Читать онлайн «Отпадение Малороссии от Польши. Том 1». Страница 35

Феофан медлил с возвращением в Грецию. Он, очевидно, имел в виду смелое дело, обессмертившее его в истории, и выжидал только событий.

События сложились благоприятно для его важной миссии. Воинственная часть польско-русского общества, подкураженная недавними успехами Московского похода, побудила Сигизмунда III предупредить войну, которою грозил ему молодой Осман и вооружить против турок Волощину, с тем чтобы, поддерживая господаря своим войском, защитить Польшу его княжеством, точно щитом. К воинственным мечтаниям одних панов присоединились интриги против Жовковского других. Король настоятельно потребовал от него похода, обещая прислать ему подкрепление. Но подкрепления посланы не были. Турки и татары окружили коронное и панское войско во время его отступления с долины Цецоры и разбили наголову. Знаменитый полководец пал в битве; его товарищ, полевой коронный гетман, Станислав Конецпольский, был отведен пленником в Стамбул. Мир с Турцией Польша нарушила, а продолжать войну было ей нечем. Из Царьграда приходили между тем вести о громадных приготовлениях Османа II к походу. Речь Посполитая находилась под гнетом страха. Присмирела и королевская партия, добивавшая малорусское православие посредством униатских иерархов.

Этим моментом воспользовался Феофан, и с сентября 1620 года начал посвящать ревностных к отеческой вере архимандритов и игуменов на опустевшие для православных владычества. Октября 6 посвящен им на перемышльское епископство Исаия Копинский; октября 9 — на киевскую митрополию Иов Борецкий, а на епископство туровское и пинское грек Аврамий; в начале декабря — на полоцкую архиепископию Мелетий Смотрицкий; наконец, в январе 1621 года — на епископство владимиское и берестовское Иосиф Курцевич, на епископство луцкое и острожское Исакий Борискович, а на епископство холмское и белзское Паисий Ипполитович.

Все эти кафедры были заняты панскими ставленниками, архиереями униатскими, во владении которых находились и приписные к владычествам церковные имущества.

Православные архиереи оставались всё теми же архимандритами и игуменами убогих монастырей, которых не захватили еще униаты. Но иезуиты были сильно встревожены появлением православной иерархии в виду созданной ими иерархии униатской. Не успел патриарх Феофан удалиться из пределов Польши, как они заставили короля подписать универсал об изловлении и предании суду самозванных архиереев, нарушителей общественного спокойствия. Великое дело восстановления киевской митрополии готово было рухнуть столь же внезапно, как внезапно совершено оно.

Но движение турецких сил к Днестру представлялось правительству, по преувеличенным слухам, повторением Ксерксова похода в Грецию, и в самом деле Осман II грозил стереть Польшу с лица земли. Опасность была велика. Король с большим трудом собрал тысяч тридцать защитников днестровской границы. Этого войска было недостаточно. Пришлось обратиться к казакам.

Казаки, как и татары, с начала и до конца своего существования, разделялись на несколько не только независимых одна от другой, но и враждебных орд. Соединить их и направить к одной цели мог только популярный и вместе грозный для соперников атаман-предводитель, каким был Сагайдачный. Он это знал. Знали это и королевские агенты, трудившиеся в Украине над вербовкою Запорожского войска.

Когда им было объявлено, что казаки не пойдут на турок, если мандаты против новых архиереев не будут отменены, король нашелся вынужденным сделать попятный шаг в церковной унии, которая была его гордостью, его любимою мечтою.

Так уцелела киевская митрополия, противозаконная в глазах правительства и не поддержанная ни одним польско-русским магнатом, хотя многие великие паны исповедовали еще православную веру. Только глава протестантов, князь Христофор Радивил, сын Христофора, прозванного Перуном, по фамильной политике своей, оказал покровительство новому киевскому митрополиту, Иову Борецкому, — и замечательно, что Иов Борецкий, в письмах к Радивилу, называет его заступничество таким подвигом, который «достоин памяти всех грядущих веков».

