Читать онлайн «Геополитические проекты Г. А. Потемкина». Страница 15

В этих условиях появились фундаментальные труды Елены Иоасафовны Дружининой о внешней политике России екатерининского царствования {91}и развитии экономики на вновь присоединенных землях. Ее монография «Северное Причерноморье в 1775-1800» изменила сложившиеся представления о Потемкине как «авантюристе крупного пошиба», «сатрапе» и «деспоте», и была воспринята научным сообществом, именно благодаря серьезной источниковой базе. Дружинина подобно останавливается на политической обстановке, в которой проходило хозяйственное освоение бывшего Крымского ханства, на решении Потемкиным татарского вопроса, обеспечившего лояльное отношение местного населения к русскому правительству и тому переселенческому потоку, который устремился в Тавриду. Автор уделял внимание легализации Потемкиным побегов крестьян из внутренних губерний, укрывательству им беглых и «воровских» людей, запрещению крепостить поселян {92}. «Правительство лихорадочно заселяло приграничные районы, не останавливаясь перед фактической легализацией побегов крепостных из внутренних губерний… Беглые в случае розыска чаще всего объявлялись «неотысканными». Этот курс, связанный с именем Потемкина, вызвал раздражение многих помещиков более северных украинских губерний и центральной России: массовое бегство крепостных в Причерноморье лишало их работников. Против Потемкина возникло оппозиционное течение, представители которого стремились скомпрометировать мероприятия, проводившиеся на юге страны… Критика деятельности Потемкина на юге была подхвачена за рубежом… Отрицательное отношение иностранной дипломатии к усилению стратегических позиций России в Причерноморье вполне понятно. Известно также, что вывоз колонистов из Западной Европы воспринимался правительствами иностранных держав как нежелательное явление» {93}.

В своей монографии Дружинина сумела рассказать правду о государственной деятельности Потемкина в Причерноморье тогда, когда по логике вещей такая правда не могла быть рассказана. Книга оказала серьезное влияние на дальнейшее развитие советской историографии екатерининского царствования, кроме того ее часто использовали иностранные историки.

В 1977 г. во Франции выходит работа писателя-эмигранта Анри Труайя (Лева Тарасова) «Екатерина Великая», быстро завоевавшая широкую популярность среди европейских читателей. Говоря о личной жизни императрицы и ее государственной деятельности, автор касается удивительно прочного союза, возникшего между ней и светлейшим князем. «Екатерина и Потемкин являют собой чету людей сильных, властных, исключительных по здоровью и уму, жадных на удовольствия и на работу, - пишет Труайя. - Потемкин… с самого начала доказывает, что в нем нет ничего от фаворита-временщика. Покоренная своим другом, Екатерина советуется с ним по всем важным политическим вопросам… Даже расхождения во взглядах ее радуют. Она счастлива, что впервые перед ней человек… способный на равных спорить с ней. Наконец-то она не одна правит России… Вот, что писал принц де Линь: «… Глубокий философ, умелый министр, тонкий политик… он, как ребенок, хочет всего и, как взрослый, умеет от всего отказаться. В чем его волшебство? Это гений - гений - гений!». Содержание двадцати трех писем Екатерины фавориту говорит о том, что отношения их совершенно супружеские» {94}.

В близком к Труайя ключе, но давая куда более тонко проработанный психологический портрет, трактует образ Потемкина Изабель де Мадариага. Ее монография, посвященная царствованию Екатерины II, с 80-х гг. нынешнего столетия легла в основу современного знания о екатерининской эпохе. Эта книга до сегодняшнего дня продолжает занимать в историографии место краеугольного камня, от которого отталкивается в своих построениях новое поколение ученых. К сожалению, труд Мадариага до сих пор не переведен на русский язык.

