Читать онлайн «Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы». Страница 5

Начнем анализ этих проблем с одного поразительного примера. В декабре 1927 года, утомленный, замерзший и раздраженный, Теодор Драйзер, американская литературная знаменитость, оказался на заснеженных равнинах в окрестностях Харькова, отчаянно презирая все русское и советское. Под конец замечательного одиннадцатинедельного путешествия, проехав от Ленинграда и Москвы через Украину до Кавказа, он бранил все виденное вокруг, проклиная повсеместную грязь, тараканов и вездесущий мерзкий гуляш, который, по его утверждению, заставил бы Белу Куна затеять здесь новую революцию. Всегда, казалось бы, готовый резко осуждать ленивых славян или слагать небылицы об экзотическом Востоке, Драйзер также находил извращенное удовольствие в защите грубоватого американского индивидуализма в разговорах с принимавшими его коллективистами. Однако отношение писателя полностью изменилось, причем довольно неожиданно, когда однажды он вдруг увидел многоэтажный дом, «который выглядел так, как будто его взяли из центра Нью-Йорка и поставили здесь среди заснеженных полей». Это произвело на Драйзера «громадное психологическое впечатление», поскольку «должно было символизировать индустриализацию России». Оставив в стороне все свои предубеждения и обличительный пафос, он перешел к предсказаниям не только появления в Харькове через десять лет «украинского Чикаго», но даже — ни много ни мало — грядущей советизации Америки{10}. Путешествие Драйзера 1927–1928 годов было напрямую связано с превращением этого литератора в одного из самых выдающихся советских попутчиков 1930-х годов. Его работы переводились и издавались в СССР миллионными тиражами.

Хотя скупой прогрессист едва ли был типичной фигурой, замечательное путешествие Драйзера содержит в себе в сжатом виде конкретный пример того, как образы России, политические взгляды на Советский Союз и опыт, полученный внутри страны, могут замысловато переплетаться. Почему все же именно харьковский небоскреб покорил его? Потому ли, что это означало — СССР скоро станет похожим на США? Новый советский модернизационный проект воскресит к жизни отсталых русских? Или потому, что большевики строят систему, достойную подражания даже на родине небоскребов?

Во многих отношениях все три ответа верны. В широком контексте очарование харьковского небоскреба эмблематизирует способность советского строя привлекать к себе внимание иностранных наблюдателей самыми разными сторонами своей действительности — от модернизации до радикально иных путей развития, от мягкого обаяния государства всеобщего благоденствия (welfare state), мира во всем мире и разоружения до беспощадной логики военизированной массовой мобилизации. Практически любой сочувствующий советскому строю имел заветную мечту или наболевшую проблему, особенно близкую его или ее сердцу: от проблем труда до кооперации или эмансипации женщин, от сексуальной революции до национального вопроса, от сильного лидера до передовой партии. Даже архиепископ Кентерберийский становился попутчиком в стране воинствующих безбожников. В конечном счете абсолютная широта и многообразие этого влечения, хотя и сдерживаемого множеством нареканий и негативных реакций, стали именно тем, что сделало советский коммунизм одним из наиболее мощных пробных камней политической и интеллектуальной истории XX века. Советская культурная дипломатия, изначально склонная делить свою аудиторию исходя из классовой принадлежности и политических взглядов, была надолго обеспечена огромными преимуществами, имея на руках единственный козырь — широкую основу самой сути советского мифа. Явно пытаясь подогнать свое идеологическое послание под воззрения множества различных аудиторий и отдельных визитеров, советская программа взаимодействия с «культурным Западом» использовала предоставленный историей важнейший шанс, хотя история этих контактов была отмечена многими провалами и недоразумениями{11}.

В основе данного исследования лежит изучение обширного архива Всесоюзного общества культурной связи с заграницей (более известного под акронимом «БОКС»), а также архивов организаций и учреждений, предшествовавших этому обществу с начала 1920-х годов. БОКС стал ключевым учреждением советской культурной дипломатии. Его миссия состояла в том, чтобы воздействовать на «буржуазную интеллигенцию» и продвигать «культуру» в ходе советских контактов с остальным миром{12}. Работа общества, особенно в первые годы его существования, была сфокусирована прежде всего на Западе, определяемом в основном как европейские развитые капиталистические страны и США{13}.

