Читать онлайн «Отпадение Малороссии от Польши. Том 1». Страница 24

Жовковский перевел дух в Райках под Острополем, и рано утром преследовал уже знаменитого беглеца.

Здесь на кровавой сцене казако-панской усобицы является типическая фигура феодала доматора. Московские странники времен Гришки Отрепьева, в своем «сказании» изобразили нам князя Василия в виде какого-то патриарха, с величественной бородой, под которую он подстилал «плат», восседая на «месте своем» перед благоговейными скитальцами [24]. Мы видим этого патриарха среди дымящихся после пожара сел, в сопровождении конной лейбгвардии. В письме к возлюбленному и почитаемому зятю престарелый князь рассказывает о себе следующее:

«Вчера, через слугу пана Броницкого (Бронского?) [25] сообщил я вашей княжеской милости кратко о начале трагедии между панами-жолнерами и паном Наливайком. Но так уже мало верю я рассказам, что выбегал сам в несколько десятков коней ради более точного уведомления вашей княжеской милости», и т. д.

О Наливайке сообщает он следующие вести:

«Наливайко на то время в Чернаве так был убезпечен, что при себе больше двадцати человек не имел, только потом из Луцкого [26] и других сел, именно из Пустовец, из Голубца и других, пришло к нему несколько сотен; после чего, тотчас вышедши из села табором, пошел к Острополю; только человек тридцать там же в Чернаве убито, да живьем шестерых поймано, которых однакож в Райцах изловили».

Писав, очевидно, второпях, патриарх можновладник противоречит себе тем, что сказал в начале своего письма и что следовало бы сказать в конце. В начале письма он говорит следующее:

«Во вторник, часа за два перед вечером, Наливайко вышел с лупами [27] и со всею арматою; к ночи поспел в Чернавы, расположивши по сёлам в стороне полки. После того утром, около часу до полудня, наступило несколько жолнерских рот, при которых, говорят, была и часть войска сборного. В Материнцах пана Кевличовича, слуги вашей милости, застали две сотни: сотню Марка Дурного и татаринцову, которые, вероятно, только на то были посланы, чтобы пану Кевличу как можно больше шкод наделали. Даже, слыхать, и село хотели сжечь [28], только горилка им помешала, которой бочку застали во дворе арендатора.

Почему так врасплох жолнеры их [29] захвативши, обе сотни положили почти на голову и с сотниками.

«Наливайко же (оканчивает свои вести князь Острожский), не останавливаясь, пошел через Острополь в поля к Пикову. Однакож доходят до меня такие слухи, якобы уже в Пикове перед ним заперли ворота и по всем другим городам украинным, даже и народ украинный якобы весь готов [30]. Неизвестно, куда бы он далее мог обратиться. Людей при себе больше тысячи не имеет, а побито до трехсот.

К этим резким чертам боровшихся между собой элементов Жовковский прибавляет самую резкую и уже не для казаков зловещую. Его жолнеры, «оборванные и незаплаченные», готовы были присоединиться к казакам. Он выразил это опасение в письме к Замойскому с похода, как о деле, известном уже коронному великому гетману. Прося оставить на службе некоторые роты жолнеров, которым платить было нечем, он открывает нам шаткость польского панованья в Малороссии следующими, к сожалению, лаконическими словами:

«От распущения этих рот увеличилось бы товарищество казацкое, как сделали роты Плоского и Чонганского, что присоединились к Наливайку (zе sie do Nalewaika wmieszali). Да и сам Плоский, как это я знаю от пленников, предостерег Наливайка обо мне. Застал бы я его как раз в Лабуни, когда бы не предостережение Плоского».

Но что поражает в этом нас, то вовсе не поражало современников, барахтавшихся в пропасти кулачного права. Князь Василий писал к зятю: «Неисчислимые шкоды поделали (здесь) сперва казаки, а потом (идущие для их усмирения) жолнеры. Редко в котором селе вашей княжеской милости найдешь коня: ибо чего казаки не взяли, то до остатка забрали жолнеры».

Дела, однакож, как-то делались и при таких обстоятельствах. Энергия полководца торжествовала и над скарбовой неурядицей, и над жолнерской деморализацией. Не останавливали Жовковского ни дурные малорусские дороги, ни грозные метели, ни темные ночи, ни мановцы, которыми, точно лесной зверь, уходил Севериня. Как привидения, двигались его хоругви перед глазами малочисленных колонистов, с гиком и лязгом, без песен, без радостных криков — Наливайко был закален в боях и наездах.

Никто не превосходил его гибкостью, ловкостью, изворотливостью; а местность изучил он в совершенстве. Но Жовковский не уступал ему ни в чем, точно как бы в его жилах текла казацкая кровь.

