Читать онлайн «Отпадение Малороссии от Польши. Том 1». Страница 19

Низовцы появились в Брацлавщине, и вместе с «охочекомонниками» наливайцами составили больше 12,000. Все войско делилось на двенадцать хоругвей, в числе которых две были украшены императорскими гербами. «Затяжцы» объявили мирным жителям, что, по просьбе христианского императора Рудольфа и с дозволения преславной рады Запорожского Войска, оставшейся на днепровских островах, идут против неверных. Торжественное объявление уполномочивало их, как воителей Св. Креста, взимать со всех сословий и состояний то, что в других странах называлось черною данью, под видом стаций. Быстро снялась казацкая орда с места своих леж, и очутилась в гостях у волошского господаря, в Яссах. Только трои сутки гостевали казаки, но через год после того столица Молдавии показалась Яну Замойскому сплошною руиною, среди которой «уцелел только мурованный господарский дворец».

Разбивши господарское войско в трех местах, казаки «пустили на пожар» все, чего загоны их не могли взять с собою, и не прошло месяца после ночного разбоя под Брацлавом, как они заняли уже под свои лежи многолюдный город Бар.

Там захватила их ранняя и необыкновенно снежная зима. Под защитой страшных метелей и глубоких заносов, победители волохов не боялись ни короля с его жолнерами, ни панов с их ополчениями. Да и не было в крае никаких боевых сил, если не считать человек пятнадцати вооруженных людей в Межибоже; Каменецкий каштелян Яков Претвич, соратник Януша Острожского под Пятком, проживал в Шаравке, милях в шести от Бара, с горстью служилой шляхты своей. Он отослал женщин, детей и движимость в Терембовлю, место, нагретое знаменитым отцом его, Бернардом, предводителем казацких дружин Константина I Острожского; а сам, по долгу службы, оставался на месте, собирая тревожные вести о казаках. Все зажиточное бежало с движимостью во Львов и в другие безопасные места. Были казаки грозою для знатных и незнатных людей. «Подуванивши в Баре дуван» (поделив между собой добычу) и расквартировавши товарищество свое широко вокруг Бара, они простерли свои лежи до самой Винницы. Именем Запорожского Войска были разосланы универсалы, предписывавшие местным властям доставить «реестр всех провьянтов», а между тем барская «генеральная» рада постановила «допевняться» у Речи Посполитий жолду за поход в «Туретчину».

Здесь надобно вспомнить, что весною 1594 года запорожцы были призваны в Венгрию довольно представительным посольством от императора Рудольфа II для помощи ему против турок. С того времени казаки стали смотреть на себя как на воинов «христианского цесаря». Казацкие сотники играли даже роли агентов в сношениях придунайского князька с императором. Сохранилось письмо сотника Демковича к князю Константину II Острожскому, из Бара, от 3 февраля 1595 года, в котором он говорит (по-польски): «Когда я был послан от панов казаков к мултянскому (валахскому) господарю для слушания присяги, которую господарь его милость, как с духовною, так и с светскою радою, учинил с панами своими и с гетманом своим, за моим приводом, в том, что действительно отвергся цесаря турецкого и поддался цесарю христианскому, после этого получил он от его милости цесаря привилегию и закрытый лист, чтобы вошел в соглашение с казаками, что все нам он показывал для большего удостоверения» и т. д.

После Косинщины, наделавшей много хлопот старому «доматору», князю Василию, «святопамятный» наш устранялся от всякого вмешательства в подавление Наливайщины. Меньшим из зол находил он оставаться с казаками в миру. По старой памяти, он играл роль их благодетеля, роль их защитника перед правительством, хотя в секретных письмах к зятю проклинал казачество и называл казаков поганцами (язычниками). Он был готов играть самые противоположные роли, лишь бы умножить, или сберечь, свои богатства, лишь бы одни его чествовали, а другие боялись. Отсюда между доброжелателями и врагами эквилибриста-богача пошла молва, будто он поощряет казаков к бунтам, будто он устраивает их грабежи в имениях поборников в унии, и, на основании такой молвы, малорусские летописи вписали имя казацкого гетмана Наливайко вместе с именем князя Острожского в небывалую войну за православие.

Сношения казаков с немецким императором, без сомнения, возымели известное влияние на отношения князя Василия к казачеству. Он, которого перед избранием Сигизмунда Вазы, объявляли кандидатом на польский престол вместе с сыном Янушем, мог иметь особые виды на казаков, подобно Рудольфу II в борьбе с турками, и потому, глядя сквозь пальцы на Наливайко, привлекал к себе казаков молчаливыми кой в чем потачками. Он, очевидно, выжидал такого, или иного конца трагедии, как называл он в письме к зятю борьбу казачества с королевским войском.

С своей стороны и представитель солиднейших «панов-казаков», Лобода, старался приобрести благосклонность магната из магнатов, щадил его имения от казацких леж, и сообщал ему письменно разные новости, с выражением «униженнейшей службы» и пр. Такие отношения казацкого демагога к польско-русскому можновладнику объясняют романом, разыгравшимся, в зимнюю стоянку, между запорожским лыцарем и красивою панною, проживавшею недалеко от Бара, в хуторе Шершнях.

