Читать онлайн «50 знаменитых загадок Средневековья». Страница 76

В самом деле, в отличие от своих испанских предшественников XV века, португальские мараны очень точно соблюдали все обряды католицизма, ходили к мессе и исповедовались, так что с полным правом они могли хвалиться, что ведут «очень христианский образ жизни». Они так сильно прониклись этим образом жизни, что в дальнейшем, оказавшись в протестантских Нидерландах, открыли свою тайную приверженность иудаизму, только когда возникла угроза, что их вышлют как католиков. Их маскировка была достаточно совершенна для того, чтобы Йосель Росгеймский, «регент» евреев Германии, в 1536 году посетивший Антверпен, бывший крупным центром маранов, смог написать: «Это страна, в которой нет евреев».

Каким же образом передавались из поколения в поколение традиции маранов? Разумеется, не могло быть и речи об откровенности с раннего детства, когда дети еще не умеют держать язык за зубами. Чаще всего это происходило в отрочестве, и даже, по-видимому, обряд Бар Мицва (религиозной зрелости) превратился в своего рода мистическое посвящение. Обычно руководила этим обрядом мать семейства. В общем, тайный иудаизм часто сохранялся благодаря именно женщинам, которые в конце концов станут настоящими sacerdotisas (священнослужительницами), последними маранами XX века.

Но в то же время маранизм сохранялся благодаря не только этой тайной верности экзальтированных мистиков и женщин, но вследствие разумного выбора молодых людей и зрелых мужчин, чьи протесты он выражал или чьи сомнения он отражал. Их происхождение было крайне смешанным, а иногда среди них даже попадались потомственные христиане. Это нам известно благодаря архивам инквизиций, которая заботилась о том, чтобы как можно точнее установить генеалогию обвиняемых. О том же свидетельствует и традиция маранов, почитающих память мучеников, таких как францисканский монах Диогу де Ассунсау, сожженный в 1603 году, среди предков которого был только один еврей, или верховный судья Жиль Вас Бугалью, потомственный христианин, примкнувший к мессианской секте и сожженный в 1551 году. Маранизм мог возродиться и распространяться среди новообращенных христиан чистого происхождения самыми различными путями: являясь свидетельством верности у одних, он мог выражать конфликт поколений у других, когда обратившийся в иудаизм сын противопоставлял себя преданным христианству близким.

При чтении знаменитой биографии Уриэля да Косты именно так выглядит история его жизни. Он покинул христианскую семью в Португалии, чтобы стать иудеем в Амстердаме, затем погрузился в какую-то разновидность поклонения природе и покончил жизнь самоубийством. В конце своей биографии он задает себе вопрос: «Какой дьявол толкнул меня к иудеям?»

Неуверенность и печаль маранов выражались и в частых мессианских движениях, в попытках здесь и сейчас исправить невыносимое положение вещей, что не могло не привести к появлению различных лжемессий, пророков, авантюристов и прочих странных личностей, но это уже другая история.

Если положение маранов могло способствовать мечтам такового рода, то оно было еще более благоприятно для духа коммерческого авантюризма. На протяжении XVI века предприимчивые португальские «люди коммерции» распространяются по всем частям известного тогда мира и в качестве пионеров развивающегося капитализма ткут сеть новых торговых отношений. Они покидают родину отнюдь не только для того, чтобы спастись от инквизиции и иметь возможность мирно исповедовать иудаизм, как это представляет наивная историография. Но было бы столь же ошибочным в процессе изучения их морских путешествий и предприятий абстрагироваться от их положения и пренебрегать их верой, к чему иногда бывает склонной в наши дни слишком изысканная ученость. В конце концов, коммерция различными обходными путями могла способствовать сохранению веры — безусловно, в весьма смягченной форме — в сердцах многих крупных экспортеров и торговцев. Прежде всего не следует забывать, какую роль в коммерческой жизни прошлого играли родственные и клановые связи. Быть мараном — это также означало быть включенным в большое тайное общество защиты и взаимопомощи. Возвращение позднее, в Салониках или Амстердаме, к открытому исповеданию иудаизма означало вступление в члены могущественного коммерческого консорциума, так что эта естественная натурализация могла вызывать замечательное религиозное возрождение.

