будем говорить ниже, Бухарин, Рыков и Томский уже не подали голоса протеста.

Несмотря на покорность бывших «правых», пресса продолжала поносить их в течение всей первой пятилетки. Даже в 1935 г. журнал «Большевик» называл Бухарина «правым капитулянтом», который предлагал якобы отказаться от индустриализации и коллективизации и предоставить неограниченную свободу частнокапиталистическим элементам. Здесь же говорилось, разумеется, что «кулацкая сущность» этой программы была разоблачена партией под руководством Сталина и т. п. Все это было в стиле Сталина. Он продолжал все сильнее поносить даже побежденных оппонентов.

Возникает вопрос: а могла ли победить Сталина «правая» оппозиция? Если в отношении «левой» оппозиции мы ответили на этот вопрос отрицательно, то в отношении «правой» оппозиции категорический ответ был бы неверен. «Правая» оппозиция имела очень много шансов для победы над Сталиным. При определенных условиях ее платформа могла бы получить большинство и в Политбюро, и в ЦК, и в широких кругах партии, а также получить поддержку большинства крестьян, рабочих и служащих. Но лидеры «правой» оппозиции не сумели использовать эти шансы. Они оказались недостаточно твердыми и настойчивыми политиками, и у них не хватило воли бороться за власть в партии и стране; фактически они уклонились от этой борьбы.

Анализируя причины поражения «группы Бухарина», американский историк С. Коэн дает очень глубокий и тонкий анализ внутрипартийной борьбы конца 20-х гг. Он пишет:

«Как же тогда объяснить не совсем еще уверенную победу Сталина над Бухариным? Среди нескольких обстоятельств, дававших перевес генсеку, важнейшим был узкий фронт борьбы между ними и ее скрытность. Бухарин, Рыков и Томский сами способствовали сохранению этой ситуации, ограничившей конфликт рамками партийной иерархии, где Сталин был сильнее всего, а сила бухаринской группы сводилась к нулю, поскольку она лежала за пределами партийного руководства и даже за пределами самой партии.

Дело в том, что в отличие от “левых” большевиков, остававшихся до самого конца движением диссидентов в высшем партийном руководстве, не имевшим социальной базы, “правая” оппозиция располагала потенциальной массовой поддержкой по всей стране. Практически всем было ясно, что крестьянское большинство предпочитало политику “правых” в деревне. Это в равной степени понимали и бухаринцы, и сталинисты, и те, кто держался в стороне. Кроме того, чистки, которые потрясали административные органы, начиная от наркоматов и кончая местными Советами и кооперативами, и отдавались эхом в длительной кампании в прессе против “правого уклона на практике”, свидетельствовали о том, что умеренные взгляды Бухарина широко распространены среди беспартийных работников, особенно связанных с деревней и с отдаленными республиками. Но взгляды Бухарина были популярны не только в деревне. Даже после того как Томский попал в опалу, “правые” настроения среди рядовых членов профсоюзов (и, как можно думать, среди городского рабочего класса) упорно сохранялись и выражались главным образом в форме упрямого сопротивления сталинской политике в области промышленности. О размахе этих настроений можно судить по сплошной перетасовке фабрично-заводских комитетов в 1929 – 1930 гг.: в главных промышленных центрах – Москве, Ленинграде, на Украине, Урале – были заменены от 78 до 85% их членов.

Сторонники Бухарина пользовались скрытой поддержкой и в самой партии, о чем также можно судить по шумным нападкам на “правых оппортунистов” на всех уровнях…