Сосредоточившись на материалах ВОКСа, происходящих из Западной и Центральной Европы (Германии, Франции, Великобритании и, в меньшей степени, других европейских стран), а также из Соединенных Штатов, и в то же время периодически сравнивая их с материалами по неевропейским странам, я ставил перед собой задачу досконального и по возможности систематического анализа этих источников и деятельности самого породившего их учреждения.

Однако исследование достаточно быстро переросло рамки ВОКСа — неизменно среднего по уровню, а нередко и оттесняемого игрока в куда более масштабном проекте, — хотя глубокий анализ и интерпретация его судьбы остались одной из целей работы. ВОКС (и многие документы, осевшие в его архивных делах) представлял собой лишь часть огромной партийно-государственной и международной коммунистической системы, сформированной в начале 1920-х годов для работы по линии культурной дипломатии, международной пропаганды и попыток влияния на западное общественное мнение[1]. В данной книге также используются архивные материалы ряда других учреждений: Комиссии по внешним сношениям Всесоюзного центрального совета профессиональных союзов (ВЦСПС), отвечавшей за работу с иностранными рабочими делегациями и длительно проживавшими в СССР зарубежными специалистами; Отдела агитации и пропаганды (Агитпропа) Коминтерна; «Интуриста» (советского агентства по иностранному туризму, основанного в 1929 году) и Иностранной комиссии Союза писателей СССР.

В работах о советской международной политике фактор «Сталин» очень часто выступает своего рода кодом всей советской системы. Однако рассматривая эту эволюционировавшую систему, так сказать, в срединном разрезе, мы достигнем более глубокого и детального понимания также и других уровней, начиная от рядовых гидов-переводчиков и вплоть до высшего руководства. В то же время, поскольку в данном случае порожденные различными учреждениями источники являются в высшей степени политическими документами, их изучение помогает постигнуть механизмы советских практик, межкультурного восприятия, истоки верных догадок и ошибочных представлений ключевых наблюдателей событий и их европейских и американских собеседников{14}. Новые архивные сокровища стали окном в мир политической и институциональной истории, однако в этой книге они прочитываются также и как культурные свидетельства о приеме иностранцев в СССР и о том влиянии, которое такие встречи оказывали не только на визитеров, но и на самих хозяев.

Список гостей советского эксперимента — это настоящее «Кто есть кто» международного левого движения и интеллектуалов межвоенной эпохи. В данной книге представлена целая серия биографических исследований, сформированная по селективному принципу: условием отбора было обнаружение новых источников по данному визиту или визитеру, дающих возможность по-новому взглянуть на взаимодействие СССР и Запада. «Парад гостей» состоял из педагогов, ученых, инженеров, деятелей искусства и мыслителей всевозможных политических мастей, и многие из них неоднократно появляются на страницах этой книги. Однако особое значение, и прежде всего в 1930-е годы, придавалось визитам литераторов, что отражало гипертрофированную роль писателя и печатного слова в советской культуре. Так же как литература и Союз писателей СССР преобладали в развитии сталинистской культуры, так и среди «друзей Советского Союза» (как называли тогда наиболее выдающихся иностранных попутчиков) доминировали литераторы. Поскольку множество измерений «дружбы» (и ее гораздо чаще исследуемого и тесно связанного с ней антагониста — вражды) являются ключом ко всему многообразию отношений между иностранными гостями и советской системой, в книге особое внимание уделяется избранному клубу «друзей». Это, в частности, Теодор Драйзер, Ромен Роллан, Бернард Шоу, Сидней и Беатрис Вебб, Андре Жид и Лион Фейхтвангер. Литературные организации, кроме того, играли большую роль в антифашистской культуре — на этой центральной в эпоху Народного фронта арене борьбы, которую СССР вел, стремясь к господству и гегемонии (и тем самым к решающему превосходству) в сфере культуры.