Читать онлайн «Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы». Страница 40

Итак, послужной список, предъявляемый кандидатом на выезд, и политико-идеологическое обоснование необходимости его поездки с точки зрения международной политики были главными соображениями при составлении характеристик, которые советские чиновники рассылали по инстанциям своей системы. Эти же категории обычно использовались при рассмотрении дел, связанных с групповыми поездками, выставками и политическими мероприятиями, в которых сотрудники ВОКСа участвовали в качестве членов комиссий высокого уровня. Соображения технической компетентности могли заменить политическое обоснование, как это имело место, например, на специальном заседании комиссии Оргбюро при участии Каменевой, когда была утверждена поездка советской делегации на международную кинематографическую выставку в Голландию. Решающим аргументом стало то, что одиннадцать советских режиссеров смогут познакомиться с новейшими достижениями «кинопроизводства на Западе»{304}.

Когда чиновники, которые давали согласие (или отказ) на предоставление вожделенных командировок другим, сами изъявляли желание путешествовать, им приходилось использовать то же сочетание льстивого выпрашивания и демонстрации политической лояльности, какое они наблюдали у собственных клиентов. Сама Каменева сообщала в секретариат ЦК, что ее двухнедельный отпуск в Турции был рекомендован врачами и получил «полную поддержку» со стороны Чичерина и Микояна. Это было бы важно не только для ВОКСа, но и в целом для взаимоотношений с незападным миром: «Неоднократно восточные послы мне шутя отмечали, что я проявляю особые симпатии к Европе, а им не уделяю внимания». Выдача разрешений на зарубежные поездки была постоянной заботой партийной и государственной номенклатуры самого высокого уровня. Радек, который в начале 1920-х годов был главным странствующим стратегом Коминтерна, писал Сталину, что его не выпускают из страны, после того как он попал в опалу в качестве члена троцкистской оппозиции. Но теперь, будучи советником Сталина, он просил направить его как корреспондента «Известий» на конференцию по разоружению в Женеву; там он также смог бы, по его предположению, сыграть определенную роль в обеспечении признания СССР Соединенными Штатами, вступив в переговоры с американскими представителями после избрания Франклина Рузвельта президентом страны. Политбюро удовлетворило его просьбу{305}.

Отношения по принципу «патрон — клиент», свойственные функционированию советской системы в целом, часто служили доказательством того, что в советском государстве личные связи преобладали над институциональными. Патерналистские связи, зародившиеся, по общему мнению, еще до Нового времени, — это именно то, что Шейла Фицпатрик назвала «архаизирующей» чертой сталинизма. При советском патернализме, как отметила Фицпатрик, «окончательные решения по распределению ресурсов принимались бюрократами исходя из личных, а не законных с бюрократической точки зрения соображений»{306}. Однако взаимодействие между ВОКСом и интеллигентами, выезжавшими за границу, — это пример многолетних отношений между партийно-государственными патронами и их клиентами, основанных именно на институциональных целях партии-государства, а не на личностных интересах. Даже если интеллигенция выражала свою благодарность с помощью персоналистского языка, типичного для советских патерналистских отношений (глубокое уважение, благодарность, внимание и дружба), стратегии и приоритеты, регулирующие эту систему покровительства, определялись бюрократически и были мотивированы идеологически. Советская патерналистская система могла быть в одно и то же время субъективной и укорененной в официальных ведомственных подразделениях в высшей степени забюрократизированного партийно-государственного аппарата{307}. Например, в своем исследовании покровительства и культа Сталина Ян Плампер доказывает, что, в отличие от нацистской Германии, «новые клиенты должны были “захотеть” стать клиентами и от них требовалось выказывать признаки “веры”»{308}. Специфика этого характерного советского идеологического персонализма заключалась в том, что патерналистская система распространялась и на зарубежных клиентов. Данная система была включена в ведомственные структуры, охватывала международные связи и подчеркнуто отражала значимость идеологии в коммунистическом государственном устройстве.

