Читать онлайн «Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы». Страница 76

Менее чем за десять лет до Большого террора и за двадцать — до ждановского антикосмополитизма отождествление всего иностранного с внутренней контрреволюцией было еще далеко до своего полного выражения. Вместе с тем политическая логика, вышедшая на первый план в сталинскую эпоху (связывающая в крестовом походе за идеалы социализма любую оппозицию с объединенным заговором внешних и внутренних врагов), уже была прописана в этих важнейших событиях начальной фазы сталинского периода.

Для того чтобы успешно оказывать влияние, требуются не только конкретные методы и общая стратегия, но и хотя бы некоторое понимание целевой аудитории. ВОКС и связанные с ним учреждения демонстрировали это понимание двумя способами: в материалах, посылаемых за границу для прессы и общественного мнения западных стран, и во внутренних комментариях по поводу культурной и политической жизни за рубежом. Первый способ оформился к середине 1920-х годов, но он оказался значительно деформирован переворотом политической ситуации конца того же десятилетия; второй способ, по крайней мере для ВОКСа, обрел полную силу именно во время «великого перелома».

Производственный менталитет периода «великого перелома», при котором количество всегда преобладало над качеством, серьезно влиял на советскую активность в зарубежной печати. Например, главной ареной этого в целом неудавшегося влияния (а также объектом повышенного внимания) было обеспечение иностранных газет и других периодических изданий статьями и фотографиями. На практике влияние приравнивалось к простому размещению составленных в СССР материалов в иностранных изданиях или к отправке за границу огромного количества статей безотносительно к их дальнейшей судьбе: так, по некоторым сведениям, за период кампании вокруг процесса «Промпартии» в 1930 году за рубеж было отправлено около 500 статей. Реальная же доля размещения публикаций в конкретных изданиях — это уже иной вопрос: по некоторым данным, в период между 1 июля 1929-го и 1 марта 1930 года всего шесть статей было издано в Чехословакии и тринадцать — в Германии; столь же скромными были показатели и в другие годы. При этом не уточнялось, выходили ли в свет статьи, подготовленные именно ВОКСом. Основными трибунами для публикации фактически были организованные местными коммунистами печатные органы, такие как «Новая Россия» («Das neue Russland») или «Общество» («Monde») Анри Барбюса[54].

Напряжение «великого перелома» привело к еще более крутому повороту в сторону мнимой объективности при активном использовании документальных жанров, преследовавшем политические цели. Часто это достигалось новыми путями, и здесь лучшим примером может служить фотография. Такие учреждения, как ВОКС и Межрабпом, вовлеченные в продвижение позитивного образа СССР, сотрудничали на более широком культурном поле с авангардистами и просоветскими интеллектуалами. Интенсивное экспериментирование с движением «рабочих корреспондентов» (репортажи, травелоги и документальные фильмы, распространенные в Германии и в советской культуре раннего периода) свидетельствует о том, насколько очарованность политической властью «новой объективности» подпитывалась международными обменами. Существовало очевидное стремление — поднять уровень объективности с помощью средств массовой информации и одновременно манипулировать этой объективностью. Как откровенно отметил в 1931 году Бертольт Брехт по поводу десятилетнего юбилея «Arbeiter Illustrierte Zeitung», задача иллюстрированной газеты состоит в том, чтобы «рассказать правду», однако «камера может лгать так же, как и печать»{597}. Действительно, в этой сфере советская система определенно находилась под влиянием германских инициатив. «Рабочая иллюстрированная газета» Вилли Мюнценберга, публиковавшая фотографии, предоставленные ВОКСом и другими советскими учреждениями, а также авторские снимки фотографов-рабочих, имела впечатляющий финансовый успех. Целая плеяда авангардистов и «социалистических реалистов», старавшихся повлиять на советскую аудиторию, не смогла устоять перед соблазном и отдала дань производству фотографических кадров, призванных запечатлеть типичное — которое на самом деле являлось не типичным, а постановочным{598}.