Но положение православной иерархии в Малороссии было крайне затруднительным. Даже те малорусские паны, которые строили еще монастыри, или давали их строить под обороной своих привилегий, даже те сеймовые ораторы, которые в церковных братствах носили звание старших братчиков и старост, отступились от иерархии, восставшей с очевидною помощью иноземной власти, под казацкою охраною. Иов Борецкий и его убогие товарищи-архиереи вопияли в Москву, что им прибегнуть не к кому: что у них нет ни царей, ни князей, ни боляр благочестивых; что все бывшие созидатели и благодетели святых церквей отступили от православной веры: одни превратились в «ляхов», другие в униатов, третьи в еретиков.

И все-таки еретики, то есть протестанты, представлялись новым иерархам единственным прибежищем в напастях и гонениях со стороны панств. Сам Иов Борецкий, молчаливо отвергаемый панами, остававшимися, по-видимому, в благочестии, старшего из двоих сыновей своих, Стефана, поместил при дворе князя Христофора II Радивила (1629), а младшего, Андрея, послал на службу к царю Михаилу Федоровичу (1630).

Польско-русские протестанты всё еще не теряли из виду презираемого ими православия. Политика велела им поддерживать и самих казаков, как людей, прикоснувшихся к интересам церкви. До самой смерти Иова Борецкого (1631) не переставали казацкие вожди обращаться к сыну Христофора Радивила-Перуна с просьбами о ходатайстве перед королем.

Та же самая, но более осмысленная, политика заставляла и Москвичей заботиться о малорусской церкви со всею её паствою. Благочестивые и вместе дальновидные заботы этих собирателей Русской земли, можно сказать, спасли будущность Малороссии.

Убожество и беспомощность нашего высшего духовенства были так велики, что, по словам нового митрополита, только царские подаяния удерживали его от рассеяния по свету. В архивных делах того времени сохранилось множество игуменских просьб о дозволении монастырской братии переселиться в московские пределы. Один из товарищей Иова Борецкого, по архиерейству Иосиф Курцевич, был даже перемещен царем на суздальскую архиепископию. Другие просители получали в Москве пособия деньгами и церковною утварью, причем внушалось им стоять при своей вере до конца.

Царские подаяния не могли быть очень щедрыми, но при убожестве наших церквей и монастырей, удержавшихся в православии среди латинства, протестантства и унии, действовали на духовенство ободрительно. Малорусские монастыри, сколько их ни было, с восстановлением православной митрополии, стали посылать к царю просителей «милостыни на церковное строение». Эти просители были угощаемы в Москве от царского стола, допускались видеть «пресветлые царские очи», удостоивались благословения от царского отца, «святейшего патриарха московского и всея Руси», и приносили домой рассказы о Московском царстве, как о «стране тихой», представлявшей резкую противоположность с Королевскою землею, в которой, по словам кобзарской думы, не было добра.

Естественно, что Москву стали у нас превозносить по монастырям, как «второй Иерусалим», а царя уподобляли прекрасному Иосифу, готовому призреть оскудевший род свой среди благоденственного царства. Наивная пропаганда обобранного униатами духовенства действовала сильно на умы простонародья, остававшегося вне политических влияний польской интеллигенции. Теснимые своими соперниками архиереи не колебались писать в Москву, что «отступники святой восточной веры, униаты», действуют заодно с их «царем, гонителем на благочестие», и что власть этого царя есть не что иное, как Господне попущение. Еще меньше колебались убогие, раздраженные противниками монахи и попы внушать прихожанам, что истинный царь их восседает на московском престоле, а польский король малым чем лучше гонителя и мучителя Фараона. Благоговение к верховной власти, в которой народ желает видеть нелицеприятную правду и милость, переносили из Варшавы в Москву. Оставив панов и униатских иерархов с их надеждами и искательством, устремленными к центру польскому, православное духовенство и находившиеся под его влиянием миряне обратили свои неясные покамест упования к центру московскому. Задача будущего воссоединения Русской земли была решена во многих умах задолго до событий, утвердивших это решение.

Но следует помнить, что под религиозными стремлениями высших представителей церкви и клерикальными интересами низших — у всех народов скрывалась насущная жизнь массы, которою церковь руководит, как интеллигенция божественная. Эта насущная жизнь весьма часто перерешала решения церкви, и в настоящем случае не торжествовать бы православию в международной политике над католичеством, когда бы громадное большинство Речи Посполитой было защищено в своем быту и имуществе больше населения царства Московского.