Читать онлайн «Русское Средневековье». Страница 30

Ситуация будет яснее, если уделить должное внимание обстоятельству, весьма важному для современников событий. Мамай, противник Дмитрия Ивановича в 1374–1380 годах, не принадлежал к потомкам Чингисхана. В силу этого он не мог стать ханом (по-русски — «царем»). С конца 1350-х годов в Орде началась междоусобица — «замятия», как ее называли на Руси. Появилось несколько претендентов на престол. На этой волне и выдвинулся Мамай. Он имел титул эмира (бека), рассматривавшийся современниками как соответствие русскому «князь»: русские источники, собственно, и именуют Мамая «князем ордынским». К середине 1360-х годов Мамай сумел взять под контроль западную часть Орды — к западу от Волги. В восточной же, заволжской части, продолжалась борьба, и ханы здесь постоянно менялись. Мамай, будучи всего лишь эмиром, вынужден был править от лица марионеточных ханов, которых временами менял по своему усмотрению.

В силу «нецарского» статуса Мамая противоборство с ним не колебало ставшее традиционным представление о законности власти хана Орды — царя — над Русью. Здесь расценивали ситуацию, при которой реальная власть в Орде находилась в руках не хана, а временщика, как нарушение нормы. «Царь ихъ не владеяше ничимъ же, но всяко стареишинство держаше Мамай»;

«Некоему убо у них худу цесарюющу, но все деющу у них князю Мамаю», — писали о ситуации в Орде русские летописцы того времени. Ханов, от лица которых правил Мамай, пренебрежительно именовали «Мамаевыми царями». Соответственно и борьба с Мамаем рассматривалась как выступление против незаконного правителя. Мамай был всего лишь «князем», т. е. равным русским князьям по статусу. Зачем подчиняться равному? И почему бы не воевать с ним?

Поэтому и Куликовская победа для людей того времени была отражением конкретного нашествия, но не свержением иноземной власти вообще. Когда к власти пришел природный хан (т. е. потомок Чингисхана) Тохтамыш (ранее утвердившийся в заволжской части Орды), добивший в конце 1380 года бежавшего с Куликова поля Мамая, в Москве признали его верховенство.[66] Однако Дмитрий Донской не спешил возобновлять выплату дани, прекращенную в 1374 году. Следствием этого и явился поход Тохтамыша 1382 года.

Отношение к конфликту с Тохтамышем было на Руси совершенно иным, чем к конфликту с Мамаем. Если последний щедро награждается русскими книжниками той эпохи уничижительными эпитетами — он и «поганый», и «безбожный», и «злочестивый» (заметим, что его предшественников — законных «царей» — так не поносили), то по отношению к Тохтамышу ничего подобного не допускалось. Но особенно интересно, как современники мотивировали отъезд Дмитрия Ивановича из Москвы при приближении войск Тохтамыша.

Наиболее раннее летописное повествование следующим образом объясняет поведение великого князя: «Князь же велики Дмитреи Ивановичъ, то слышавъ, что сам царь идетъ на него съ всею силою своею, не ста на бои противу его, не подня рукы противу царя, но поеха въ свои градъ на Кострому». Это суждение летописца верно лишь в том смысле, что Дмитрий не стал принимать открытого сражения, а не в том, что он вообще отказался от сопротивления: великий князь не поехал на поклон к хану, не пытался с ним договориться; его двоюродный брат, герой Куликовской битвы Владимир Андреевич Серпуховской разбил ордынский отряд у Волока; по словам того же летописца, Тохтамыш «въскоре отиде» из взятой им Москвы, опасаясь контрудара («слышавъ, что князь велики на Костроме, а князь Володимеръ у Волока, поблюдашеся, чая на себе наезда»). Фактически московские князья «стали на бой» и «подняли руку» против «царя». Они отказались только от встречи с ним в генеральном сражении.

Отъезд Дмитрия Донского из Москвы был обычным тактическим приемом правителей Средневековья: считалось (не только на Руси, по всей Европе), что они должны по возможности избегать сидения в осаде — наиболее пассивного вида военных действий. Москва была в то время (после постройки в 1367 году белокаменного Кремля) неприступной крепостью. И взять ее штурмом Тохтамышу не удалось: хан достиг успеха обманом, выманив назначенного Дмитрием Ивановичем руководителя обороны города, литовского князя, внука Ольгерда Остея под предлогом переговоров, после чего он был убит, и ордынские войска ворвались в Москву. Но, как бы то ни было, тактический план великого князя не удался: Москва была разорена, следовательно, кампания проиграна. И в этой ситуации объяснение отказа от открытого боя нежеланием сражаться с «самим царем» оказывалось, видимо, лучшим в глазах общественного мнения оправданием для князя, более предпочтительным, чем, скажем, ссылка на очевидный факт недостатка сил после тяжелых потерь, понесенных в Куликовской битве.[67]

Очевидно, таким образом, что представление об ордынском хане как правителе более высокого ранга, чем великий князь владимирский, как о его законном сюзерене, не было уничтожено победой над фактическим узурпатором власти в Орде Мамаем.

