Читать онлайн «Повседневная жизнь благородного сословия в золотой век Екатерины». Страница 24

Во время утреннего туалета принято было полоскать рот и горло. С 80-х годов в обиходе появилась зубная щетка, вызвавшая неоднозначную реакцию. А. Н. Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву» нападал на светских женщин за стремление «драть» себе зубы щеткой, от чего их дыхание не становится свежее. Автор противопоставлял им крестьянок, не знавших подобных ухищрений, зато здоровых и крепких: «Приезжайте сюда, любезные наши барыньки московские и петербургские, посмотрите на их зубы, учитесь у них, как их содержать в чистоте. Зубного врача у них нет. Не сдирают они каждый день лоску с зубов своих ни щетками, ни порошками. Станьте, с которою из них хотите, рот со ртом; дыхание ни одной из них не заразит вашего легкого. А ваше, ваше, может быть, положит в них начало болезни»[159].

Однако, как все модное, щетка быстро привилась, и уже в кабинете Онегина читатель видит «щетки тридцати родов / И для ногтей и для зубов».

Екатерина по старой традиции еще полоскала рот. Ее калмычка Алексеева отличалась крайней нерасторопностью: забывала подогреть воду или приносила подтаявший лед. Императрица только посмеивалась: «Скажи мне, Марья Степановна, или ты обрекла себя вечно жить во дворце? Вот выйдешь замуж, отвыкнешь от своей беспечности, ведь муж не я. Право, подумай о себе»[160]. Однако все служившие императрице «комнатные женщины» предпочли остаться старыми девами и не покидать хозяйку.

Вторая камер-юнгфера, гречанка Анна Александровна Палакучи (или Полекучи), накладывала на голову флеровую наколку или надевала чепец. Государыня не любила менять слуг, весь ближний штат трудился «по комнате» много лет. Камер-юнгферы и камердинеры состарились вместе с хозяйкой, и хотя к концу царствования все это были уже весьма пожилые люди, исполнявшие свои обязанности не так проворно, как в лучшие годы (Палакучи, например, оглохла), Екатерина предпочла оставить их при себе, не взяв более молодых. Преданность этих слуг искупала и подслеповатые глаза, и трясущиеся руки.

Командовала камер-юнгферами Марья Саввишна Перекусихина, личность по-своему замечательная. Небогатая рязанская дворянка, родившаяся в 1739 году, она приехала в Петербург одна и без протекции сумела обратить на себя внимание государыни. Екатерина приняла ее на службу. Вскоре Перекусихина стала одной из ее ближайших подруг. В литературе Перекусихину часто именуют камер-фрау, что неверно, так как она никогда не выходила замуж, а приставка «фрау» означает замужнюю женщину из прислуги императрицы. До конца жизни Марья Саввишна так и проходила в юнгферах, то есть в девушках. Екатерина даже подарила ей перстень со своим эмалевым портретом в мужском костюме и вложила в него записку: «Вот жених, который тебе никогда не изменит».

О Перекусихиной говорили много дурного, так как она больше других была посвящена в личные дела императрицы. Но держалась Марья Саввишна с большим достоинством. В день смерти Екатерины она показала себя не придворной, мечущейся от старого государя к новому, а настоящим другом умирающей. «Твердость духа сей почтенной женщины привлекала многократно внимание всех бывших в спальне, — писал о ней граф Ф. В. Ростопчин. — Занятая единственно императрицей, она служила ей так, как будто ежеминутно ожидала ее пробуждения, сама поминутно подносила платки, коими лекаря обтирали текущую изо рта материю, поправляла ей то руку, то голову, то ноги». После смерти госпожи Перекусихина тихо доживала век в своем петербургском доме, и, когда ей случалось рассказывать о временах Екатерины, никогда не касалась личных тайн хозяйки.

Туалет императрицы продолжался не более десяти-пятнадцати минут, во время которых она беседовала с кем-нибудь из пришедших. Присутствие при «волосочесании» считалось особой милостью, каким было приглашение взглянуть на туалет монарха в Версале[161]. В 70-х годах в это время мать посещал великий князь Павел Петрович. В конце царствования к бабушке в полдень приходили великие князья Александр и Константин, иногда с женами.