В 1773 году энергичный реформатор Португалии маркиз де Помбал одним росчерком пера отменил все юридические различия между новыми и старыми христианами. (Здесь нельзя не вспомнить легендарную историю, связанную с этим: «…Король Португалии Жузе I приказал, чтобы любой португалец, имеющий хоть какие-то родственные связи с евреями, носил желтую шляпу. Через несколько дней маркиз де Помбал появился при дворе, держа в руках три таких шляпы. Удивленный король спросил: „Что вы хотите делать со всем этим?“ Помбал ответил, что он намерен исполнять приказ короля. „Но, — спросил король, — зачем вам три шляпы?“ — „Одна из них предназначена для меня самого, — ответил маркиз, — другая для великого инквизитора, а третья на случай, если Ваше Величество пожелает покрыть голову“».). Инквизиция потеряла свою основную цель, стала быстро клониться к упадку и была упразднена в 1821 году. Но религия маранов от этого не исчезла. Она продолжала влачить свое темное существование, сочетая публичное соблюдение христианских обрядов с тайным исповеданием иудаизма. В то время как на всем протяжении XIX века евреи за Пиренеями считали, что на Иберийском полуострове исчезли все следы иудаизма, португальские мараны, со своей стороны, были уверены, что они остались последними и единственными евреями в мире.

Их открыли заново в XX веке после Первой мировой войны и тогда узнали, что они делились на две группы в некотором соответствии с ситуацией, сложившейся со времен Средневековья: одни, верные христиане, которых, однако, все остальное население считало евреями; другие, менее многочисленные, сами считали себя таковыми. Под воздействием своих старинных священных обязанностей они продолжали соблюдать некоторые еврейские праздники, читали по-португальски древние молитвы и отвергали за закрытыми дверями того же самого Христа, чью божественность они славили в церквях. Всего их насчитывалось несколько тысяч, они жили в отдаленных районах Северной Португалии.

Пора сообщить любопытствующему читателю, о ком пойдет речь и что это за августейшая особа подозрительного происхождения. Герой нашей истории — «еврейский принц» Давид Реубени, вернее, человек, называвший себя Давидом Реубени, братом царя Иудейского государства в Аравии. Авантюрист или мессия, самозванец или герой? Сомнений нет только в одном — это действительно одна из самых загадочных фигур позднего Средневековья.

Речь идет о вожде, который потерпел поражение. И не потому, что был плох, а потому, что, возможно, был слишком хорош.

Давид Реубени на протяжении своей недолгой жизни проявил себя талантливым мастером политической интриги (обманывал Папу Римского и христианских королей), стал прасионистом, мечтающим переселить евреев в Палестину, создать в Земле обетованной государство, научить народ Книги хлебопашеству и скотоводству, вырвать евреев из скученности гетто в открытость истории. Словом, не Давид Реубени, а Теодор Герцль XVI века.

Что на самом деле хотел совершить этот авантюрист (и авантюрист ли), неизвестно. Был ли он таким, каким его изображает традиция, — совестливым политиканом, правдивым лгуном, не аморалистом, но имморалистом? Бог весть. Но ради создания еврейского государства он был готов на ложь и союз с самым непримиримым врагом еврейства — императором Священной Римской империи Карлом V.

Пожалуй, только в русской и южнославянской истории было столько самозванцев, сколько их было в истории еврейского народа. Но феномен самозванства в еврейской истории как-то более дерзок, опасен и авантюрен: еврейские самозванцы — и Саббатай Цви, и Франк, и Леммляйн, и Реубени — играли, по большому счету, с самим Всевышним, не меньше.

Стоит сказать, что исторический фон благоприятствовал появлению таких фигур и всплеску мессианских настроений. Униженное положение евреев, отсутствие центральной силы, способной объединить разбросанные по всему миру общины Израиля, преследования и бедствия, с одной стороны, и страстное желание освобождения, с другой, подготовили почву для новых событий. Поиски выхода из бедственного положения иногда шли в чисто духовной сфере, в других же случаях приобретали характер национального движения, сопровождавшегося серьезными эксцессами.