«Назначение Г. А. Потемкина генерал-адъютантом императрицы зимой 1774 г., - пишет исследовательница, - не только означало новую фазу политической истории ее царствования, Оно открыло новую, волнующую страницу личной жизни Екатерины» {95}. «Десятилетняя разница в возрасте между ним и Екатериной значила все меньше по мере того, как оба старели. С годами он [30] стал велик сам по себе… Вероятно, его пребывание рядом с Екатериной в масштабах страны играло стабилизирующую роль, т. к. отчасти удовлетворяло потребности русских в мужском правлении… Исчезновение Потемкина в октябре 1790 г. было похоже на падение могучего дуба, оставившего широкую брешь как в общественной, так и в частной жизни Екатерины. В течение 17 лет он господствовал на русской сцене и неизбежно стал мишенью зависти, даже ненависти, тех, кого он вытеснил, кто не извлек пользу из его покровительства, кто обижался на его высокомерие, самонадеянность, всемогущество… Множество легенд, выросших вокруг него, были данью его необыкновенной личности. Многие, как британский посол Джеймс Гаррис, граф Сегюр или принц де Линь пали жертвами его обаяния. Человек огромных познаний, он был более, чем кто-либо при екатерининском дворе, близок к родным корням русской культуры в ее церковно-славянском и греческом проявлениях и менее других затронут интеллектуальной засухой просвещения» {96}.

Мадариага использовала для написания своего труда многие, накопленные к тому времени в русской дореволюционной и советской историографии знания об эпохе Екатерины П. В частности, для характеристики Потемкина она обращается к монографии Дружининой и почти дословно цитирует Масловского. «Чувства, которые вызывал светлейший князь во время своей жизни, заслонили последующую историографию и не позволили ученым вынести объективное суждение о его службе России. Только недавно его работа в качестве генерал-губернатора Новороссии была изучена по его собственным бумагам и была дана позитивная оценка его роли в развитии незаселенных земель юга. В отличие от Суворова или Румянцева, Потемкин, похоже, еще ожидает своего военного биографа. Его обвиняли в лени, медлительности, выдумывании мнимых врагов там, где их на самом деле не было, хотя никогда - в личной трусости. Неудача, постигшая его, как солдата, заставила историков проглядеть тот факт, что он был первым современным русским генералом, командовавшим не просто одной армией, но несколькими театрами военных действий… с дополнительной задачей интегрировать действия построенного им Черноморского флота в общий стратегический план» {97}.

Довольно странно уже после публикации в СССР книг Дружининой и на Западе Мадариаги выглядит статья советской архивистки и краеведа Нины Молевой «"Секрет» Потемкина Таврического», где автор, основываясь на обнаруженной росписи направленных в 1787 г. в Крым молодых живописцев, делает вывод о реальном существовании «потемкинских деревень» {98}. Молева старается доказать, что все административные работы Г. А. Потемкина были направлены единственно на удовлетворение его безмерного тщеславия, деревни поселенцев и молодые южнорусские города представляли собой скопище картонных домиков и декораций, расписанных под монументальные здания. Под это чисто гельбиговское умозаключение подведены архивные источники, обнаружение которых должно было доказать выводы автора.

«Определения свидетелей не нуждаются в уточнениях, - пишет Молева, - «чары», «декорации» и, значит, исполнители. Потемкину в своем «секрете» было без них не обойтись, но они-то и оставались на протяжении двухсот лет главной неразрешимой загадкой: ни имен, ни самого факта их существования не удавалось установить. Обвинения против «светлейшего», как и утверждения очевидцев, оставались одинаково голословными» {99}.

Молева полагает, что нашла искомые доказательства. Она рассматривает взаимоотношения между светлейшим князем и президента Академии художеств Иваном Ивановичем Бецким как раз накануне поездки Екатерины II в Тавриду. «Среди материалов бывшего Таврического наместничества удалось обнаружить их переписку, очень деятельную, деловую, не оставляющую никаких сомнений в отношении ее целей. За год до крымской поездки… в сугубо личном письме Потемкин просит немедленно прислать ему большую группу художников… Нужны художники, много, очень много художников» {100}. То, что сам факт отправления художников в Тавриду ничего не доказывает, отнюдь не очевиден для автора. Потемкин просил Бецкого в личном письме, а не в государственной бумаге. Но в XVIII в. частные связи порой значили гораздо больше служебных, а делопроизводственная документация носила такой личностный налет, что донесения порой трудно отличить от писем. Бецкой обращается не к художникам Академии, а в Канцелярию от строений. Тоже нет никакого нарушения закона. Когда-то Иван Иванович руководил и этим учреждением, там у него остались старые связи, услуги художников из Канцелярии от строений стоили дешевле, чем академистов. А Потемкин нуждался в большом числе мастеров, и, подготавливая «шествие императрицы в край полуденный», должен был считать деньги.