Читать онлайн «Крестьянский бунт в эпоху Сталина: Коллективизация и культура крестьянского сопротивления». Страница 40

Наибольшее количество террористических актов совершалось в основных хлебородных районах страны, например в Московской и Центрально-Черноземной областях, где проведение коллективизации сопровождалось особенно жестоким насилием, а также в регионах, где крестьянский протест был традиционно ярко выражен. Таким образом, наряду с сезонными колебаниями имели место и региональные различия. В вышеупомянутых областях крестьянские восстания в годы коллективизации приняли наибольший размах.

Большинство террористических актов были напрямую связаны с коллективизацией и раскулачиванием, независимо от региона (см. табл. 4.5).

Таблица 4.6. Типы террора по регионам, 1930 г.{515} Регион Всего Убийства Покушения на убийство, избиения, ранения Поджоги Прочее Украина 2 779 176 708 1884 11 Северный Кавказ 613 50 329 223 11 Центр.-Черн. область 1088 93 287 700 8 Средняя Волга 636 32 265 305 33 Нижняя Волга 711 30 288 383 10 Сибирь 442 43 223 138 38 Западная Сибирь 305 21 147 109 28 Восточная Сибирь 157 12 43 92 10 Урал 977 58 488 343 88 Московская область 707 26 315 311 55 Ленинградская область 609 29 404 141 35 Западная область 679 53 280 325 21 Ивановская область 285 13 144 120 8 Белоруссия 533 29 140 358 6 Нижегородский край 643 54 266 317 6 Дальний Восток 343 18 166 97 62 Север 119 20 57 37 5 Башкирия 291 44 157 80 10 Татария 421 32 231 113 45 Казахстан 332 45 217 46 24 Крым 85 2 61 18 4 Средняя Азия 302 155 125 18 4 Кавказ 508 134 231 126 17 Северный Кавказ 229 28 148 40 13 Итого 13 794 1197 5 720 6325 552

Как и в целом по стране, большинство актов террора в регионах были вызваны «активной общественной работой», то есть действиями активистов и агентов Советской власти, которые спровоцировали насилие со стороны крестьян. В таблице 4.6 представлены данные по различным типам террора.

К статистике по террору следует относиться с разумной долей скептицизма, учитывая постоянно проводившиеся репрессии и атмосферу хаоса, фанатизма и революционной ожесточенности того времени. Более того, понятие «террор» могло толковаться различными наблюдателями по-разному. Самая полная и подробная база данных была составлена ОГПУ, однако и у нее есть свои недостатки. ОГПУ, специализировавшееся на терроре, имело к нему особый интерес, поскольку борьба с ним позволяла этому органу укреплять свои позиции, повышать престиж, расширять аппарат и привлекать дополнительные средства{516}. Потому даже этим, казалось бы, тщательно собранным и точным данным не следует доверять полностью.

Статистические данные, представленные в этой главе, в лучшем случае информируют о количестве инцидентов насильственного характера, которые можно расценить как террористические. Необходимо еще раз подчеркнуть, что рассмотренные акты террора были направлены против местных партработников и сельских активистов. Для государства такой выбор жертв означал, что преступления имели особую подоплеку. С этим, однако, можно поспорить, так как неизвестно, были ли мотивы, стоящие за актами террора против представителей власти, действительно — если использовать советскую терминологию — террористическими, контрреволюционными и классовыми. Если нет, то встает вопрос, можно ли трактовать имеющуюся статистику так же широко, как и само понятие террора. Так, обком партии в Карелии особо подчеркивал, что «имевшие место случаи квалификации кулацких выступлений как уголовных должны быть изжиты и квалифицироваться только как политические»{517}; логично предположить, что подобные резолюции принимались и в других регионах. Центральные органы судебной власти СССР время от времени издавали директивы о широкой и даже произвольной интерпретации контрреволюционных преступлений. По данным журнала Наркомата юстиции «Советская юстиция», зачастую обычная пьяная драка расценивалась как контрреволюционная, если в ней участвовали местные партработники или активисты. В «Советской юстиции» также писали, что акты насилия часто совершались во время религиозных и прочих праздников, когда возрастало потребление алкоголя. В некоторых районах практически половина решений о том, что тот или иной случай следует считать актом террора, были отменены вышестоящими судебными инстанциями{518}. Этот факт заставляет усомниться в достоверности данных даже по тем случаям, по которым решения местных судов не опровергались, и еще раз доказывает необходимость крайне осторожного обращения с советской статистикой. С другой стороны, важно отметить, что власти озадачивались проблемой интерпретации и категоризации насильственных преступлений, совершенных жителями села, только после проведения крупных кампаний, когда суды и тюрьмы оказывались переполнены крестьянами. В такие моменты государство иногда заменяло «кнут» на «пряник». Слишком значительное количество актов террора и замешанных в них крестьян выводило «кулацкий террор» далеко за рамки марксистско-ленинской концепции классовой борьбы бедных с богатыми, которой придерживалось сталинское руководство, и грозило придать ему не столько контрреволюционный, сколько политический характер «крестьянского сопротивления». Для государства было намного проще время от времени отступать от репрессивной политики и обвинять нижестоящие власти в навешивании контрреволюционных ярлыков.