ВОКС с его особым интересом к сфере, образовавшейся на пересечении пропаганды, влияния и культурных отношений, находился в авангарде согласованного и зачастую искусного использования новым режимом системы патронажа на службе культурной дипломатии. В то же время повторяющаяся изо дня в день рутина была изначально важной чертой советской международной бюрократической машины. Обычный репертуар зарубежной деятельности ВОКСа стандартизировался, вращаясь вокруг обществ дружбы, отсылки печатных материалов, нацеленных на заграницу, попыток влиять на зарубежную печать, а также вокруг использования советской интеллигенции посредством путешествий, публикаций и выставок. При этом какими бы компетентными и преданными делу ни были Каменева, Аросев и прочие, неизменными чертами международной деятельности ВОКСа оставались проволочки, путаница, отвратительные переводы, нехватка квалифицированных кадров и непонимание культурных особенностей других стран и народов. В этом смысле зарубежная деятельность ВОКСа была поистине продуктом и отражением общественной и политической системы, которая его создала.

Начавшийся после 1923 года наплыв визитеров заставил поторопиться с разработкой новых методов и моделей представления миру советского эксперимента. Во второй половине 1920-х были опробованы новые способы руководства иностранным туризмом, получившие в советском новоязе общее название «культ-показ». Основой этой практики являлась демонстрация гостям образцово-показательных учреждений, которая признавалась «самым лучшим методом пропаганды наших идей»{309}. Даже сравнительно небольшое число наиболее известных и часто посещаемых мест играло историческую роль не только для побывавших там иностранцев, но и для внутренней жизни советской системы. Однако иностранцам демонстрировались далеко не одни лишь парадные «витрины» или образцовые учреждения. Немало объектов находилось просто в достаточно хорошем состоянии, чтобы их также можно было занести в список мест, одобренных для посещения зарубежными гостями.

По очень многим причинам именно посещение особых мест стало главным номером программы представления советской системы иностранцам. Непосредственные, бытовые условия советской жизни — т.е. то, что приезжавшие могли видеть, чувствовать и обонять после пересечения границы, — едва ли соответствовали тому благоговейному публичному восхвалению, которого советские правители так жаждали и так часто (в ту эпоху) получали. На взгляд западных людей, не исключая и многих сочувствовавших советскому режиму в редкие сравнительно стабильные периоды (в середине 1920-х или 1930-х годов), города были серыми, полки магазинов — пустыми, а люди — тощими и бедными. Масштаб детской беспризорности шокировал, а неэффективность системы — даже при демонстрации ее почетным гостям и тем, кто платил в твердой валюте, — одновременно удручала и смешила. Важнейшей задачей становилось преодоление первого, часто негативного впечатления у иностранных гостей и изменение самого восприятия ими условий советской жизни.

Сам термин «культпоказ» звучал весьма громко. Демонстративные политические уроки лежали в основе советской политической культуры, так же как и образцы для подражания; прилагательное «показательный» широко применялось для обозначения образцовых или экспериментальных заводов, тюрем, трудовых коммун, колхозов и т.д. Позже советские граждане стали широко использовать однокоренное жаргонное слово «показуха». Когда лидер французской Радикальной партии и премьер-министр Франции Эдуар Эррио побывал с визитом на Украине (26 августа — 9 сентября 1933 года) и при этом проигнорировал свидетельства массового голода, сравнив республику с цветущим садом, юный А.Г. Маньков, будущий выдающийся историк допетровской России, а тогда — студент из сельской глубинки, записал в своем дневнике:

Эх, Эррио, Эррио! Вот и вы в СССР! Вас здесь принимают радушно, водят по показной дорожке русской действительности… Но узка, узка эта тропочка!{310}

Стоит сразу отметить различие между «образцово-показательными» учреждениями — сравнительно небольшой группой объектов, одной из основных функций которых был именно прием иностранцев, — и более многочисленной группой учреждений и предприятий, определявшихся как «образцовые» внутри различных советских иерархий. Среди вторых также было немало мест, считавшихся подходящими для демонстрации их зарубежным гостям. Оба этих типа на практике редко встречались в чистом виде, поскольку не все «витрины» создавались специально для данной цели, отдельные части учреждений могли эволюционировать до статуса показательных мест для иностранцев, и даже объекты, намеренно прихорошенные для их глаз, могли использоваться в целях внутрисоветской пропаганды.