Пошутив и посмеявшись с ними, Екатерина возвращалась в спальню, где Перекусихина и еще две камер-юнгферы — Авдотья Петровна Иванова и Анна Константиновна Скороходова помогали своей госпоже переодеться к обеду. В 70-х годах императрица предпочитала строгие шелковые платья фасона «полонез» с коротким шлейфом и корсажем из золотой парчи. С возрастом она стала выбирать удобные просторные наряды, скрывавшие полноту. По будням Екатерина носила лиловый или светло-зеленый («дикий», как тогда говорили) шелковый «молдаван» поверх тонкого белого гродетурового платья без орденов. Во время праздничных выходов его сменяло парчовое или шелковое «русское» платье с тремя орденскими звездами: андреевской, георгиевской и владимирской. По особым случаям на государыню возлагали малую корону.

Облачившись таким образом, Екатерина покидала свои покои. В будние дни она сразу отправлялась обедать. Кушанья подавались к часу, а в конце царствования — к двум часам пополудни. Но по воскресеньям и в праздники перед обедом совершался так называемый выход — шествие государыни через анфиладу залов в дворцовую церковь. По дороге ее ожидали вельможи, с которыми она милостиво беседовала.

Этот ритуал занимал немало времени, поэтому Екатерина оставляла работу загодя и появлялась в дверях уже к 10 часам утра. Выходы бывали двух видов: большие или церемониальные — по особым случаям и малые — в конце недели. Разница заключалась в степени торжественности, с которой обставлялось появление монархини на публике.

Во время малых выходов императрица шла из внутренних покоев через столовую, откуда боковая дверь вела прямо на правый клирос. Ее сопровождали лишь несколько приближенных, которых Екатерина приглашала по личному выбору. Во время больших — путь в храм был длиннее, а свита многочисленнее. Ее величество совершала нечто вроде круга почета через бриллиантовую комнату, тронную и кавалерскую залы[162]. Во время литургии за спиной императрицы стояли два камер-пажа, державшие мантилью или шали на случай, если в храме окажется холодновато. Иногда вместе с государыней молились великокняжеская чета и их дети. По торжественным случаям присутствие всей императорской фамилии было обязательным[163].

Церковный обряд был стержнем любого церемониала. Вокруг него вращалось основное действо. Им начинались тезоименитства членов царской семьи, новогодние торжества, все календарные праздники православной церкви, «викториальные дни» (при Екатерине, кроме новых побед, ежегодно отмечали Полтавское сражение и взятие Нарвы), кавалерские праздники для награжденных орденами Андрея Первозванного, Александра Невского, Георгия Победоносца. Праздники полков лейб-гвардии часто совпадали с тем или иным православным торжеством. Преображенцы «гуляли» на Преображение Господне 6 августа. Конный полк — на Благовещение 25 марта, Измайловский — на Троицу 8 июня. В эти дни несколько торжеств накладывалось друг на друга. Но и день Семеновского — 14 декабря также сопровождался всенощным бдением и литургией — «молебном со звоном»[164].

В подобных случаях совершался, конечно, большой выход, за которым следовал торжественный обед. Отстояв литургию, Екатерина принимала поздравление и благословение от служивших в тот день архиереев, целовала им руки и сама жаловала священников к руке. Затем императрица выходила из церкви в большую приемную залу, где ее встречали иностранные министры. Впереди государыни выступали шесть пар камер-юнкеров и камергеров. Сразу за ней — обер-камергер и шталмейстер, вслед за ними статс-дамы и фрейлины.

У дверей тронной залы стояли на часах кавалергарды. Те, кому по рангу разрешалось присутствовать на аудиенции, смело проходили мимо них, это называлось «иметь вход за кавалергардов» и считалось высокой привилегией. В зале императрица не садилась на трон, а останавливалась на четыре шага перед собравшимися, отвешивала им три поклона, протягивала руку для поцелуя и первая начинала разговор с теми, кто ее интересовал. Обращаться к императрице самому было невежливо.

Анонимный немецкий путешественник, посетивший Россию в 1781 году, описал выход императрицы Екатерины: «Около половины двенадцатого мы приехали во дворец. Бесчисленные великолепные экипажи стояли уже длинными рядами перед дворцом, другие еще только подъезжали к нему. Державшие караул гвардейцы не опросили меня, кто я такой, так как мой товарищ был сам гвардейским офицером. Мы прошли мимо караульных и у входа, и у лестницы, как внизу, так и на верху…

Двери открылись перед нами, и о Боже! Среди какого несметного множества орденских лент, звезд, разнообразных мундиров увидели мы себя. Тут были люди почти от всех народов Европы и от различных азиатских, как казаки, калмыки, крымцы, один перс и др. Собственно русские превосходили всех мужественной красотой и ростом. Я вообще заметил здесь, в обществе, преобладание красивых мужчин над женщинами; но это замечание не относится к провинции… Большинство иностранцев очень проигрывало перед этими красивыми и рослыми русскими.