О Лободе сохранилось предание, что это был козарлюга великанского роста, необычайной силы, плечистый, мускулистый, со взглядом и выражением лица, поражающими своею дикостью. Ум его, склонный к великодушию, заставлял его держать свое слово крепко. Он охранял по своему общественное спокойствие, отличался строгостью с подчиненными и не раз рисковал из-за этого жизнью. В хуторе Шершнях жила вдова, какая-то пани Оборская, которой покойный муж отличался, в царствование Стефана Батория, воинскими подвигами и, по королевской милости, был обеспечен значительным вознаграждением. В скромном, но поставленном на панскую ногу, доме вдовы Оборской процветала её воспитанница и родственница, девица замечательной красоты. Когда соседняя шляхта, испугавшись казацкого хозяйничанья в крае, разъехалась в разные стороны, пани Оборская, взросшая на кресах и привыкшая к бурям украинной жизни, осталась героически в своем хуторе. Вероятно, её питомица отличалась тою же смелостью, и, может быть, это в ней больше всего понравилось казацкому Аяксу. Как бы то ни было, только роман свой с прелестною панною Лобода закончил тем самым обычаем, какой признал наилучшим сам князь Василий в насильственном сочетании племянницы с князем Сангушком [18]. Один из вестовщиков старика-феодала доносил ему лаконически, что панянка шла замуж по неволе: «так было угодно его милости; венчал же их поп. Но Господь знает, надолго ли» (dlugo li tego)?

Женитьба деспота-казака была в самом деле неудачна, как и та, которую устроил деспот-магнат. Но мы знаем о судьбе несчастной женщины только то, что когда Жовковский, в следующем году, гнался за Наливайком, Лобода наткнулся было на него с отрядом «комонника» в семьсот человек. Он летел к Бару, чтоб ограбить Подолию и схватить вдову Оборскую, «великую свою неприятельницу», но принужден был вернуться в Белоцерковщину. Так рассказывает мимоходом современный историк, не придавая этому характеристическому факту никакой важности.

В конце февраля 1595 года, еще не возмущенный семейною историей Лобода писал из Брацлава к своему «милостивому пану», что, с помощью Божиею, выступает против неприятеля Св. Креста на «Белгородское Поле», моля Господа Бога, чтобы, «за счастьем его милости (князя Василия), этот поганец упал под наши ноги», и просил его княжескую милость предстательствовать за казаков во всяком деле.

Делая, в письме к зятю, выписку из письма Лободы, Острожский называет его паном Лободою и хвалится, что он во всем держал себя к нему (князю) и к его подданным спокойно, заискивая его «приязни». — «А этот негодяй Наливайко (продолжает он), оторвавшись от прочих с тысячью человек, не пошел к волохам, и теперь гостит в Острополе, моем имении. Кажется (прибавляет он своим таинственным языком), что мне придется поступить с ним, как на рынке» (jako na targu).

Надобно думать, что Наливайко был недоволен произведенным в Баре дележом заднестровской добычи, а, может быть, ему было тягостно повиноваться Лободе в качестве полугетмана. Во всяком случае, он задумал поискать «казацкого хлеба» самостоятельно. В оправдательном письме своем к Сигизмунду III он описывает новые подвиги свои следующими словами: «Получив письменный зазыв от его цесарской милости, а также и от их милостей панов воевод седмиградского, мултанского и волошского, по просьбе этих панов христианских, как подобало нам, людям рыцарским, отправились мы в неприятельские земли. Там, соединясь и присягнувши взаимно с волошским войском под Тегинею, пошли мы под замок. Не могли его взять, повернули к Белгороду, взяли город, с неприятелем несколько раз бились, сел очень много под Белгородом пожгли, но, не взявши замка, направили войска к Килии, город сожгли, сел также не мало в устьях Дуная выжгли; замок сильно штурмовали; могли бы его и взять, еслиб не опасались волошской и венгерской измены, которая везде нам была великим препятствием. Опасаясь их предательства, повернули мы домой, в землю вашей королевской милости, и на долине Ялпуге праздновали Великдень христианским обычаем. Проведя там святки, въехали мы благополучно в свою землю панства вашей королевской милости, и дали коням в Пикове трехнедельный отдых. Но, не имея занятия в панстве вашей королевской милости, и праздно проводить время не привыкнув, пустились мы в цесарскую землю по письменному призыву его милости христианского цесаря. Послужив там немалое время, без всякой платы, из одной рыцарской охоты, и сведав, что Мамутеля с седмиградским воеводою делает практики против вашей королевской милости, и что они послали войско короля Максимилиана воеводе седмиградскому в Волощину против его милости пана канцлера (Замойского), я, как подданный вашей королевской милости, не мог дольше оставаться в том государстве, не приложил моего сердца никаким подаркам, не соблазнился никаким лакомством. Напротив, зная достоверно, что его милость пан гетман (Замойский) пошел с войском в Волощину, я поспешил туда, не медля ни мало, будучи обязан везде служить моей отчизне. Прямо с гор я написал о себе его милости пану гетману, не нужен ли я его милости в том крае. Но его милость лан гетман отписал нам, что он шел в Волошскую землю не для войны, а для иных надобностей, почему мы двинулись мимо Львова, покупая все и коням, и себе за деньги; а для военных запасов, завернули в Луцк, так как очень нуждались в порохе и огнестрельных снарядах. Оттуда, немного отдохнув и исполнив свои надобности, выехали мы на третий день».