Читать онлайн «Геополитические проекты Г. А. Потемкина». Страница 38

Действовал ли Безбородко подобным же образом и в 1783 г. во время присоединения Крыма? Еще в письме 22 апреля Потемкин просил Екатерину сохранять «все движения наши» в тайне от Иосифа II и Кауница, «увязшего у Франции, как в клещах», а также советовал «облечься твердости» [77] против «внутренних бурбонцов», под которыми подразумевались именно члены проавстрийской партии. Итак, светлейший князь считал нужным оставить в полном неведении о событиях в Крыму именно союзника России, столь тесно взаимодействовавшего с ее противниками.

Екатерина в продолжение июня не выражала никакого беспокойства относительно отсутствия известий с юга. Она полагала, что князь ускакал в Крым, и была уверена, что дело там уже завершено, поскольку так считали в Константинополе. «Сказывает Булгаков, что они (турки - O. E.) знают о занятии Крыма, только никто не пикнет, и сами ищут о том слухи утушать» {321}. - писала Екатерина Потемкину 10 июля из Царского Села. Булгаков сообщал в донесении 15 (26) июня 1783 г.: «Министерство боится войны; разглашает под рукою, что татары крымские сами поддались, стараясь тем уменьшить клеветы на наружное свое нерадение о защищении веры. Посему, кажется, настоит одна опасность, то есть, ежели чернь взбунтуется и свергнет султана. В сем случае нет уже надежды при молодом султане сохранить Порту в миролюбии» {322}.

В середине июля терпение императрицы подошло к концу. Она испытывала смешанное чувство раздражения и страха, из-за того, что ничего не знала о положении дел в Крыму. «Ты можешь себе представить, в каком я должна быть беспокойстве, не имея от тебя ни строки более пяти недель. - писала Екатерина 15 июля. -… Я ждала занятия Крыма по крайнем сроке в половине мая, а теперь и половина июля, а я о том не более знаю, как и Папа Римский» {323}.

Через 4 дня она получила письмо Потемкина 10 июля из лагеря при Карасу-Базаре о присяге татарской знати. «Все знатные уже присягнули, теперь за ними последуют и все… Со стороны турецкой по сие время ничего не видно. Мне кажется они в страхе чтоб мы к ним не пришли, и все их ополчение оборонительное» {324}. В конце письма князь кратко упоминает о своей недавней болезни. Григорий Александрович щадил императрицу и не сообщил ей, что перед отъездом из Херсона в Крым он находится при смерти из-за приступа болотной лихорадки, рецидивами которой Потемкин страдал со времен первой русско-турецкой войны. Отправляясь в дорогу, светлейший князь соборовался. Однако, Екатерине он писал лишь, что «занемог была жестоко… спазмами и, будучи еще слаб, поехал в Крым».

Объяснить долгое молчание Потемкина его болезнью не представляется возможным. В годы второй русско-турецкой войны, переписка за которые хорошо сохранилась, Григорий Александрович неоднократно переносил приступы лихорадки, но ни разу даже в самом тяжелом состоянии не позволил себе прервать эпистолярный диалог с Петербургом. Когда он ослабевал настолько, что не мог писать сам, его послания диктовались секретарям. Таким образом болезнь не могла стать причиной одностороннего прекращения обмена корреспонденции.

В середине июля переписка, намеренно остановленная Потемкиным была возобновлена. «После долгого ожидания, наконец вчерашнего числа получила я, любезный друг, твое письмо… с приятными вестями о присяге Крыма и двух Ногайских орд» {325}. - сообщала Екатерина 20 июля.

16 июля, находясь все еще в лагере у Карасу-Базара, Потемкин писал императрице новое письмо, испрашивая милости офицерам, особенно много потрудившимся при занятии Крыма, и тут же указывая, в чем эта милость должна состоять. «Суворову - Владимирской, и Павлу Сергеевичу [Потемкину], графу Бальмену - Александровской. Не оставьте и Лашкарева, он, ей богу, усердной человек, и очень много я его мучил» {326}. Награды не заставили себя долго ждать. А. В. Суворов с благодарностью писал Потемкину 18 августа: «Малые мои труды ожидали… одного только отдания справедливости. Но Вы, Светлейший князь! Превзошли мое ожидание» {327}.