И если спонсируемая Коминтерном берлинская империя Мюнценберга находилась на переднем крае сведения фотографий, текстов и графического дизайна в рамках общего нарратива, то и в ВОКСе также довольно рано пришли к осознанию способности фотографии убеждать и, следовательно, контролировать восприятие условий жизни в СССР. Фотографии, изображавшие картины социалистического строительства, продавались для публикации их в западной прессе через подразделение ВОКСа «Русс-Фото» (участие ВОКСа в производстве фильмов было гораздо менее значительным, чем влиятельная деятельность Межрабпома по импорту и показу кинофильмов). Чиновники ВОКСа видели не только то, что фотографии воспринимались международной аудиторией с меньшей подозрительностью, чем экспортируемые печатные материалы, но и то, что их публикация была коммерчески выгодной. В действительности объемы издания фотоснимков были сравнительно велики только в Германии и Франции (989 и 593 фотографии, опубликованные в Германии в 1925–1926 и 1926–1927 годах соответственно, и 657 и 702 — во Франции в те же годы, тогда как в США, Великобритании и других странах эти цифры опускались ниже 100). Однако и в этом случае международные усилия имели серьезные внутренние последствия. В 1925–1926 годах «Русс-Фото» распределило 19 833 фотографии в Москве и 1916 — в остальной части СССР, поскольку внутри страны было легче найти место для публикации{599}.

Одновременная соблазнительность фотографии как средства скрытой пропаганды и как источника валютной прибыли вскоре привела к столкновению. Ведь даже после снабжения обществ дружбы и советских посольств фотоснимками и массового их использования при составлении привлекательных альбомов для иностранных визитеров — само это предприятие практически никогда не требовало серьезной финансовой поддержки. В 1926 году глава «Русс-Фото» попытался расширить коммерческий потенциал своего предприятия за рубежом, что предположительно означало установление зависимости фотографического «освещения достижений СССР» от международного рынка прессы. Такое отречение от «идеологического руководства» было сразу атаковано руководством ВОКСа и категорически запрещено Каменевой. Характерно, что в 1928 году она уверяла Отдел печати ЦК, что фотоматериалы политически «очень сильны» и нуждаются в неусыпном контроле, так что тиражироваться должны только благоприятные снимки; также она настаивала на том, что проект в целом должен создать документальную «хронику нашей действительности»{600}.

Фотографии и печатные материалы рассматривались как особо ценные средства для проникновения в страны, с которыми СССР не имел дипломатических отношений или попасть куда было труднее обычного по географическим либо политическим причинам. Работа с фашистской Италией — особенно интересный пример. В 1928 году советское посольство в Риме запросило у НКИД путеводители по Москве, а также материалы по художественной жизни, экономическим достижениям и спорту. В 1930 году уполномоченный ВОКСа при советском посольстве в Риме жаловался на то, что перестал получать даже бюллетень собственной организации, хотя с ростом в тот год дипломатических и торговых связей появилась «возможность помещать в местные журналы и газеты ряд статей об СССР». Он запросил материалы на французском языке, особенно по пятилетнему плану с последними цифрами достижений, а также статьи по вопросам образования, литературы и искусства{601}.

Италия установила дипломатические отношения с Советским Союзом в 1924 году, и идеологические вспышки с обеих сторон не исключали частого и вызывающего взаимное понимание сотрудничества двух этих государств в рамках антиверсальской дипломатии, а также взаимовыгодных торговых связей. Действительно, подъемы и спады антифашистских кампаний в советской прессе обычно прямо соответствовали поворотам в итало-советских отношениях. Смесь отвращения и влечения также явно присутствовала и с фашистской стороны. Если Муссолини извергал громы и молнии по поводу «заразы» социализма и «масонского зловония», распространяющегося с Востока, а другие фашистские «мыслители» легко увязывали Сталина с Фордом, обличая их в едином «большевистско-американском варварстве», то историки вывели устойчивую тенденцию привлекательности советского эксперимента не только для итальянских нефашиствующих интеллектуалов, но даже для идеологов режима. Встреча на высоком уровне Дино Гранди и Максима Литвинова в Милане в 1930 году дала сигнал к началу новой эры в дипломатических и культурных отношениях двух стран, приведшей в 1933 году к итало-советскому договору о дружбе и значительно повлиявшей на культурную дипломатию{602}. Бюллетень ВОКСа начал регулярно поступать в Рим, советское присутствие в Италии в форме выставок и концертов усилилось, и ВОКС попросили обратить особое внимание на визиты в СССР итальянских ученых. Уполномоченный ВОКСа в Италии отметил возможность приглашения так называемых либеральных ученых — оппонентов «фашрежима» и даже «фашиствующей» публики.