И началась отважная, почти полугодовая гонитва на пространстве в двести миль, началась борьба упорная, остервенелая, беспощадная. Предводитель вольницы прибегал к разнообразным ухищрениям, лишь бы только выскользнуть из железных рук Жовковского, который, провидя его замыслы, напрягал все силы, чтобы сделать его неспособным к дальнейшим боям. Полевому коронному гетману надобно было во что бы то ни стало умиротворить кресы, ввести порядок на пограничных устоях, которых он был «стражем», и постановил он — или положить головою, или довести дело до желанного конца... Это был рыцарь старой школы. Терпеливостью и мудрой медлительностью не уступал он своему наставнику, Замойскому; но, раз поднявшись на борьбу, не допускал уже никаких рассуждений, не вступал ни в какой компромисс: или пускай дерзостный казак бьется с ним до конца, или пускай отдастся на его милость и немилость.

Но Наливайко, с своей стороны, выказывал ему казацкую завзятость, которая вошла на Руси в пословицу. Как разъяренный вепрь, окруженный в родной трущобе, оборонялся он свирепо. Не подавило дикого духа его и то, что одноплеменники мещане, до сих пор его поклонники и побратимы, запирали перед ним ворота. Когда достиг он Пикова, не пустили его в город. Он перевел дух на голом поле, на тающем снегу, и помчался к Брацлаву. Полевой гетман не спускал его с глаз: один только час пути отделял неприятельские силы. Брацлавяне поступили так же, как и Пиковцы.

Пронюхал царь Наливай зраду издали, запек, что называется, в сердце обиду, и круто повернул вправо к Прилукам, селу, лежащему под Собом, в нынешней Киевской губернии. Эта колония, в конце XVI века, стояла на рубеже заселенного края: за нею к востоку и югу простиралась пустыня.

«Наливайко укрылся в дуброве за селом. Выследил и там его Жовковский. Уже миль 30 бился он по весенней ростани, однакож наступил на казаков тотчас же. Битва продолжалась без видимой пользы до ночи. Противники были одинаково сильны и одинаково надорваны. На другой день перед светом Северин был уже далеко, мчался в ту сторону, где лежат Синие Воды, и исчез в Диких Полях без вести.

Кампания продолжалась уже две недели, и переходила в новую фазу. Наливайко почти выскользнул из рук у Жовковского. Быстрота передвижения оказалась безуспешною. Предстояло испытать иные способы. Но прежде всего Жовковскому был нужен несколькодневный отдых, — не для себя лично и не для людей, а для несчастных лошадей, которые выбились из последних сил в бешеной гонитве. Кроме того, надобно было ждать подкреплений: тысячью измученных жолнеров трудно было победить летучего и стойкого противника.

От наступления на казаков удерживало Жовковского так долго то, что ни венгерская пехота, ни королевские жолнеры не получили жалованья за службу в Волощине. Отчаянное положение, в какое поставили полевого гетмана «скарбовые люди», вечно тормозившие в Польше военное дело, заставило его броситься в поход совершенно по-казацки — на удачу, чтобы, как говорит украинская боевая пословица: «або добути, або дома не бути». Гоня изо дня в день домашнюю орду, полевой гетман просил у великого гетмана королевских универсалов к панам «горных земель», Перемышльской, Львовской, Галицкой, а также земель Киевской, Волынской, Брацлавской чтобы шли против своевольников (под которыми разумелись не одни запорожцы, не одни собственно так называемые казаки). Просил также и «позвов» на соучастников Наливайка и Лободы. Как те, так и другие документы долженствовали быть писаны «русским письмом», согласно местному обычаю, подобно предыдущим, уже разосланным. Боролось, как это мы видим, русское население края с разбойным элементом своим, а не поляки с Русью, как у нас представляют. Всего яснее засвидетельствовали это приманенные к казацкому промыслу и подверженные казацкому террору города, запирая ворота свои перед бегущим царем Наливаем.

С загнанными до упаду коньми, при недостатке в огнестрельном оружии, только с шестью фальконетами и несколькими кулевринами, не решался Жовковский продолжать скифскую гонитву за реку Соб, в таинственную Уманию, с её полусказочными Синими Водами. При том же ему хотелось упредить в Киевщине Савулу, о котором узнал, что он готовится соединиться с Саском и Лободою, хотелось также захватить челны и живность, которую казаки «призапасли себе на Днепр». Всего больше рассчитывал польский полководец на православного магната, князя Михаила Вишневецкого, который владел в Киевщине многими имениями и разведывал о намерениях своевольников посредством своих слуг и подданных.