Однако князя беспокоило не только «воздаяние» своим подчиненным, но и необходимость расположить к Росси население вновь присоединенных земель. В том же письме Потемкин сообщает императрице о работах, уже начатых им в Крыму. «Упражняюсь теперь в описании топографическом Крыма… Татар тревожит посеянной от турков очаковских в них слух, что браны будут с них рекруты. Я ныне дал им уверение, что таковой слух пущен от их злодеев, и что он пустой. Ежели, матушка, пожалуете указ, освобождающий их от сего, то они совсем спокойны будут… Ассигновать нужно, дабы угодить магометанам, на содержание нескольких мечетей, школ и фонтанов публичных… Турки по сие время везде смирны… Ежели быть войне, то не нынешний год. Теперь настает рамазан; и кончится двадцатого августа, то много ли уже останется до осени?» Потемкин знал, что в Рамазан мусульмане не станут воевать, а осенью кампания начаться не может, так как обычно к концу октября - началу ноября военные действия уже завершались, и армии вставали на зимние квартиры.[78] После приведения жителей к присяге на верность в Крыму было открыто земское правительство, состоящие из татарских мурз под общим руководством начальника войск, расположенных в Крыму, барона И. А. Игельстрома. Оно составило для Потемкина Камеральное (общие) описание Крыма, о котором Григорий Александрович сообщает Екатерине в этом письме. Было сохранено территориальное деление Крыма на шесть каймаканств, привычное для местных жителей. Татарские поселяне оставались при новом правлении собственниками своих земель, сельские общины - «джиматы» - как и прежде выполняли функции мирского самоуправления. По просьбе мусульманского духовенства, часть доходов была выделена Потемкиным в особую статью на содержание духовных и светских школ медресе и мектебе, в которых обучалось татарское юношество {328}. Эти меры позволяли светлейшему князю расположить к себе измученное постоянными неурядицами население полуострова.

29 июля светлейший князь, наконец, получил сердитое письмо императрицы 15 июля. «Вы ожидали покорения Крыма в половине мая, - отвечает на упрек Потемкин, - но в предписаниях, данных, сказано сие учинить по моему точно рассмотрению, когда я найду удобным… Полки в Крым вступить не могли прежде половины июля, а которые дальние, из тех последний сегодня только пришел. Большей части полков марш был по семьсот верст, при том две, иным три переправы через Днепр и Ингулец… Невольным образом виноват, не уведомляя Вас, матушка, долго. Но что касается до занятия Крыма, то сие, чем ближе к осени, тем лучше, потому, что поздней турки решатся на войну и не так скоро изготовятся» {329}. К концу июля стало ясно, что, если война не начнется в 1783 г., то для укрепления позиций России в Крыму, Потемкин получит осень и зиму.

В этом же письме Григорий Александрович сообщил о присяге мусульманского духовенства и простого народа. «Говорено было мне всегда, что духовенство противится будет, а за ними и чернь, но вышло, что духовные приступили из первых, а за ними и все». Мусульманское духовенство Крыма было настолько раздражено пренебрежением бывшего хана к религиозным традициям, что, получив от Потемкина заверение «соблюдать неприкосновенную целость природной веры татар», не только само согласилось присягнуть, но и склонило к этому основные слои населения. Потемкин сумел достигнуть понимания с духовенством, выделив часть доходов на содержание наиболее почитаемых мечетей. Кроме того, он направил в Петербург заказ на печатание Коранов для крымских священников {330}.

Опасность открытия военных действий со стороны Турции продолжала сохраняться. «Положение соседей здешних по сие время смирно. - сообщал Потемкин. - Сбирают они главные силы у Измаила… Нам нужно выиграть время, чтоб флот усилить, тогда будем господа» {331}.

Еще находясь в лагере у Карасу-Базара, Потемкин получил письмо Екатерины 26 июля, которым она сообщает князю, как воспринято в Росси известие о присоединении Крыма. «Публика здешняя сим происшествием вообще обрадована, цапано - нам никогда не противно, потерять же мы не любим» {332}.

Получив известие о подписании П. С. Потемкиным и представителями царя Ираклия II в Георгиевской крепости договора о принятии Грузии под протекторат России, светлейший князь отвечает за это письмо Екатерины так: «Вот, мая кормилица, и грузинские дела приведены к концу. Какой государь составил толь блестящую эпоху, как Вы? Не один тут блеск. Польза еще большая. Земли, которые Александр и Помпеи, так сказать, лишь поглядели, те вы привязали к скипетру Российскому, а Таврический Херсон - источник нашего христианства, а потому и лепности, уже в объятиях своей дщери. Тут есть что-то мистическое. Род татарской - тиран России некогда, а в недавних временах стократны разоритель, коего силу подсек царь Иван Василич, Вы же истребили корень. Граница теперешняя обещает покой России, зависть Европе и страх Порте Отоманской. Взойди на трофеи, не обагренные кровью, и прикажи историкам заготовить больше чернил и бумаги» {333}.