Читать онлайн «Отпадение Малороссии от Польши. Том 1». Страница 42

Жолнеры были здесь, как всегда и везде, крайне обременительны для занимаемых их постоями имений. Но жаловались на них не столько землевладельцы и державцы, не столько даже беззащитные ратаи и мужики, сколько те люди, которые, побывавши в казацком товариществе, смотрели на себя, как на свободную от всяких повинностей шляхту. Хотя их дворы, грунты, займища составляли собственность панскую, хотя часто они колебались между выходом в новые слободы и выгодами старой осады, но присутствие нахальных вояков возмущало в этих праздных бедняках чувство собственности еще больше, нежели в людях трудолюбивых и зажиточных.

Исконное соперничество двух церквей проявило себя в этом случае как нельзя вредоноснее. Участники шведского похода, «выписанные запорожские казаки», наслушавшись в Белоруссии воплей мещан и попов на униатские захваты и прижимки, распустили по городам и селам слух, будто бы ляхи пришли с целью вырезать всю Русь вплоть до московской границы и заселить Украину польским да немецким народом.

К этому присоединилась обычная тревога попов и чернецов, которым вечно грезилось, что все без исключения ляхи о том только и думают, как бы на место православия ввести «веру римскую». Пугая чернорабочую массу, казаки пугали вместе с тем и её почти столь же невежественное духовенство. В Киеве по базарам ходили ложные слухи о том, что делается в панских селах, а в панских селах рассказывали, будто бы Киев сделается вскоре другим Витебском. В простом народе и в поповских семьях верили, что жолнеры секут головы митрополичьим служкам, и что один жолнер, будучи русином, предостерег митрополита о ляшеском замысле вырезать сперва казаков, а потом поголовно и всю Русь.

Именем веры и личной безопасности казаки возбуждали сельский народ к избиению жолнеров, сопровождая свои внушения обычными попойками. Их не по чем было сыскивать, им нечего было терять в случае неудачного бунта; но в случае удачи, они очутились бы в завидном положении панов жолнеров и местных шляхтичей.

Злоумышленная агитация шла из Запорожья, в котором вечно гнездились ненавистники украинских порядков, и для которого спокойное состояние родного края было томительно, как для всякой эмиграции. Затевая повторение усобицы, разыгранной столь неудачно в 1625 году, проповедники казацкой вольницы старались втянуть оседлых жителей в свое разбойное дело и рядом с бунчуками казацкими выставить знамя церкви.

Элемент религии поддерживался в казацких мятежах, без сомнения, не такими людьми, как составители «Советования о Благочестии». Те, в борьбе с унией, выразительно возлагали надежду на устранение всякой мстительности и на святое мученичество за свои православные убеждения. Киевские убийства 1625 года можно всего скорее приписать внушениям попов, которых крайняя бедность и насилия со стороны униатов заставили переменить рясу на казацкий кожух-кажанок. Но в 1630 году обнаружилось и внешнее подучиванье казаков на кровавую расправу с их противниками во имя веры и церкви.

Вскоре после побоища в Медвежьих Лозах, Густав Адольф присылал в Белую Русь и к запорожским казакам состоявшего у него на службе москвича, Рубца, в качестве великого посла, для каких-то «добрых дел своих». Этот великий посол просил у московского царя провожатых, и подговаривал его к отмщению польским людям за великую неправду, которую они учинили царской земле и царским подданным. Рубцу отвечали тогда в Москве что время мести еще не настало; но в архивных бумагах 1630 года сохранился след совместного возбуждения казаков против польского правительства со стороны шведских и московских людей. Утраченная переписка Посольского Приказа по этому предмету оставила его в тени. Но кем бы ни были возбуждены сами запорожцы извне, они своими россказнями о задуманном ляхами ломанье веры в Малороссии довели дело до того, что несколько хоругвей, захваченных врасплох, было перебито.

Слух об этом не замедлил дойти до коронного гетмана, и он тотчас послал в украину коронного стражника, Самуила Лаща Тучанского, с его дружиною.