Трагедия Бухарина и суть его политической дилеммы заключались в его нежелании апеллировать к этим широким настроениям. Когда речь идет о массах в целом, это нежелание легко объяснимо: оно проистекало из большевистской догмы, что политическая деятельность вне партии незаконна и потенциально (если не на практике) контрреволюционна. Эта точка зрения усиливалась опасениями, разделявшимися как большинством, так и оппозиционными группами, что обращение фракций к народу может привести к образованию “третьей силы” и таким образом погубить партию. Из этого следовала аксиома, что внутрипартийные разногласия нельзя даже обсуждать перед беспартийной аудиторией. Как заметил один троцкист, объясняя затруднения “левых”, это было “делом партийного патриотизма: он толкал нас на бунт и в то же самое время обращал нас против самих себя”. Так же дело обстояло и с “правыми”, которых притом сдерживал и разразившийся в стране кризис. Бухарин, Рыков и Томский были убеждены, что сталинский курс опасен своей непопулярностью и гибелен в хозяйственном отношении, но тем не менее хранили молчание перед народом. Общественное мнение участвовало в происходившей борьбе лишь косвенно, его учитывали лишь в постоянных дискуссиях о значении наводнявших центр писем с протестами против новой политики в деревне… Однако Бухарина сдерживало и другое соображение. В глазах марксиста социальные группы, которые, по-видимому, были наиболее восприимчивы к его политике (а именно крестьянство и технические специалисты), являлись “мелкой буржуазией”, и, следовательно, на них нельзя было ориентироваться большевику…

Его нежелание выносить борьбу со Сталиным на суд широких партийных масс объясняется сдерживающими факторами того же порядка, так как политическая деятельность в партии за пределами ее руководства также стала вызывать подозрения и постепенно прекращалась… Все же, несмотря на свое участие во внедрении запретительных норм, Бухарин испытывал соблазн обратиться ко всей партии. Он мучительно раздумывал над дилеммой: “По ночам я иногда думаю: «А имеем ли мы право промолчать? Не есть ли это недостаток мужества?..”» Наконец, полагая, что партийная иерархия, которую он хотел перетянуть на свою сторону, уничтожит любого руководителя, вынесшего борьбу за ее пределы, Бухарин подчинился “партийному единству и партийной дисциплине”, подчинился узким правилам нетерпимой политической игры, созданию которых он сам содействовал. Он остерегался “фракционности” и потому вынужден был ограничиться бесплодными закулисными интригами (вроде его визита к Каменеву), которые легко использовались против него врагами. Политически его позиция была нелепой: испытывая глубокое презрение к Сталину и к его политике, он все же оставался до конца скованным, колеблющимся оппозиционером.

Не считая публичных призывов, которые были слишком эзоповскими, чтобы возыметь какое-нибудь действие, Бухарин, Рыков и Томский оказались поэтому в сговоре со Сталиным, ограничив свой далеко идущий конфликт узкой ареной, на которой им предстояло быть “задушенными за спиной партии”… Все это… дало Сталину огромное преимущество над Бухариным, который однажды охарактеризовал себя как “худшего организатора в России”. Но триумф Сталина был обеспечен не только политической машиной. В том, что касается ЦК, она в основном обеспечивала ему преданность или благожелательный нейтралитет делегатов низшего и среднего звена, выдвинувшихся благодаря сталинской протекции. Как сказал о них один разочаровавшийся сталинист: “Мы победили Бухарина не аргументами, а партбилетами”. Однако, несмотря на то что эти младшие партийные работники являлись членами ЦК, в 1928 – 1929 гг., роль их была второстепенной. По сути дела, они лишь утверждали решения, уже принятые более узкой, неофициальной группой старших членов ЦК – олигархией из двадцати-тридцати влиятельных лиц, таких, как высшие партийные руководители и главы важнейших делегаций в ЦК (представлявших в первую очередь Москву, Ленинград, Сибирь, Северный Кавказ, Урал и Украину)…

В апреле 1929 г. эти влиятельные деятели предпочли Сталина и обеспечили ему большинство в высшем руководстве. Представляется очевидным, что они поступили так не столько из-за его бюрократической власти, сколько потому, что предпочли его руководство и его политику. В какой-то степени их выбор, безусловно, определялся тем, что они ощущали родство с генсеком как с волевым “практическим политиком”, тогда как мягкий, погруженный в теорию Бухарин по сравнению с ним мог, возможно, показаться “просто мальчиком”» [213] .