Взятие столицы противника — несомненная победа, и Тохтамыш выиграл кампанию. Но верно ли расценивать результаты конфликта с Тохтамышем как полное поражение Москвы, как это обычно и делается? Чтобы усомниться в этом, достаточно задать вопрос: почему же Тохтамыш оставил за Дмитрием великое княжение владимирское? Ведь ранее Мамай дважды — в 1371 и 1375 годах — передавал ярлык на него тверскому князю Михаилу Александровичу. Причем если в первом случае он затем вернул великое княжение Дмитрию (ездившему к нему в Орду летом 1371 года с богатыми дарами), то решение, принятое временщиком в 1375 году, сохраняло силу вплоть до Куликовской битвы. Сам тверской князь под давлением военной силы со стороны Дмитрия и поддержавшей его коалиции многих русских князей вынужден был в 1375 году отказаться от великого княжения и обещал не претендовать на него впредь. Однако не успел Тохтамыш покинуть после разорения Москвы пределов Руси, как Михаил нарушил договор с Дмитрием и поехал к хану, «ища великого княжения». Почему Тохтамышу не передать было ярлык тверскому князю?

Факт разорения ханом Москвы обычно несколько заслоняет общую картину результатов конфликта 1382 года. Тохтамыш не разгромил Дмитрия в открытом бою, не продиктовал ему условий из взятой в конце августа Москвы (напротив, был вынужден быстро уйти из нее, опасаясь контрудара). Более того, московско-ордынский конфликт разорением главного города Северо-Восточной Руси вовсе не завершился. И последующие события совсем слабо напоминают ситуацию, в которой одна сторона — триумфатор, а другая — униженный и приведенный в полную покорность побежденный.

Осенью того же, 1382 года Дмитрий Донской разорил землю рязанского князя Олега Ивановича, принявшего сторону хана во время его похода на Москву и указавшего ему броды на Оке. Той же осенью к московскому князю прибыл от Тохтамыша посол Карач. Целью приезда посла был явно вызов Дмитрия в Орду. Таким образом, сразу после ухода Тохтамыша из пределов Руси Дмитрий не отправил к нему даже посла, ожидая, когда хан сам сделает шаг к примирению. Не торопился великий князь и после приезда Карача — посольство в Орду отправилось только весной следующего, 1383 года. Причем сам Дмитрий не поехал — посольство, состоявшее из «старейших бояр», номинально возглавил его старший сын, 11-летний Василий.

Михаил Тверской тем временем уже пол года как пребывал в Орде, рассчитывая получить от Тохтамыша ярлык на великое княжение. Но планам этим не суждено было сбыться: хан выдал ярлык на Владимир на имя Дмитрия Ивановича. Более того, есть основания полагать, что именно в 1383 году он признал великое княжение наследственным достоянием — «отчиной» московского княжеского дома. Остановимся на этом вопросе поподробнее.

Во второй духовной грамоте (завещании) Дмитрия Ивановича Донского, составленной незадолго до его кончины, весной 1389 года, «великое княжение», т. е. территория, подвластная Дмитрию как великому князю владимирскому, рассматривается как наследственное достояние московской династии: «А се благословляю сына своего, князя Василья, своею отчиною, великимъ княженьем». Предшественники Дмитрия — его отец Иван Иванович, дядя Семен Иванович и дед Иван Данилович Калита передавали по наследству только московское княжение. Выбор и утверждение великого князя владимирского со времен Батыя являлись прерогативой хана Орды. Со времен Ивана Калиты московские князья вроде бы фактически закрепили за собой великокняжеский престол — после смерти Ивана Даниловича в 1340 году ярлык на великое княжение получил его сын Семен, после смерти Семена (1353 год) — его брат Иван. Но это вовсе не означало, что ханы не могли передать Владимир другим князьям. И в 1360 году, вскоре после смерти Ивана Ивановича, тогдашний правитель Орды сделал великим князем не его сына Дмитрия (в ту пору девятилетнего), а суздальского князя (вновь получить ярлык на великое княжение для московского князя удалось в 1362 году). Позже Мамай, как говорилось выше, дважды возводил в великокняжеский статус князя тверского. Закрепление великого княжения за московскими князьями справедливо оценивается в историографии как важнейшее политическое достижение Дмитрия Донского, но время и конкретные обстоятельства этого закрепления долгое время оставались непроясненными.