Этот сановник был тот же казак, но казак с панской стороны, или с изнанки, наездник-аристократ, терпимый одними потому, что не было никаких средств остановить его бесчинства, и покровительствуемый другими потому, что он защищал их имения от людей, еще более вредных. К числу покровителей пана Лаща принадлежал и сам коронный гетман, Станислав Конецпольский. Местные гродские книги и суды давно были полны жалобами на вторжения самого Лаща и его дикой дружины в панские дома, на грабеж панских имений и на разбои по большим дорогам. Несколько раз уже сеймовые собрания присудили его к изгнанию и лишению чести, то есть объявили банитом и инфамисом. Но в гонитве за татарами и в усмирении казацких бунтов он был незаменим, и Конецпольский охранял его от исполнительной власти обычными в панской республике военными экземптами. Лаща, с его домашним ополчением можно было послать в самый отчаянный «подъезд» и в самую гибельную свалку скорее, нежели всякого другого. Рискованные предприятия были отрадою этого рыцаря шляхетской украины, преследуемого законами и угрожаемого мщением за оскорбление не одних мелких и великих панских домов. Ему не доставало только случая, чтоб из украинской шляхетчины перейти в украинскую казатчину, и разыграть в ней роль пана Косинского.

Этим больше, нежели чем-либо другим, надобно объяснять поблажку, которую давал ему коронный гетман вместе с той партией, которая поддерживала его самого в панской республике.

Казаки знали Лаща хорошо, и столько же его боялись, сколько ненавидели, а ненавидели его тем более, что он с гайдамацким своим характером соединял католическую набожность: в последние дни масленицы запирался он в монастыре и предавался дисциплинарному покаянию в старых грехах, чтобы смело делать новые.

Слух о его походе в Украину встревожил заговорщиков, и они, для умножения числа отчаянных людей, сочинили легенду, будто бы Лащ, прийдя в местечко Лысянку на самый Великдень, вырезал всех его жителей до ноги, мужей, жен и детей, собравшихся в церкви, — даже и самого священника вместе с прихожанами. Наши ученые историки принимают этот грубый вымысел за несомненный факт, и тем самым показывают нам, как было естественно со стороны безграмотных людей оного темного времени верить казацким вестям.

Масса бунтовщиков увеличилась быстро. Но то были одни выписчики. Реестровые казаки, освобожденные, тому назад пять лет, от террора голоты, предводимой Жмайлом, не хотели очутиться снова под громами артиллерии Конецпольского.

По смерти Дорошенка, старшим над ними был поставлен Григорий Саввич Чёрный. Он удерживал своих подчиненных в повиновении правительству, не дозволял им пиратствовать на море, отвергал посулы и услуги добычников, желавших пользоваться правами реестровиков, и строго наказывал тех, которые участвовали в морских набегах.

Не успев склонить Чёрного на свою сторону, заговорщики выставили против него нового Жмайла, носившего имя Тараса Федоровича. Этот «озвался гетманом» за Порогами по примеру предшествовавшего ему избранника голоты, и привлекал к себе гультаев изо всей Украины. Гультаи вооружились, как могли, на счет побитых жолнеров да ограбленных земляков, и направлялись в недоступные для правосудия низовья, грозя расправиться с реестровиками, как с изменниками. Напрасно Чёрный посылал за Пороги увещательные универсалы. Запорожская голота, с своей стороны, распространяла универсалы Тараса Федоровича по Украине, доказывая в них колеблющимся между двух предводителей, что у кого в руках армата, при том остается и войсковая власть. Этот аргумент действовал на казацкую логику сильно, и те из реестровиков, которых не по чем было сыскивать, перебегали целыми купами к избранному демагогами гетману.

Весной 1630 года Конецпольский пришел в Украину следом за Лащем. Он уже не застал Чёрного в живых: запорожцы погубили его обманом. В ответ на увещания преданных правительству казаков, низовые бунтовщики обещали наконец покориться, но только тогда, когда в Украину придет из Запорожья армата. Чёрный поверил им, не принял никаких предохранительных мер, был схвачен и казнен варварским способом: ему отрубили сперва руки, а потом голову.

Террор обладателей войсковой арматы повлиял окончательно на верных правительству казаков. Только третья часть их, в числе двух тысяч, дождалась Конецпольского. Коронный гетман примкнул эти две тысячи к своему войску, и занялся умиротворением края, взволнованного выписанными запорожскими казаками как называли их современные великоруссы, или выписчиками, как называли их поляки.

Под влиянием летописных вымыслов, казако-панскую усобицу 1630 года у нас обыкновенно представляют религиозною борьбою, в которой казаки играли роль защитников православия. Но Конецпольский и его ротмистры-католики охраняли от казацкого буйства даже такие монастыри, как Печерский. Украинские летописи, с голоса запорожских интриганов, повествуют, а наши историки вторят им, будто бы и старший сын Иова Борецкого, Стефан, в звании сотника взбунтовавшихся казаков, пал в битве с войском Конецпольского, тогда как он благополучно состоял в домашнем почте князя Радивила, а сам Иов Борецкий так был далек от участия в казацком бунте, что, по его усмирении, московские вестовщики видали его среди казацкой антиреволюционной рады в качестве просителя милостыни на церковное строение.